Они не изменили форму, однако утратили часть своей жесткости или цельности. Будто старая стена — кирпичи еще держатся вместе, но раствор уже весь потрескался и искрошился — кости потеряли то, что удерживало их вместе, придавая им форму и очертания. И зрение это ощущало.
Я продолжал внимательно всматриваться, еще не очень надеясь, готовый к разочарованию, не в состоянии поверить собственным глазам. Вдруг в какой-то незаметный миг на локтевой кости ближайшей фигуры появилось серое пятно. Секунду-другую ничего не менялось, а затем пятно начало непрерывно расти в обе стороны, молниеносно распространяясь вдоль желтовато-белой кости. Дальше это стало похоже на мультипликацию, где черты появляются быстрее, чем глаз успевает их зафиксировать. Прямо у нас на глазах серая окраска стремглав ринулась вдоль костей обоих скелетов, затапливая их, как половодье. Белый цвет исчез, и какое-то мгновение оба скелета лежали на полу, не утрачивая формы, хотя состояли теперь из серого невесомого пуха.
И вдруг рассыпались по полу, превратившись в бесформенную кучку пыли и мусора.
Еще несколько секунд я молча всматривался в останки с радостным опьянением, потом набрал полные легкие воздуха и заорал:
— Мэнни!
Дверь из кабинета в коридор мгновенно отворилась, и все четверо поспешно вошли в помещение. Носком ботинка я указал на пол, и они остановились, чтобы присмотреться, потом Мэнни вынул из кармана ключ и отпер дверь в приемную. Они уперлись во что-то твердое, что загрохотало по полу. Мэнни толкнул дверь, но ее заело. Тогда мы все гуськом проскользнули в приемную через полураскрытую дверь.
На ковре лежали два скелета — желто-белые, скопированные до мельчайших деталей, с красными пятнами на плечах, обсыпанные темными волосами. На их лицах, повернутых к полу, застыла издевательская ухмылка. Вокруг и под скелетами лежали едва заметные бурые обрывки — все, что осталось от двух огромных коробочек.
Мэнни лишь молча кивнул, а Бадлонг произнес:
— Это очень интересно, очень. Понимаете, — он повернулся ко мне с дружелюбной улыбкой, — это мне никогда не приходило в голову, но, конечно, это вполне возможно. Интересно. — Он снова глянул на пол.
— Ладно, Майлз, — Мэнни задумчиво посмотрел на меня, — я полагаю, что в конце концов мы вынуждены будем держать вас в камере, пока получим новые коробочки. К сожалению, ничего другого нам не остается.
Я только кивнул, и мы все направились к выходу. Мне было все равно, идти ли пешком или ехать в лифте, но Мэнни сказал:
— Пошли на лестницу. Суббота, в здании только сторож. Обслуживание паршивое.
Мы зашагали к железной двери и друг за другом стали спускаться по длинной спирали пожарной лестницы.
Глава 19
Карл Микер и низенький толстяк шли первыми, потом мы с Бекки, а Мэнни и Бадлонг замыкали процессию. Ждать было нечего, поэтому, когда мы приблизились к первой же площадке между этажами, я свел руки, нащупал пальцами полоски лейкопластыря под манжетами и, рванув их, так задумала Бекки, схватил каждой рукой по заряженному шприцу.
Ступив на площадку, где начинался полукруглый поворот к следующему лестничному маршу, толстяк взялся за перила, а Карл Микер отступил, чтобы стать рядом с ним. Я резко выступил вперед, оттолкнув Бекки в сторону; обе мои руки одновременно выпрямились, и не успели те двое опомниться, как я впрыснул им по два кубика морфия в большую ягодичную мышцу…
Они вскрикнули, обернулись и бросились на меня, а Мэнни с Бадлонгом навалились сзади. Упав на металлический пол, я брыкался и отбивался, коля их иголками. Но четверо против одного — это слишком много, за несколько секунд один шприц выбили у меня из рук, другой раздавили каблуком. Меня вмиг прижали к лестнице, и я изо всех сил размахивал единственной свободной рукой. Тем временем Бекки, они это видели, и я тоже, беспомощно съежилась в углу, стараясь держаться подальше от мужской свалки, в которой только руки и ноги мелькали в воздухе; глаза у нее расширились от страха, а ладонями она по-женски закрывала рот. Затем, когда мы уже так кряхтел и мычали, что лестница содрогалась, Бекки расстегнула рукава своего платья. Она рванула полоски лейкопластыря, решительно выступила вперед, пока Мэнни и Бадлонг пытались перехватить мою руку, и всадила в них обе иголки. Мои противники выпрямились. Я лежал неподвижно, восхищенно посматривая на Бекки. Какое-то время мы все стояли, сидели на корточках или лежали, застыв словно в пантомиме. Они уставились на Бекки, потом взглянули на меня.
— Что вы делаете? — удивленно спросил Бадлонг. — Я не понимаю.
Я встал на колени, пытаясь подняться, и они вновь бросились на меня.
Не могу с уверенностью сказать, как долго мы так возились. Но вдруг Карл Микер, который сидел на моей руке, тихо вздохнул, легко свалился на ступеньку и медленно покатился, ударяясь о каждый выступ, пока не застрял в металлической ограде перил, где и остался лежать, вяло подергиваясь и глядя вверх на нас. Они проводили его взглядом, и Мэнни крикнул: «Эй!»
Затем толстяк, который заламывал мне голову, откатился к стене и сел там, хлопая глазами.
Бадлонг взглянул на меня и раскрыл было рот, собираясь что-то сказать, но колени у него подогнулись, он повалился так, что железный пол зазвенел, и перекинулся набок, бормоча что-то несуразное. Мэнни, вцепившийся двумя руками в тонкий прут перил, согнулся и медленно присел на корточки, затем его пальцы расслабились и он, не разгибая колен, лег лицом вниз на гофрированный металлический пол, будто совершая мусульманский намаз.
Мы побежали по лестнице, стараясь не поскользнуться и не переломать себе кости. Через минуту мы уже толкали металлическую дверь черного хода.
Она оказалась запертой, здание было пусто и молчаливо в этот выходной день. Нам ничего не оставалось, как вернуться, пересечь вестибюль с огромным указателем помещений на стене, чтобы выйти через парадную дверь на Мейн-стрит. Я напомнил Бекки:
— Глаза должны быть расширенными и пустыми, делай не очень выразительное лицо, но не переигрывай.
Потом я толкнул дверь, и мы очутились на Мейн-стрит среди жителей вымершей и забытой Санта-Миры.
Почти сразу же мы встретили мужчину моих лет, я учился с ним в школе; напустив на себя незаинтересованный, равнодушный вид, едва скользнув глазами по его лицу, я чуть заметно кивнул, он тоже, и мы пошли дальше. Я чувствовал, как дрожит рука Бекки в моей. Затем мы прошли мимо низенькой полной женщины с сумкой, которая даже не взглянула на нас. В нескольких метрах впереди какой-то мужчина в форме поднялся с переднего сиденья машины и встал, ожидая нас, — это был полицейский Сэм Пинк.
Не ускоряя и не замедляя шага, мы подошли к нему и остановились.
— Здравствуй, Сэм, — произнес я бесцветным голосом. — Теперь мы с вами, и это не так уж плохо.
Он кивнул, хотя довольно мрачно, и взглянул на включенный радиоприемник в машине.
— Предполагалось, что они дадут знать, — сказал он. — Кауфман должен был позвонить на телефонную станцию, чтобы те оповестили нас.
— Знаю, — утвердительно кивнул я. — Он звонил, но линия была перегружена, сейчас они снова набирают номер.
Я кивком указал на здание, из которого мы вышли.
Сэм не был ни расторопнее, ни сообразительнее, чем обычно, и сейчас он стоял, уставившись на меня и переваривая в мозгу мои слова. Я ждал с равнодушным видом, прошло несколько секунд, и я, как бы принимая его молчание за завершение разговора, кивнул: «Пока, Сэм» и, крепко сжав руку Бекки, пошел дальше.
Мы шагали размеренно, не оглядываясь. Дойдя до угла, свернули направо.
Я обернулся и увидел, как Сэм трусцой побежал к зданию и исчез в дверях.
Тогда мы бросились бежать к краю тупика, который тянулся на полквартала маленьких домиков и упирался в цепь невысоких холмов параллельно Мейн-стрит. На полпути какая-то женщина вышла со двора и стала у нас на дороге. Это была маленькая старушка, поднявшая руку решительным, властным жестом, каким старики иногда останавливают движение, когда им нужно перейти улицу. Привычки сильнее нас, и я остановился, признав в старой даме миссис Уорт, вдову. Но я немедленно сообразил, что никакая это не почтенная старушка, и мне следовало бы свалить ее на землю ударом кулака, не замедляя бега. Однако я не решился — она была старая, маленькая и хрупкая, и какое-то мгновение я просто стоял, глядя ей в глаза. Потом я порывисто оттолкнул ее в сторону, и она отпрянула, чуть не упав.
Закончился бетонированный тротуар, под ногами похрустывала земля, покрытая рыжей пылью, а через секунду мы уже взбирались вверх по одной из тех тропинок, что вьются там и сям по холмам округа Марин. Теперь нас нельзя было заметить с улицы, нас закрывали маленькие деревца и густой, непроходимый кустарник.
Бекки сразу же потеряла свои туфли на высоких каблуках, я знал, как больно ей бежать босиком по гальке, хворосту, острым камешкам и корням, знал, что дальше будет еще хуже, но мы не могли останавливаться.
У нас не оставалось почти никакой надежды, ловушка уже наверное захлопнулась, я это понимал и не пытался обманывать себя. Я знал эти тропинки и пригорки, каждый сантиметр на них, но их знали и другие, очень многие. А между нами и шоссе № 101, где ходили машины и где были люди из внешнего мира, пролегало почти четыре мили холмов, тропок, открытых пространств и фермерских полей. Сквозь любую облаву мы не просочились бы… Пока я так рассуждал, в городе раздался сигнал пожарной тревоги, очень близко, потому что пожарное депо было всего за два квартала от нас.
В Санта-Мире пользуются вместо сирены звучным пневматическим сигналом, по тембру и тональности он напоминает охотничий рог, но низкие тона в нем короче и быстро переходят в какое-то утробное рычание, оно эхом отдается на много миль вокруг. От бесконечных, однообразных раскатов нигде не было спасения, и я понял, что этот рев может свести нас с ума и заставить бежать бесцельно, наобум.
Я догадывался, что сейчас мужчины уже прыгают в автомобили, скрежещут стартеры, двигатели делают первые обороты, и машины срываются с места, полные людей, которые готовы преследовать и окружать нас. И их становится все больше и больше с каждым раскатом этого глубокого, зловещего, страшного звука. Далеко впереди фермеры бросают работу, чтобы рассеяться по холмам в поисках или ожидании беглецов. Оставалось минут пять, не больше, в течение которых мы еще могли надеяться, что останемся незамеченными.