Кромка беды: Араун
Марх, у меня для тебя очень плохая новость. Или — очень хорошая, как посмотреть. Тебя ищет Гвин. Марх, от Гвина уйти невозможно. Если он намечал себе жертву — ее мгновения были сочтены. А ты — жив. Это невозможная удача. Пути, ведущие в Аннуин, гудят от эха копыт Бледного Охотника. Стоит тебе сделать шаг по любой из этих дорог — это будет последний шаг в твоей жизни. Так что тебе никогда не войти в Аннуин. Никогда, Марх.…нет, ты неправ. За эти века ты нечасто бывал в Аннуине. Потеряв возможность придти, ты лишился не так и многого. Но ты остаешься человеческим королем. Не говори глупости! Не думай по-людски! Король — это воплощение силы, а не тот, кто судит, рядит и разъезжает по стране. Пока ты жив — сила Аннуина остается в мире людей. Ты — это Аннуин в мире людей. И поэтому тебе никогда больше не ступить на тропы Волшебного мира. Разве что на самые близкие, не выходя из Корнуолла.
Кромка миров: Марх
Итак, я заперт в Корнуолле. Мало нам было проигранной битвы, так еще и это! Хороший из меня получился король Аннуина: священных свиней не вернул, в Аннуин войти не может, от Гвидиона бежал, от Гвина прячется — и будет прятаться вечно. Всецело оправдал надежды матушки. Проклятье! Я не стану забиваться в нору, как зверь, и дрожать там в страхе! На Гвина должна быть управа. Не может быть, чтобы его нельзя было одолеть… или обмануть. Я подниму силу Корнуолла. Старейшие эрлы мне не откажут. Быть может, Гвин и сильнее каждого из нас — но вместе мы с ним справимся. Одним ужасом преисподней будет меньше. Я ведь тоже не чужд силам преисподней. Я направлял мощь курганов на римлян — так что мешает направить их на Бледного? Я король Аннуина — и никакой подземной твари не отнять у меня мой мир!
* * *
Вороной конь скакал по Корнуоллу, вслушиваясь в землю. Он искал след Серебряного Кабана. Тропа привела к землянке в лесу. Марх сменил облик, наклонился, чтобы войти туда, и… начал спускаться. Лестница из древних толстых корней вела и вела вниз. Сплетения корней образовывали не только ступени, но и стены этого странного подземного дворца, превращаясь в живые узоры. Это было красиво и на удивление уютно. Подземный мир, не внушающий страха, — какая редкость. Снизу лился мягкий белый свет. На этот раз Гургин был в обличии человека с серебряными волосами, они и сияли.
— Ну, здравствуй, король. Пришел за советом?
— Да, Кабан.
— Гвин? Марх кивнул.
— Но разве Араун не объяснил тебе уже всё?
— Я не смирюсь. Я одолею Гвина. Помоги. Ты же обещал мне помощь. Гургин вздохнул:
— Гвин разделался бы со мной за пару мгновений.
— Он настолько могуч?
— Это же сын Нудда.
— А если объединить силу старейших эрлов? Гургин молчал.
— Силу курганов? Гургин молчал.
— Неужели во всем мире никто не может сладить с ним?!Гургин пожал плечами:
— Если ты напустишь на него Ниниау и Пейбиау — возможно, ты победишь. Только не сверкай глазами от радости, а подумай прежде, что станется с миром, если Гвин уничтожит хотя бы одного Быка. Ты готов платить такую цену за свою возможность гулять по Аннуину? Марх опустил голову. Потом спросил:
— И больше никто?
— Сам Нудд. Только он почему‑то веками не останавливает Гвина. Король тяжело вздохнул.
— Не исключено, что с Гвином могли бы справиться ученики Нудда.
— Ученики?! У Нудда есть ученики? Кто? Где они?!Гургин ответил с усмешкой:
— Про одного я знаю точно: он в замке твоей матери. В темнице.
— За что? Его можно освободить? Гургин приподнял брови:
— Ты хочешь освободить Сархада Коварного? Марх застонал сквозь сжатые губы.
— Между прочим, — с ехидцей продолжал Кабан, — освободить его тебе не удастся: тот, кто хоть раз слышал имя Сархада, никогда не найдет входа в его темницу.
— Не издевайся. Я слышал о нем достаточно, чтобы понять: лучше десять Гвинов, чем один Сархад.
— Марх. Гвин неодолим для нас. Смирись.
— …и мне, как безногому калеке, вечно ползать по этому клочку земли, гордо именуемому моим королевством.
— Не сме-ей! — от мгновенно вспыхнувшего гнева облик Гургина поплыл: уже не человек, еще не кабан. — Не смей так говорить о Корнуолле! Не смей так говорить о стране, доверившейся тебе!
— Прости. Я сказал от горя…
— Нет причин для горя, Марх. Меня не сторожит Гвин, но я не рвусь за пределы Корнуолла. Здесь древние силы до сих пор живут бок о бок с людьми, нас не топтали римские легионы, наши святилища не гибли в пламени… Нет в Прайдене лучше места, чем Корнуолл! И мне нечего делать за пределами нашей страны.
— Наверное, ты прав. Будь для меня открыты дороги — может быть, я и пренебрегал бы ими. Но я вынужден прятаться… и это давит тяжелее тюремных цепей.
Кромка отчаянья: Марх
Динас, давай поговорим… Ты ведь выслушаешь меня, правда? Даже если я буду говорить глупости. А я постараюсь говорить их поменьше. Дождь за окнами. Мелкий, холодный. Края тучам не видно. Наверное, это называется ужасной погодой — но это если идти куда‑нибудь. А мне никуда идти не надо. И даже нельзя.…Хотя мы и проиграли Битву Деревьев, но мы же ничего не потеряли, верно? Почти ничего. Мы с Арауном вернулись целыми и невредимыми, Мирддин… Мирддин, наш нежданный союзник, наш чудесный помощник… да, Мирддин исчез, да только я чувствую: дороги по-прежнему живы. Значит, он очень хорошо спрятался. Его не найти. Свиней Аннуина мы не вернули, но за столько веков и я, и Араун, и Гвидион убедились: Аннуин существует и без стада. А Гвидиону его добыча не в помощь. В этой битве мы ничего не обрели — но и ничего не потеряли. Не такое уж это и поражение. А что теперь заперт в мире людей — так мне Араун объяснил: это тоже не беда. Я нужен Аннуину как живой талисман. Могу что‑то делать… могу не делать ничего. Смирно стоять в своем стойле. Сено есть, ячмень дают — радуйся жизни, Конь! Д-да, я обещал говорить поменьше глупостей. В мире магии мы выиграли войну с Римом. В мире людей… да, легионы здесь еще остались, да, иногда вспыхивают схватки, даже сражения бывают — но судьба легионов предрешена. И если я не могу больше ходить по всем курганам Прайдена, то ко мне‑то придти могут — те воины, что захотят обрести силу «бессмертных» смертников. Значит, и в нынешних битвах с римлянами от меня есть польза. Значит, почти всё у нас в порядке. А потери — они незначительны. И думать о них не стоит. Я правильно говорю, Динас?…вот если бы я еще мог так же думать!
* * *
Для Марха настало странное время: спокойная жизнь. Сын Рианнон сделал всё, что мог, и той цели, что звала и гнала, больше не было. Войны — что в мире людей, что в мире магии — теперь шли без него. Он вычерпал себя досуха. Исчерпал свою силу — и не магическую, отнюдь. Силу души. Наверное, если бы не дар Скатах, — он бы сейчас умер. Так, как умирают истинные герои: совершив все положенные подвиги, дав бардам темы для песен на полтыщи лет вперед — и уже неважно, победы это были или поражения. Есть о чем петь. Тот-Кто-Бродит-В-Курганах умер. Его больше не было. Не было и неистового черного Жеребца, Короля Аннуина. А он? Он король Корнуолла, длинной полосы земли между двумя морями. Король людей. Не всё же, в самом деле, оставлять свою страну на Динаса. Что там должен делать король у людей? — объезжать землю, выслушивать жалобы на свинью, сожравшую на чужом поле зерно, судить, кому по праву принадлежит во-о-он та канава… Этим тоже надо заниматься. А на Бельтан и Лугнасад придет она — легкая как лунный блик и такая же прекрасная.…правда, последние годы она всё чаще пытается приходить не только в эти праздники.
* * *
Тишина летнего вечера. Ласточки режут воздух крыльями и над вершинами ближайших деревьев, и так далеко в вышине, что едва глаз достает, — у самых перистых облаков. Марх, объезжавший страну, как и подобает королю, остановился на ночлег у реки. Оглушительно пахло лилиями, даром что в мире людей их не было. Король нахмурился: «Сколько раз повторять тебе…»Запах лилий не исчезал. Марх вздохнул: невозможно спорить с упрямицей — и свернул. Ллиан, увенчанная лилиям будто короной, улыбнулась ему.
— Я хотела рассказать тебе свежую сплетню волшебной страны. О твоей матери. Марх досадливо поморщился. Сидхи покачала головой:
— Эта сплетня касается и тебя.
— Меня? Ллиан улыбнулась и начала… нет, не рассказывать. Она начала ткать ковер видений, так что минувшее грезилось явью.
Кромка сумерек: Рианнон
Как хорошо возле реки летним вечером! Ветер задумчиво перебирает тростник. Темный берег и светлая полоса реки — словно песня на два голоса: перекликаются, вторят друг другу, вьются, пока не растворятся в сиреневой дымке. И вдруг — или показалось? — в вечернюю тишину вплелся голос флейты. Зря, ой зря, неведомый флейтист, тревожишь ты душу сумерек. В такие вечера границы смежаются — и неизвестно, кто слушает тебя на том берегу. Но поет флейта. И голос ее раздвигает невидимые завесы — и вот уже по голосу флейты, словно по чудесному мосту, можно уйти в грезу. Ну же! Решайся! Лунный луч через ручейСтанет нам мостом. Мы сквозь сумерки с тобойПрямо в ночь войдем. Гаснут, вспыхивая вновьИскры серебра. С нами эльфы танцеватьБудут до утра.
* * *
— Кто же это был?
— Его имя Там Лин. Не знаю, чем он был славен кроме своей свирели.
— И моя мать увела его в Аннуин?
— Любой юноша, увидев королеву Рианнон, пошел бы за ней как тень.
Кромка Аннуина: Рианнон
Труден ли этот шаг? Легко ли оступиться, захлебнуться сомнением, отказаться от несбыточного в последний миг, чтоб потом сожалеть о нем — вечно? Быть может, другим он и труден. Но не тебе. Ты идешь вперед — потому что знаешь: на том берегу бытия ждет тебя та, о ком ты мечтал. Я протягиваю тебе руки, и наши ладони соприкасаются. Весь мир замирает — под стать твоему сердцу. Лишь одна улыбка. Лишь один вздох «Ты пришел!»Пойдем же, милый, под сень деревьев: уже светят призрачные огоньки, уже кружится в танце колдовской народ. Мимо замковых руин, Мимо темных водМчится, мчится все быстрейДивный хоровод.
Пусть утром мир снова станет привычным и простым — какое тебе дело? Ты исчезнешь вместе с порождениями тумана и звездного света, уйдешь вместе с нами в страну Волшебства. Но взгляни, бледнеет ночь, Меркнет лунный свет. Гонит, гонит эльфов прочьЗолотой рассвет. Где ночные плясуны, Музыканты — где? Лишь расходятся кругиРябью по воде.
* * *
— Сколько их таких было у нее… И еще будет. Зачем ты рассказываешь мне о нем?! Очередной любовник матери — почему я должен слушать об этом?!
— Ты неправ, Марх. Луна прекрасна в небесах — но стократ красивее блики ее на глади озера. Но кто сравнится с Луной в молчаливом торжестве ночи? Так и твоя мать — ей нет равного, и да и не может быть. Зато возле нее всегда тот, в ком отражается ее сила.
— Не будь я ее сыном, я бы не думал об этом. Но люди меряют любовь иначе…
Кромка чар: Рианнон
Да, ты не первый и не последний. Но сейчас — единственный для меня. Разве этого мало? Ты так прекрасен, Там Лин! Прекрасен своею любовью, которой отдаешь самое лучшее, что есть в твоей душе, своей способностью открываться навстречу чуду, отзываться красоте, как серебряная струна. И мне так легко с тобой, так хорошо. Я радуюсь твоей радостью, люблю твоей любовью, надеюсь твоей надеждой. Ты так хорош, Там Лин! И так хрупок, как только может быть человек. Но я сберегу тебя. Я наложу на тебя сотню заклятий. Превращу твою жизнь в волшебный сон — ласковый, светлый, беззаботный. И ты будешь мой. Навсегда мой.
Кромка осуждения: Араун
Рианнон, Рианнон… Тебя называют мудрой, но иногда мне кажется, ты сама не ведаешь, что творишь! Быть игрушкой, пусть даже любимой, зависеть во всем, пусть даже от самой нежной и прекрасной из женщин — что может быть ужаснее? Жаль юношу. Истает словно свеча, превратится в тень самого себя. И все это — под участливо-заботливым взглядом Рианнон.
Кромка ревности: Рианнон
Ты, конечно, ни слова не скажешь, Араун. И ни в коем случае не станешь вмешиваться. Вот и хорошо. Какое тебе дело, до того, кто делит мое ложе? И какое мне дело до твоих мыслей? Да ты просто завидуешь мне, владыка Аннуина! Завидуешь тому, что я могу, наконец, любить кого‑то не ради великой цели, а просто… просто для себя. И он принадлежит мне безраздельно. И навечно — уж на этот раз я постараюсь, чтоб никто и ничто не смогло отнять у меня того, кого я люблю. Хватит! Сархад, Манавидан, Мейрхион, Пуйл — сколько можно терять?!
* * *
— Хм, — кривится Марх. — Какой мужчина, если, конечно, он действительно мужчина, согласится быть живой игрушкой?
— Рискну тебя разочаровать, — промурчала Ллиан, — настоящая женщина на это не согласится тоже.
— Ну а этот флейтист?
— Не знаю, — хитро скосилась сидхи, — кого ты называешь действительно мужчиной, но от мира грез он устал довольно быстро.
Кромка тревоги: Рианнон
Тебя что‑то тревожит, печалит? Не может быть! Вся волшебная страна на твоей ладони. любое твое желание исполняется прежде, чем ты успеешь о нем подумать. Ты говоришь, что хочешь развеяться, увидеть земли людей. Чудачество, конечно. Но пусть будет по твоему. В сумерках ты сможешь пройти по кромке — вот только за нее я тебя не пущу. Прости, это слишком опасно.
Кромка сумерек: Там Лин
Кто ты, девушка? Что делаешь ты в этих холмах? Разве не знаешь ты: не миру людей принадлежат они. Властвует здесь Белая Королева, и кара ждет того, кто осмелиться пойти против ее воли. Беги, беги прочь отсюда! Я кричу тебе это, а хочется звать «останься!»Ты… такая теплая. Ты живая. Она прекрасна, а ты — теплая. Уходи. Уходи немедленно, здесь слишком опасно!
Кромка власти: Рианнон
Что, Там Лин, узнаешь? Узнаешь этот мечтательный взгляд, это ожидание чуда, эту веру в несбыточное? Она так похожа на тебя! Зачем же ты гонишь ее? Ей здесь самое место — в стране Воплотившихся грез. Что ж, она останется здесь — как и ты. В чудесной грезе. Нам очень полезны такие смертные. Оставайся, девушка. Любуйся вечно моим Там Лином, я не возражаю.
Кромка свободы: Там Лин
Не слушай ее! Не поддавайся ее чарам, прошу! Не изменяй миру людей! Да, там нет этой чудесной красоты, да, там всё подвержено смерти и тлену — но там есть то, чего не найдешь в Стране Волшебства не найдешь: теплое сердце. И искренняя любовь. Не внимай колдовским песня Белой Королевы! Беги прочь. Ты не хочешь расставаться со мной? Так вот моя рука. Не разжимай пальцы. Что бы ни было — держи крепче!
Кромка заклятия: Рианнон
Нет! Не пущу! Не отдам! Ни за что! Пряди тумана, еще миг тому назад такие невесомые, сейчас оплели, стянули петлями, словно цепкая паутина. И то — пробовал ли ты когда‑нибудь разорвать шелковую нить, Там Лин? Она натягивается, врезается в тело, но не рвется! Тебя не удержали объятия, дерзкий, так удержат чары! Бейся теперь бессильным мотыльком, тщетно пытаясь освободиться от мира, где ты был всемогущ!
Кромка усилия: Там Лин
Любые ледяные замки лужей растекутся под лучами весны. Бессильно чародейство против живого чувства. Видела ли ты, Рианнон, сколько усилий нужно человеку, чтобы смести паутину? То смертоносное кружево, в котором гибнут мошки, — его человек уничтожает, лишь случайно задев. Я стремился к тебе… и, быть может, остался бы с тобой, ни вздумай ты посадить меня в клетку. Твои чары опадают пеплом, Рианнон. Я — свободен. Придумывай любое колдовство, но я уйду от тебя так же, как и пришел.
Кромка гнева: Рианнон
Глупец! Трижды глупец! Ты даже представить не можешь, на что себя обрекаешь! как будешь мучаться в том болоте повседневной серости, в которое сейчас так стремишься. Как станешь презирать и себя, и ее. Сожалеть об утраченном. Каким жалким и омерзительным будешь себя казаться — да скорее всего и станешь на самом деле. Но ничего, я покажу тебе. Воочию. И Там Лин превращается в чудовище: то ли жабу, то ли змея. Жуткого. Уродливого. Мерзкого.
Кромка насмешки: Там Лин
Рианнон, ты полагаешь, люди не умеют отличать видимость от сущности? морок от яви? Или ты судишь о людях по себе? — ведь и слепому видно, что во мне больше нет и на волос любви к тебе, но ты упрямо стремишься удержать меня. Зачем я тебе нужен, Рианнон? Я уже покинул твой мир. Пусть мне еще не удалось пересечь границу, но сердце мое уже там, с людьми, с этой отважной девушкой, которая удержит меня, во что бы ты не превращала меня. Неужели я тебе нужен, как вещь? Ведь чтобы удержать, тебе придется навеки усыпить меня. Зачем тебе спящий красавец, Рианнон? Я был лучшего мнения о тебе. Быть может, не стоит расставаться врагами? Я мог бы много светлых песен спеть о тебе людям — так не уничтожай их все прежде первого слова.
Кромка ярости: Рианнон
Хорошо, Там Лин. Пусть ты не поддашься обыденности, сумеешь не утратить свет Волшебной Страны — я могу в это поверить. Я вижу его отблеск в твоих глазах. Ты сам стал светом и огнем. Но ты, девушка, ты сможешь жить рядом с Пламенем? Не испугаешься? Думаешь, что достойна? Дышит пламя яркоеПеплом и золой. Вьются змеи жаркиеВ пляске огневой. Жить среди пожарищаХочется тебе? Из огня да в полымя, От беды к беде?
И — Там Лин становится пламенем. Но почему же мне больно смотреть на этот огонь? Почему его языки будто насмешничают надо мной? Почему я слышу этот голос… опять! «Ну и ну, Рианнон. У тебя, похоже, входит в привычку удерживать любовников силком. А я‑то думал, что я один удостоился этакой чести!» Сархад. Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты.
* * *
Рианнон замахнулась на кого‑то невидимого, а потом ее руки бессильно упали вдоль тела. Нить заклятия порвалась. Там Лин снова обрел свой истинный облик, чуть не сбив с ног свою спасительницу. Они все еще крепко сжимали друг друга в объятиях, но юноша не мог оторвать взгляд от Рианнон. Ее лицо исказили гнев, ярость, боль. И одновременно она стало каким‑то… очень человеческим, что ли.«Если бы я знала вчера, то, что знаю сегодня — крикнула Белогривая, — я бы сама вонзила тебе нож в сердце!»Словно в ответ на ее слова, подул резкий ветер, фигура богини заколебалась и — растаяла вместе с обрывками тумана.
* * *
— Чудесная история. — Марх скривился, и по его тону было ясно, что он отнюдь не считает всё это чудесным. — Расскажи это любому барду, он в восторг придет. Но мне‑то зачем? Не первый и не последний любовник моей матери… надеюсь, я не обязан знать всех поименно?
— История Там Лина касается и тебя.
— Я здесь при чем?
— При сестре.
Кромка мира людей: Рианнон
Дочь дерзкого мальчишки, осмелившегося бежать от меня! Часть его. Быть может, я радовалась бы тебе, будь он мне верен. Он бы играл на флейте для тебя, ты бы росла в волшебстве музыки… довольно! Он бросил и тебя и меня, и я не хочу, чтобы рядом со мной было живое напоминание о предательстве этого глупца. Живое. Живому место среди живых. Вот и расти в мире людей.
* * *
— Я хотела предупредить тебя, Марх. Рианнон отдаст ее тебе, как только малышка чуть окрепнет. Тот не ответил: слишком неожиданным оказался для него такой поворот дел.
— Ты ведь будешь любить ее, Марх? Будешь заботиться о своей сестренке? Она такая светлая, такая легкая — как перышко, такая красивая — как цветок на лугу…Король прищурился, вслушиваясь в неразличимую для смертных музыку тишины:
— Как светлое перышко… как белый цветок… Беляночка. Гвен.
* * *
…к тому времени угасли последние лучи солнца, река окуталась белой мглой, а перистые облака протянулись через небо как еще одна прядь тумана, заблудившаяся и забредшая слишком высоко. Туман жил своей жизнью, небесные и речные полотнища белой мглы свивались и переплетались, и вот уже это не туман, а длинные белые волосы… пряди гривы белой кобылицы. Рианнон предстала перед ними в конском облике. На ее спине лежала девочка нескольких месяцев от роду, крохотные ручки цепко ухватились за гриву, а глазенки сверкали живейшим интересом ко всему вокруг. Марх осторожно взял малышку, отцепил ее пальчики от гривы матери. Рианнон сменила облик, сказала устало:
— Спасибо, что позвал ее.
— Я? Позвал?
— Ты дал ей имя. Теперь ее судьба в твоих руках.
— Ясно. Марху многое хотелось сказать матери, но… сын не должен осуждать. Смешно требовать от богини верности — да и кому? века назад погибшему Мейрхиону? Манавидану, который бросил ее и возненавидел Прайден? тем, кто был у нее прежде? Марх хотел сказать, что мать не должна бросать свое дитя, но — король понимал: малютке Гвен будет лучше у брата, чем у Рианнон. Так за что осуждать Кобылицу? Марх промолчал, и Рианнон, поняв его молчание, растворилась в тумане.
Кромка туманов: Марх
О Сова из Кум-Каулойд, к тебе взываю. Знаю, что непочтительно звать тебя к себе, но только нет у меня времени добраться до тебя. Прилети, молю. Помоги. Помоги этой крошке, виноватой лишь в том, что родилась на свет. Ей нужна кормилица, няня… я не знаю, кто еще. Я умею заботиться о странах и мирах — но не о младенцах. Она такая хрупкая… и мне страшно, как не бывало ни перед какой битвой: страшно, что это крохотное теплое тельце вдруг выскользнет из моих рук. Глупости, конечно: я держу ее крепко. Но жутко всё равно.
* * *
Туман сгустился, принимая очертания огромной белой совы. И не одной: бесшумно маша крыльями, за ней вылетели из белой мглы еще две. Сменили облик. Старуха, Мать, Дева. И четвертая — Дитя — у Марха на руках. Сова из Кум-Каулойд решительно отобрала у него малышку, уверенным движением размяла ей тельце, проверяя что‑то непостижимое для мужчин, отдала старшей из своих спутниц. Так стала кормить дитя.
— Дочь своего отца, — изрекла приговор Сова.
— То есть? — не понял Конь.
— Она человек. С нашим сроком жизни, но человеческой привязанностью. Ей не скользить по мирам, словно бликам луны по воде. Она пустит корни — и умрет, если ей перерубить ствол.
— Я не допущу…
— Не сомневаюсь, — кивнула Старуха. — И вот что: найди ей в мужья — человека. Из наших или из смертных — но человека. Ты понял?
— Да, госпожа. Благодарю. Сова обернулась, взмахнула крыльями и исчезла, оставив своих спутниц с маленькой Гвен.
Кромка тумана: Ллиан
Так вот какое это чувство: обида. Никогда раньше со мной такого не было: когда любимый вдруг начинает казаться плохим. Когда хочется уйти от того, кого любишь. Наверное, так бывает со всеми людьми… и с теми, кто слишком близко подходит к людям. Марх, ведь это я принесла тебе весть о сестренке. А ты даже не спросил меня, не хочу ли я ее вырастить… конечно, Сова из Кум-Каулойд и древнее меня, и мудрее, но я бы тоже…Или ты боишься, что эта малютка связала бы нас с тобой слишком сильно? Боишься, что я отниму то, что принадлежит только твоей златокудрой супруге?…Но мы, сидхи, не созданы для печали. И это странное человеческое чувство — обида — развеется быстрее, чем туман над рекой.