Кромка беды: Араун
Марх, у меня для тебя очень плохая новость. Или – очень хорошая, как посмотреть.
Тебя ищет Гвин.
Марх, от Гвина уйти невозможно. Если он намечал себе жертву – ее мгновения были сочтены.
А ты – жив.
Это невозможная удача.
Пути, ведущие в Аннуин, гудят от эха копыт Бледного Охотника. Стоит тебе сделать шаг по любой из этих дорог – это будет последний шаг в твоей жизни. Так что тебе никогда не войти в Аннуин.
Никогда, Марх.
…нет, ты неправ. За эти века ты нечасто бывал в Аннуине. Потеряв возможность придти, ты лишился не так и многого. Но ты остаешься человеческим королем. Не говори глупости! Не думай по-людски! Король – это воплощение силы, а не тот, кто судит, рядит и разъезжает по стране. Пока ты жив – сила Аннуина остается в мире людей. Ты – это Аннуин в мире людей.
И поэтому тебе никогда больше не ступить на тропы Волшебного мира. Разве что на самые близкие, не выходя из Корнуолла.
Кромка миров: Марх
Итак, я заперт в Корнуолле. Мало нам было проигранной битвы, так еще и это!
Хороший из меня получился король Аннуина: священных свиней не вернул, в Аннуин войти не может, от Гвидиона бежал, от Гвина прячется – и будет прятаться вечно.
Всецело оправдал надежды матушки.
Проклятье!
Я не стану забиваться в нору, как зверь, и дрожать там в страхе! На Гвина должна быть управа. Не может быть, чтобы его нельзя было одолеть… или обмануть.
Я подниму силу Корнуолла. Старейшие эрлы мне не откажут. Быть может, Гвин и сильнее каждого из нас – но вместе мы с ним справимся. Одним ужасом преисподней будет меньше.
Я ведь тоже не чужд силам преисподней. Я направлял мощь курганов на римлян – так что мешает направить их на Бледного?
Я король Аннуина – и никакой подземной твари не отнять у меня мой мир!
Вороной конь скакал по Корнуоллу, вслушиваясь в землю. Он искал след Серебряного Кабана. Тропа привела к землянке в лесу.
Марх сменил облик, наклонился, чтобы войти туда, и… начал спускаться.
Лестница из древних толстых корней вела и вела вниз. Сплетения корней образовывали не только ступени, но и стены этого странного подземного дворца, превращаясь в живые узоры. Это было красиво и на удивление уютно.
Подземный мир, не внушающий страха, – какая редкость.
Снизу лился мягкий белый свет. На этот раз Гругин был в обличии человека с серебряными волосами, они и сияли.
– Ну, здравствуй, король. Пришел за советом?
– Да, Кабан.
– Гвин?
Марх кивнул.
– Но разве Араун не объяснил тебе уже всё?
– Я не смирюсь. Я одолею Гвина. Помоги. Ты же обещал мне помощь.
Гругин вздохнул:
– Гвин разделался бы со мной за пару мгновений.
– Он настолько могуч?
– Это же сын Нудда.
– А если объединить силу старейших эрлов?
Гругин молчал.
– Силу курганов?
Гругин молчал.
– Неужели во всем мире никто не может сладить с ним?!
Гругин пожал плечами:
– Если ты напустишь на него Нинниау и Пейбиау – возможно, ты победишь. Только не сверкай глазами от радости, а подумай прежде, что станется с миром, если Гвин уничтожит хотя бы одного Быка. Ты готов платить такую цену за свою возможность гулять по Аннуину?
Марх опустил голову. Потом спросил:
– И больше никто?
– Сам Нудд. Только он почему-то веками не останавливает Гвина.
Король тяжело вздохнул.
– Быть может, с Гвином могли бы справиться ученики Нудда.
– Ученики?! У Нудда есть ученики? Кто? Где они?!
Гругин ответил с усмешкой:
– Про одного я знаю точно: он в замке твоей матери. В темнице.
– За что? Его можно освободить?
Гругин приподнял брови:
– Ты хочешь освободить Сархада Коварного?
Марх застонал сквозь сжатые губы.
– Между прочим, – с ехидцей продолжал Кабан, – освободить его тебе не удастся: тот, кто хоть раз слышал имя Сархада, никогда не найдет входа в его темницу.
– Не издевайся. Я слышал о нем достаточно, чтобы понять: лучше десять Гвинов, чем один Сархад.
– Марх. Гвин неодолим для нас. Смирись.
– …и мне, как безногому калеке, вечно ползать по этому клочку земли, гордо именуемому моим королевством.
– Не сме-ей! – от мгновенно вспыхнувшего гнева облик Гругина поплыл: уже не человек, еще не кабан. – Не смей так говорить о Корнуолле! Не смей так говорить о стране, доверившейся тебе!
– Прости. Я сказал от горя…
– Нет причин для горя, Марх. Меня не сторожит Гвин, но я не рвусь за пределы Корнуолла. Здесь древние силы до сих пор живут бок о бок с людьми, нас не топтали римские легионы, наши святилища не гибли в пламени… Нет в Прайдене лучше места, чем Корнуолл! И мне нечего делать за пределами нашей страны.
– Наверное, ты прав. Будь для меня открыты дороги – может быть, я и пренебрегал бы ими. Но я вынужден прятаться… и это давит тяжелее тюремных цепей.
Кромка отчаянья: Марх
Динас, давай поговорим… Ты ведь выслушаешь меня, правда? Даже если я буду говорить глупости.
А я постараюсь говорить их поменьше.
Дождь за окнами. Мелкий, холодный. Края тучам не видно. Наверное, это называется ужасной погодой – но это если идти куда-нибудь. А мне никуда идти не надо. И даже нельзя.
…Хотя мы и проиграли Битву Деревьев, но мы же ничего не потеряли, верно? Почти ничего.
Мы с Арауном вернулись целыми и невредимыми, Мирддин… Мирддин, наш нежданный союзник, наш чудесный помощник… да, Мирддин исчез, да только я чувствую: дороги по-прежнему живы. Значит, он очень хорошо спрятался. Его не найти.
Свиней Аннуина мы не вернули, но за столько веков и я, и Араун, и Гвидион убедились: Аннуин существует и без стада. А Гвидиону его добыча не в помощь.
В этой битве мы ничего не обрели – но и ничего не потеряли. Не такое уж это и поражение.
А что теперь заперт в мире людей – так мне Араун объяснил: это тоже не беда. Я нужен Аннуину как живой талисман. Могу что-то делать… могу не делать ничего. Смирно стоять в своем стойле. Сено есть, ячмень дают – радуйся жизни, Конь!
Д-да, я обещал говорить поменьше глупостей.
В мире магии мы выиграли войну с Римом. В мире людей… да, легионы здесь еще остались, да, иногда вспыхивают схватки, даже сражения бывают – но судьба легионов предрешена. И если я не могу больше ходить по всем курганам Прайдена, то ко мне-то придти могут – те воины, что захотят обрести силу «бессмертных» смертников. Значит, и в нынешних битвах с римлянами от меня есть польза.
Значит, почти всё у нас в порядке. А потери – они незначительны. И думать о них не стоит.
Я правильно говорю, Динас?
…вот если бы я еще мог так же думать!
Для Марха настало странное время: спокойная жизнь. Сын Рианнон сделал всё, что мог, и той цели, что звала и гнала, больше не было.
Войны – что в мире людей, что в мире магии – теперь шли без него. Он вычерпал себя досуха. Исчерпал свою силу – и не магическую, отнюдь.
Силу души.
Наверное, если бы не дар Скатах – он бы сейчас умер.
Так, как умирают истинные герои: совершив все положенные подвиги, дав бардам темы для песен на полтысячи лет вперед – и уже неважно, победы это были или поражения. Есть о чем петь.
Тот-Кто-Бродит-В-Курганах умер. Его больше не было.
Не было и неистового черного Жеребца, Короля Аннуина.
А он? Он король Корнуолла, длинной полосы земли между двумя морями. Король людей.
Не всё же, в самом деле, оставлять свою страну на Динаса.
Что там должен делать король у людей? – объезжать землю, выслушивать жалобы на свинью, сожравшую на чужом поле зерно, судить, кому по праву принадлежит во-о-он та канава… Этим тоже надо заниматься.
А на Бельтан и Лугнасад придет она – легкая как лунный блик и такая же прекрасная.
…правда, последние годы она всё чаще пытается приходить не только в эти праздники.
Тишина летнего вечера. Ласточки режут воздух крыльями и над вершинами ближайших деревьев, и так далеко в вышине, что едва глаз достает, – у самых перистых облаков.
Марх, объезжавший страну, как и подобает королю, остановился на ночлег у реки.
Оглушительно пахло лилиями, даром что в мире людей их не было.
Король нахмурился: «Сколько раз повторять тебе…»
Запах лилий не исчезал.
Марх вздохнул: невозможно спорить с упрямицей – и свернул.
Ллиан, увенчанная лилиями, будто короной, улыбнулась ему.
– Я хотела рассказать тебе свежую сплетню волшебной страны. О твоей матери.
Марх досадливо поморщился.
Сидхи покачала головой:
– Эта сплетня касается и тебя.
– Меня?
Ллиан улыбнулась и начала… нет, не рассказывать. Она начала ткать ковер видений, так что минувшее грезилось явью.
Кромка сумерек: Рианнон
Как хорошо возле реки летним вечером! Ветер задумчиво перебирает тростник. Темный берег и светлая полоса реки – словно песня на два голоса: перекликаются, вторят друг другу, вьются, пока не растворятся в сиреневой дымке. И вдруг – или показалось? – в вечернюю тишину вплелся голос флейты.
Зря, ой зря, неведомый флейтист, тревожишь ты душу сумерек. В такие вечера границы смежаются – и неизвестно, кто слушает тебя на том берегу.
Но поет флейта. И голос ее раздвигает невидимые завесы – и вот уже по голосу флейты, словно по чудесному мосту, можно уйти в грезу.
Ну же!
Решайся!
Лунный луч через ручей
Станет нам мостом.
Мы сквозь сумерки с тобой
Прямо в ночь войдем.
Гаснут, вспыхивая вновь
Искры серебра.
С нами эльфы танцевать
Будут до утра[2].
– Кто же это был?
– Его имя Там Лин. Не знаю, чем он был славен, кроме своей свирели.
– И моя мать увела его в Аннуин?
– Любой юноша, увидев королеву Рианнон, пошел бы за ней как тень.
Кромка Аннуина: Рианнон
Труден ли этот шаг? Легко ли оступиться, захлебнуться сомнением, отказаться от несбыточного в последний миг, чтоб потом сожалеть о нем – вечно?
Быть может, другим он и труден. Но не тебе. Ты идешь вперед – потому что знаешь: на том берегу бытия ждет тебя та, о ком ты мечтал.
Я протягиваю тебе руки, и наши ладони соприкасаются. Весь мир замирает – под стать твоему сердцу.
Лишь одна улыбка.
Лишь один вздох: «Ты пришел!»
Пойдем же, милый, под сень деревьев: уже светят призрачные огоньки, уже кружится в танце колдовской народ.
Мимо замковых руин,
Мимо темных вод
Мчится, мчится все быстрей
Дивный хоровод.
Пусть утром мир снова станет привычным и простым – какое тебе дело? Ты исчезнешь вместе с порождениями тумана и звездного света, уйдешь вместе с нами в страну Волшебства.
Но взгляни, бледнеет ночь,
Меркнет лунный свет.
Гонит, гонит эльфов прочь
Золотой рассвет.
Где ночные плясуны,
Музыканты – где?
Лишь расходятся круги
Рябью по воде.
– Сколько их таких было у нее… И еще будет. Зачем ты рассказываешь мне о нем?! Очередной любовник матери – почему я должен слушать об этом?!
– Ты неправ, Марх. Луна прекрасна в небесах – но стократ красивее блики ее на глади озера. И кто сравнится с Луной в молчаливом торжестве ночи? Так и твоя мать – ей нет равного, и да и не может быть. Зато возле нее всегда тот, в ком отражается ее сила.
– Не будь я ее сыном, я бы не думал об этом. Но люди меряют любовь иначе…
Кромка чар: Рианнон
Да, ты не первый и не последний. Но сейчас – единственный для меня. Разве этого мало? Ты так прекрасен, Там Лин! Прекрасен своею любовью, которой отдаешь самое лучшее, что есть в твоей душе, своей способностью открываться навстречу чуду, отзываться красоте, как серебряная струна. И мне так легко с тобой, так хорошо. Я радуюсь твоей радостью, люблю твоей любовью, надеюсь твоей надеждой. Ты так хорош, Там Лин! И так хрупок, как только может быть человек. Но я сберегу тебя. Я наложу на тебя сотню заклятий. Превращу твою жизнь в волшебный сон – ласковый, светлый, беззаботный. И ты будешь мой. Навсегда мой.
Кромка осуждения: Араун
Рианнон, Рианнон… Тебя называют мудрой, но иногда мне кажется, ты сама не ведаешь, что творишь!
Быть игрушкой, пусть даже любимой, зависеть во всем, пусть даже от самой нежной и прекрасной из женщин – что может быть ужаснее?
Жаль юношу.
Истает словно свеча, превратится в тень самого себя. И все это – под участливо-заботливым взглядом Рианнон.
Кромка ревности: Рианнон
Ты, конечно, ни слова не скажешь, Араун. И ни в коем случае не станешь вмешиваться.
Вот и хорошо.
Какое тебе дело до того, кто делит со мной ложе? И какое мне дело до твоих мыслей? Да ты просто завидуешь мне, владыка Аннуина! Завидуешь тому, что я могу, наконец, любить кого-то не ради великой цели, а просто… просто для себя.
И он принадлежит мне безраздельно.
И навечно – уж на этот раз я постараюсь, чтоб никто и ничто не смогло отнять у меня того, кого я люблю. Хватит! Сархад, Манавидан, Мейрхион, Пуйл – сколько можно терять?!
– Хм, – кривится Марх. – Какой мужчина, если, конечно, он действительно мужчина, согласится быть живой игрушкой?
– Рискну тебя разочаровать, – промурчала Ллиан, – настоящая женщина на это не согласится тоже.
– Ну а этот флейтист?
– Не знаю, – хитро скосилась сидхи, – кого ты называешь действительно мужчиной, но от мира грез он устал довольно быстро.
Кромка тревоги: Рианнон
Тебя что-то тревожит, печалит? Не может быть! Вся волшебная страна на твоей ладони, любое твое желание исполняется прежде, чем ты успеешь о нем подумать.
Ты говоришь, что хочешь развеяться, увидеть земли людей. Чудачество, конечно.
Но пусть будет по твоему. В сумерках ты сможешь пройти по кромке – вот только за нее я тебя не пущу. Прости, это слишком опасно.
Кромка сумерек: Там Лин
Кто ты, девушка?
Что делаешь ты в этих холмах? Разве не знаешь ты: не миру людей принадлежат они. Властвует здесь Белая Королева, и кара ждет того, кто осмелится пойти против ее воли.
Беги, беги прочь отсюда!
Я кричу тебе это, а хочется звать «останься!»
Ты… такая теплая. Ты живая.
Она прекрасна, а ты – теплая.
Уходи. Уходи немедленно, здесь слишком опасно!
Кромка власти: Рианнон
Что, Там Лин, узнаешь? Узнаешь этот мечтательный взгляд, это ожидание чуда, эту веру в несбыточное?
Она так похожа на тебя!
Зачем же ты гонишь ее?
Ей здесь самое место – в стране Воплотившихся грез.
Что ж, она останется здесь – как и ты. В чудесной грезе.
Нам очень полезны такие смертные.
Оставайся, девушка. Любуйся вечно моим Там Лином, я не возражаю.
Кромка свободы: Там Лин
Не слушай ее! Не поддавайся ее чарам, прошу!
Не изменяй миру людей!
Да, там нет этой чудесной красоты, да, там всё подвержено смерти и тлену – но там есть то, чего в Стране Волшебства не найдешь: теплое сердце. И искренняя любовь.
Не внимай колдовским песням Белой Королевы! Беги прочь.
Ты не хочешь расставаться со мной? Так вот моя рука. Не разжимай пальцы.
Что бы ни было – держи крепче!
Кромка заклятия: Рианнон
Нет! Не пущу! Не отдам! Ни за что!
Пряди тумана, еще миг тому назад такие невесомые, оплетут тебя, стянут петлями, словно цепкая паутина. И то – пробовал ли ты когда-нибудь разорвать шелковую нить, Там Лин? Она натягивается, врезается в тело, но не рвется!
Тебя не удержали объятия, дерзкий, так удержат чары! Бейся теперь бессильным мотыльком, тщетно пытаясь освободиться от мира, где ты был всемогущ!
Кромка усилия: Там Лин
Любые ледяные замки лужей растекутся под лучами весны. Бессильно чародейство против живого чувства.
Видела ли ты, Рианнон, сколько усилий нужно человеку, чтобы смести паутину? То смертоносное кружево, в котором гибнут мошки, – его человек уничтожает, лишь случайно задев.
Я стремился к тебе… и, быть может, остался бы с тобой, ни вздумай ты посадить меня в клетку. Твои чары опадают пеплом, Рианнон. Я – свободен.
Придумывай любое колдовство, но я уйду от тебя так же, как и пришел.
Кромка гнева: Рианнон
Глупец! Трижды глупец! Ты даже представить не можешь, на что себя обрекаешь! как будешь мучаться в том болоте повседневной серости, в которое сейчас так стремишься. Как станешь презирать и себя, и ее. Сожалеть об утраченном. Каким жалким и омерзительным будешь себя казаться – да скорее всего и станешь на самом деле. Но ничего, я покажу тебе. Воочию.
И Там Лин превращается в чудовище: то ли жабу, то ли змея.
Жуткого. Уродливого. Мерзкого.
Кромка насмешки: Там Лин
Рианнон, ты полагаешь, люди не умеют отличать видимость от сущности? морок от яви?
Или ты судишь о людях по себе? – ведь и слепому видно, что во мне больше нет и на волос любви к тебе, но ты упрямо стремишься удержать меня.
Зачем я тебе нужен, Рианнон?
Я уже покинул твой мир. Пусть мне еще не удалось пересечь границу, но сердце мое уже там, с людьми, с этой отважной девушкой, которая удержит меня, во что бы ты не превращала меня.
Неужели я тебе нужен, как вещь? Ведь чтобы удержать, тебе придется навеки усыпить меня. Зачем тебе спящий красавец, Рианнон?
Я был лучшего мнения о тебе.
Быть может, не стоит расставаться врагами? Я мог бы много светлых песен спеть о тебе людям – так не уничтожай их все прежде первого слова.
Кромка ярости: Рианнон
Хорошо, Там Лин. Пусть ты не поддашься обыденности, сумеешь не утратить свет Волшебной Страны – я могу в это поверить. Я вижу его отблеск в твоих глазах. Ты сам стал светом и огнем. Но ты, девушка, ты сможешь жить рядом с Пламенем? Не испугаешься? Думаешь, что достойна?
Дышит пламя яркое
Пеплом и золой.
Вьются змеи жаркие
В пляске огневой.
Жить среди пожарища
Хочется тебе?
Из огня да в полымя,
От беды к беде?
И – Там Лин становится пламенем. Но почему же мне больно смотреть на этот огонь? Почему его языки будто насмешничают надо мной? Почему я слышу этот голос… опять! «Ну и ну, Рианнон. У тебя, похоже, входит в привычку удерживать любовников силком. А я-то думал, что я один удостоился этакой чести!» Сархад. Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты.
Рианнон замахнулась на кого-то невидимого, а потом ее руки бессильно упали вдоль тела. Нить заклятия порвалась. Там Лин снова обрел свой истинный облик, чуть не сбив с ног свою спасительницу.
Они все еще крепко сжимали друг друга в объятиях, но юноша не мог оторвать взгляд от Рианнон. Ее лицо исказили гнев, ярость, боль. И одновременно она стало каким-то… очень человеческим.
«Если бы я знала вчера то, что знаю сегодня – крикнула Белогривая, – я бы сама вонзила тебе нож в сердце!»
Словно в ответ на ее слова, подул резкий ветер, фигура богини заколебалась и – растаяла вместе с обрывками тумана.
– Чудесная история. – Марх скривился, и по его тону было ясно, что он отнюдь не считает всё это чудесным. – Расскажи это любому барду, он в восторг придет. Но мне-то зачем? Не первый и не последний любовник моей матери… надеюсь, я не обязан знать всех поименно?
– История Там Лина касается и тебя.
– Я здесь при чем?
– При сестре.
Кромка мира людей: Рианнон
Дочь дерзкого мальчишки, осмелившегося бежать от меня! Часть его.
Быть может, я радовалась бы тебе, будь он мне верен.
Он бы играл на флейте для тебя, ты бы росла в волшебстве музыки… довольно! Он бросил и тебя, и меня, и я не хочу, чтобы рядом со мной было живое напоминание о предательстве этого глупца.
Живое.
Живому место среди живых.
Вот и расти в мире людей.
– Я хотела предупредить тебя, Марх. Рианнон отдаст ее тебе, как только малышка чуть окрепнет.
Тот не ответил: слишком неожиданным оказался для него такой поворот дел.
– Ты ведь будешь любить ее, Марх? Будешь заботиться о своей сестренке? Она такая светлая, такая легкая – как перышко, такая красивая – как цветок на лугу…
Король прищурился, вслушиваясь в неразличимую для смертных музыку тишины:
– Как светлое перышко… как белый цветок… Беляночка. Гвен.
…к тому времени угасли последние лучи солнца, река окуталась белой мглой, а перистые облака протянулись через небо как еще одна прядь тумана, заблудившаяся и забредшая слишком высоко. Туман жил своей жизнью, небесные и речные полотнища белой мглы свивались и переплетались, и вот уже это не туман, а длинные белые волосы… пряди гривы белой кобылицы.
Рианнон предстала перед ними в конском облике. На ее спине лежала девочка нескольких месяцев от роду, крохотные ручки цепко ухватились за гриву, а глазенки сверкали живейшим интересом ко всему вокруг.
Марх осторожно взял малышку, отцепил ее пальчики от гривы матери. Рианнон сменила облик, сказала устало:
– Спасибо, что позвал ее.
– Я? Позвал?
– Ты дал ей имя. Теперь ее судьба в твоих руках.
– Ясно.
Марху многое хотелось сказать матери, но… сын не должен осуждать. Смешно требовать от богини верности – да и кому? века назад погибшему Мейрхиону? Манавидану, который бросил ее и возненавидел Прайден? тем, кто был у нее прежде? Марх хотел сказать, что мать не должна бросать свое дитя, но – король понимал: малютке Гвен будет лучше у брата, чем у Рианнон. Так за что осуждать Кобылицу?
Марх промолчал, и Рианнон, поняв его молчание, растворилась в тумане.
Кромка туманов: Марх
О Сова из Кум-Каулойд, к тебе взываю. Знаю, что непочтительно звать тебя к себе, но только нет у меня времени добраться до тебя.
Прилети, молю. Помоги.
Помоги этой крошке, виноватой лишь в том, что родилась на свет.
Ей нужна кормилица, няня… я не знаю, кто еще.
Я умею заботиться о странах и мирах – но не о младенцах.
Она такая хрупкая… и мне страшно, как не бывало ни перед какой битвой: страшно, что это крохотное теплое тельце вдруг выскользнет из моих рук.
Глупости, конечно: я держу ее крепко. Но жутко всё равно.
Туман сгустился, принимая очертания огромной белой совы. И не одной: бесшумно маша крыльями, за ней вылетели из белой мглы еще две. Сменили облик.
Старуха, Мать, Дева. И четвертая – Дитя – у Марха на руках.
Сова из Кум-Каулойд решительно отобрала у него малышку, уверенным движением размяла ей тельце, проверяя что-то непостижимое для мужчин, отдала старшей из своих спутниц. Та стала кормить дитя.
– Дочь своего отца, – изрекла приговор Сова.
– То есть? – не понял Конь.
– Она человек. С нашим сроком жизни, но человеческой привязанностью. Ей не скользить по мирам, словно бликам луны по воде. Она пустит корни – и умрет, если ей перерубить ствол.
– Я не допущу…
– Не сомневаюсь, – кивнула Старуха. – И вот что: найди ей в мужья – человека. Из наших или из смертных – но человека. Ты понял?
– Да, госпожа. Благодарю.
Сова обернулась, взмахнула крыльями и исчезла, оставив своих спутниц с маленькой Гвен.
Кромка тумана: Ллиан
Так вот какое это чувство: обида.
Никогда раньше со мной такого не было: когда любимый вдруг начинает казаться плохим. Когда хочется уйти от того, кого любишь.
Наверное, так бывает со всеми людьми… и с теми, кто слишком близко подходит к людям.
Марх, ведь это я принесла тебе весть о сестренке. А ты даже не спросил меня, не хочу ли я ее вырастить… конечно, Сова из Кум-Каулойд и древнее меня, и мудрее, но я бы тоже…
Или ты боишься, что эта малютка связала бы нас с тобой слишком сильно? Боишься, что я отниму то, что принадлежит только твоей златокудрой супруге?
…Но мы, сидхи, не созданы для печали. И это странное человеческое чувство – обида – развеется быстрее, чем туман над рекой.