Еще нагляднее преимущества «иосифлянской» церкви продемонстрировала история 1525 года с государевым разводом – делом огромной личной важности для Василия. И Вассиан Патрикеев, и Максим Грек, и другие нестяжатели, разумеется, выступали против этого, с их точки зрения, греховного поступка, а вот митрополит Даниил опять проявил покладистость. Если бы не его твердая поддержка, брак Василия с Еленой Глинской не состоялся бы.
И теперь разгром «нестяжателей» стал неизбежен. Сначала расправились с Максимом Греком, потом с Вассианом (обоих покарали суровым монастырским заточением). Не помиловали и менее именитых: одних казнили за еретичество, других отправили в темницу.
Внутрицерковная полемика на этом еще не завершилась, однако облик московского православия определился на века. «Небесная», «духовная», «нищая» церковь самодержавному государству оказалась менее удобна, чем церковь богатая, легко управляемая и «политически грамотная». Церковь, не связанная собственностью, независима и – опаснее того – слишком общественно влиятельна, слишком авторитетна. А в том русском государстве, которое создал Иван III и которое как могли достраивали его преемники, не могло быть никакой альтернативной власти, особенно же держащейся на духовном авторитете. Единовластие стоило того, чтобы оставить церковные земли в покое. Лишь через два с половиной столетия, во времена Екатерины II, когда церковь и помышлять забыла о независимости от государства, в России наконец проведут секуляризацию церковных земель, взамен назначив духовенству казенное жалованье.
Дела азиатские
Взаимоотношения с Востоком при Василии III все еще важнее и теснее, чем с Западом; Азия «второму» русскому государству по-прежнему ближе и понятнее Европы. Вернее было бы назвать эти проблемы не «азиатскими», а «татарскими», поскольку в географическом смысле ханства, борьба с которыми отнимала у Москвы столько времени, средств и сил, находились на европейском континенте, но в политическом и культурном смысле это, конечно, были осколки всё той же азиатской империи, некогда созданной Чингисханом. Да и сама Русь была того же корня, вчерашняя ордынская провинция. Ее войны и замирения с Крымом и особенно с Казанью, пожалуй, похожи на ссоры родственников, никак не могущих решить, кто из них главный.
Татарская политика Ивана III, напомню, заключалась в том, что с самым сильным и агрессивным из ханств, Большой Ордой, он враждовал (и в конце концов уничтожил ее чужими руками); с Крымским ханом он дружил и состоял в крепком союзе; Казань он превратил в московского сателлита, посадив там на трон своего ставленника. Лишь развязав себе руки на Востоке, осторожный Иван Васильевич приступил к экспансии на Запад.
При Василии вся эта кропотливо выстроенная система рассыпалась. Спокойный «тыл» превратился во второй «фронт», причем в некоторые моменты становившийся главным и смертельно опасным. Азия не выпускала Русь из своих цепких рук, не давала ей двигаться в сторону Европы, а Василий III был недостаточно умелым правителем, чтобы решить эту проблему военным или дипломатическим путем. У него была большая армия, но стратегическое управление ею, как мы увидим, оставляло желать лучшего: главные свои преимущества, численность и маневренность, полководцы Василия использовать не умели, наносили удары не сжатым кулаком, а растопыренной пятерней; часто они действовали несогласованно и теряли драгоценное время из-за местнических споров – кто родовитей. Дипломатическим успехам мешали неразумная скупость государя и его неспособность просчитывать последствия тех или иных действий хотя бы на два шага вперед.
Политика этого монарха, как уже было сказано, сводилась к тому, чтобы следовать за событиями и решать проблемы по мере возникновения. Поэтому русско-татарские отношения этого периода проще описывать не тематически, а хронологически, перескакивая с казанских дел на крымские и обратно.
Если совсем коротко объяснить, что происходило на восточных и южных рубежах Руси в эти без малого тридцать лет, можно сказать так: Крым из друга превратился во врага; контроль над Казанью очень ослаб, а временами утрачивался вовсе.
Проблемы с Казанским ханством начались еще в последний год жизни Ивана III, который в это время был парализован и не мог полноценно управлять государством. При самодержавной системе власти паралич монарха влечет за собой и паралич всего государства. Хан Мухаммед-Эмин решил воспользоваться ситуацией и выйти из обременительной зависимости от Москвы.
О том, насколько унизительным положение казанских «царей» было при Иване Васильевиче, можно судить по участи Ильхама (в русских летописях «Алегама»), предшественника Мухаммед-Эмина. Об этом рассказывает Герберштейн: «Так как он не всегда повиновался приказаниям московского князя, то московские советники, которых князь имел там для наблюдения за расположением царя, однажды на пиру напоили его пьяным, положили в повозку, как бы отвозя его домой, и ночью увезли его в Москву. Продержав несколько времени, князь наконец сослал его в Вологду, где он дожил остальной свой век». Вот как мало церемонились с формально независимым татарским государством русские надзиратели, так что Мухаммед-Эмина вполне можно понять.
Сначала хан избавился от приставленных к нему московских соглядатаев, а заодно перебил и ограбил русских купцов (в Казани как раз проходила большая торговая ярмарка); затем, демонстрируя силу, пошел с большим войском на недальний Нижний Новгород. К казанцам присоединились отряды Ногайской орды. Объединенное татарское войско, если верить летописи, насчитывало 60 тысяч всадников. Удар был внезапным, и если Нижний Новгород устоял, то лишь благодаря находчивости воеводы Ивана Симского по прозвищу Хабар («удалой», «удачливый»), одного из интереснейших персонажей эпохи – о нем мы еще поговорим. У Хабара был маленький гарнизон, зато в городе содержалось несколько тысяч пленных литовцев, захваченных в Ведрошском сражении 1500 года. Если бы Нижний Новгород пал, их ждала бы такая же печальная участь, как и русских. Поэтому Хабар вооружил литовцев, и это обеспечило городу достаточное количество защитников. После того как от пищального огня пал ногайский царевич, татары ушли несолоно хлебавши.
Будь Иван Васильевич здоров, Казань дорого заплатила бы за эту авантюру, но государь умирал, а его преемнику, озабоченному укреплением власти, было не до татар. Только весной следующего года Василий снарядил карательную экспедицию, но организована она была весьма бестолково. Часть войска под командованием государева брата Дмитрия Ивановича плыла на кораблях, а конница князя Александра Ростовского следовала отдельно и прибыла сильно позже. Полководец из Дмитрия был никудышный. Он полез в сражение, не дожидаясь подхода кавалерии, и был наголову разгромлен. Василий отправил вдогонку третью рать, с князем Василием Холмским, однако Дмитрию не терпелось взять реванш за поражение. Едва подошла конница князя Ростовского, Дмитрий снова ринулся в бой – и казанцы опять его разбили, причем захватили всю русскую артиллерию. Пришлось бесславно отступать.
На следующий год Василий собрал такую большую армию, против которой Казани было бы трудно устоять, поэтому Мухаммед-Эмин запросил мира, обещая отпустить весь полон и впредь вести себя послушно. Этим великий князь и удовлетворился – войска были ему нужны на западе. Лицо вроде бы удалось сохранить, мятеж был подавлен, но в отношении казанцев к Москве произошла опасная перемена: они увидели, что можно резать русских купцов, можно побеждать русское войско и потом оставаться безнаказанными.
Точно такую же ошибку Василий вскоре совершил применительно к Крымскому ханству.
Отношения начали портиться еще с тех пор, как окончательно распалась Большая Орда (1502), общий враг Москвы и Крыма. Теперь союз утратил для крымцев былой смысл. К тому же им не понравилось, что северские земли, куда они привыкли наведываться за добычей, теперь перешли к Руси и стали недоступны.
Казанское ханство первой половины XVI в. С. Павловская
Возникла ситуация, в которой Москва по-прежнему нуждалась в помощи Крыма для борьбы с Литвой, а ханству эта дружба стала ни к чему. Пока не умер Иван Васильевич, которому хан Менгли-Гирей был многим обязан, мир сохранялся, но перед Василием у крымского властителя никаких моральных обязательств не было.
Сигизмунд Литовский слал хану щедрые дары, стараясь переманить его на свою сторону. То же самое следовало сделать и Василию – ведь его казна была намного богаче. Но помешала скупость. Москва слала подношения и хану, и всем видным мурзам, но такие жалкие, что татары обижались. Сигизмунд давал больше, да еще согласился принять от хана ярлык – то есть как бы признать себя крымским вассалом. Денег этот жест не стоил, и король, должно быть, не придавал ему особенного значения. Сигизмунд ссылался на византийский прецедент: откупались же василевсы от варваров, не считая это для себя зазорным? Этот политический трюк сработал. Крымцам показалось правильней грабить земли не исправно платящего литовского данника, а скупого северного соседа.
Конечно, в последующие годы от крымских набегов доставалось и литовцам, но главной мишенью разбойных нападений отныне становится Русь.
Первое зловещее предзнаменование новой беды случилось летом 1507 года, когда какие-то крымские мурзы напали на южные русские области. Силы были, видимо, небольшие, и московские воеводы отразили удар, а захваченных пленников отбили. Но начало вражде было положено.
На сторожевой окраине. С. Иванов
А в 1512 году на те же области напали уже сыновья самого Менгли-Гирея и, что хуже, беспрепятственно ушли с добычей. Никаких карательных мер за эту агрессию не последовало – руки Василия были связаны очередной литовской войной.
Это было большой ошибкой. Теперь крымские набеги стали постоянными.
Периоды обострения сменялись затишьями, когда шел активный торг: кто перекупит крымцев – Москва или Литва. Раз за разом Сигизмунд оказывался щедрее, и хищные орды шли грабить Русь. Так было в 1516 и в 1517 годах.