И единственное, с чем нужно бороться и чего нужно опасаться – это поддержки настоящего равновесия между правыми и левыми элементами большевизма, т. е. того состояния, которое устоять не может, ибо совмещает в себе недостатки обеих идеологий – и коммунистической, и буржуазной, не имея ни одного из их преимуществ. Это состояние неустойчивости, как всякое ненормальное положение, конечно, преходяще; но обращение к Западу от имени большевизма в тех условиях, в которых оно сейчас происходит, есть обращение именно этого неустойчивого положения и просьба поддержать именно его; этого никакими путями мы допускать не должны. С этой точки зрения, позиция «Вех», если она не изменится, может оказаться и фальшивой, и вредной»[409].
В ответном письме от 14 декабря 1921 г. Бахметев дал развернутые ответы по всему комплексу вопросов, поднятых в письмах Маклакова, в том числе и по отношению «Смены вех». В первую очередь, интересны его размышления по поводу политической позиции посла в США: «Я не принадлежу ни к какой партии, ни к какой определенной группе. Я настолько беспартиен и терпим, что иногда даже упрекаю себя в отсутствии темперамента и безразличии…
На самом деле, работа посольства ни разу не сошла с пути надпартийности и широко государственного национализма, да и в отношении русских вопросов трудно сказать, что лево и что право. Я, конечно, очень левый с точки зрения всех тех, кто мечтает о какой-либо реставрации и кто еще придерживается мыслей и надежд, что Россию можно устроить и восстановить организованным усилием пришедшей извне группы. Я твердо верю в народовластие, а не в силу абстрактного принципа, а на основании опыта последних лет, своего знакомства с различными частями России и с народной жизнью в различных ее проявлениях, а также, может быть, благодаря совокупности впечатлений и навыков, которые я получил, живя четыре года в Америке, по существу, самой демократической и самой консервативной стране. Мой политический демократизм или, вернее, твердое представление и убеждение в том, что Россия восстановится благодаря глубоким внутренним процессам в ней самой, сочетается с большой твердостью, прежде всего, в вопросах экономических. Я не верю в социализм и даже в очень относительном свете рассматриваю те течения, которые называют кооперативной государственностью, течения, которые так диспропорционально выдвинулись в связи с ростом кооперативного движения и которыми так много людей чрезмерно увлекаются. Я Вам неоднократно высказывал, что будущую Россию я рассматриваю как страну с остро собственническим основанием и что развитие ее ресурсов связывается у меня с представлением о безудержном и диком капитализме, капитализме, который войдет в более цивилизованные и сдержанные формы лишь на последующих этапах своего развития, – вероятно, уже не в нашем поколении.
Не мало удовлетворения вызовет в Вас еще признание, что я, по своему характеру и склонностям, большой сторонник твердой и инициативной власти. Что это – правое или левое, я не знаю; обыкновенно твердая власть у нас связывается с правыми представлениями; на самом же деле я всегда придерживался убеждения, что только власть, опирающаяся на поддержку населения и убежденная в своей правоте и прочности, может и должна дерзать и не бояться»[410].
Далее Бахметев выразил свое отношение к эмигрантским политическим группировкам: «Подходя к существующим группировкам, оценивая свое отношение к правым и левым течениям, как могу я провести грань симпатий и антипатий, когда по существу я все существующее сейчас рассматриваю в процессе преобразования и перерождения? Вот сейчас наш друг, Павел Николаевич Милюков, для всех является левой букой, а два года тому назад, когда мы съехались в Париже, он был самый твердокаменный варяг. Вся масса наших либеральных политиков, профессионалов, чиновников и проч., из которой в значительной мере формируются и Русский, и Национальный советы, Учредилка и пр., в конце концов, не разделена непроницаемыми переборками в силу каких-то материальных или социальных привязанностей. Это – не что иное, как жертва того огромного кораблекрушения, которым явилось расстройство русского государственного механизма и которое, подобно осколкам корабля, мечется и сталкивается на волнах бушующего моря. Я от того так и упрекаю, в частности Милюкова, за его непримиримость и резкость, что считаю, что кристаллизация новых направлений государственно-национальной мысли должна по преимуществу идти путем синтетическим и что необходимо тем завязям, которые при этом образуются, открыть широкое, любвеобильное лоно, где найдут успокоение все передумавшие и переболевшие.
Таково же мое отношение и к с[оциалистам] – р[еволюционерам]. Меня совершенно не интересует их партия в прямом смысле слова; все же меньше я считаюсь с Черновым и т. п. талмудистами, которые, по сути, почти такие же большевики, но которым, я твердо верю, в будущем не будет места. Меня с. р. интересуют вот почему: в постройке будущего русского государственного здания огромную роль должны играть крестьяне. Как все другие классы, они должны будут пройти период эволюции и приспособления. Главная часть этого развития уже совершилась: нет человека, который бы не признавал, что школа большевизма принесла огромные плоды крестьянской массе. В крестьянской среде, насколько я могу судить, уже сейчас слагаются элементы будущей организации. Это все тесно переплетено с тем, что можно назвать деревенской интеллигенцией, а эта интеллигенция в значительной мере примыкает к с. р. С. р. – ство для них сейчас является не столько какой-то определенной программой или даже платформой, как внешним объединяющим признаком и родственностью психологии. Принадлежность или примыкание к какому-то прошлому политическому образованию открывает естественные пути к солидарности и взаимному доверию. По существу, надо думать, что вся эта интеллигенция проходит тот же путь изменения своей политической и экономической психологии, который проходит крестьянская масса. Когда спадет большевистский футляр, мы вдруг увидим, что все эти люди фактически проникнуты собственнической психологией и являются руководителями фермерских настроений. Ведь французские радикалы-социалисты тоже представляли что-то другое в прошлом. Разительный пример этому – Авксентьев. Я с ним несколько раз разговаривал тут: в нем и тени нет социализма, он самый форменный буржуазный демократ.
Вот с этой точки зрения понимания вещей в процессе развития я и считаю необходимым подходить ко всем русским внутреннеполитическим течениям. Весьма возможно, что такую философскую позицию можно занимать только здесь, не видя этих течений и не сталкиваясь с их повседневными проявлениями; но я думаю, сказанного достаточно, чтобы успокоить Вас и ответить на Ваши рассуждения о различных течениях…
…Вот здесь-то и нужно иметь в виду ту неизменно правильную мысль, что спасение России пойдет не от эмиграции, а от процессов, развивающихся внутри самой России, и что всякий, кто судит о России по соотношению сил в Париже и в других центрах заграничной эмиграции, является в сильной степени жертвой политико-оптической аберрации»[411].
В конце данного письма Бахметев высказывает свою точку зрения на «сменовеховство» (называя его «веховством»), не соглашаясь при этом с суждениями Маклакова: «Вы абсолютно правы, говоря, что все произойдет от России, и я с трепещущим интересом слежу, прежде всего, за большевистской печатью, констатируя, что происходящий в России процесс развертывается ныне с титанической быстротой и последовательностью, подрывая фундамент большевистского здания.
Из этого только не надо делать выводов в направлении веховцев. Это течение я просто считаю дряблым желанием приспособиться; это вроде тех американцев, которые настаивали, чтобы правительство здесь пошло по пути Л. Джорджа, так как иначе англичане получат выгоды, а американцы их лишатся. Если Вы меня спросите – что делать русским за границей (я имею в виду, конечно, внутреннюю борьбу), я Вам не сумею ответить. Вернее, я смогу Вам ответить общей фразой: способствовать развертывающимся внутри страны процессам. Как это фактически сделать, я отсюда не знаю. Может быть, ничего нельзя сделать, может быть, можно; в двух вещах, однако, я твердо убежден: прежде всего, я утверждаю, на основании собственного опыта, что можно достигать совершенно определенных результатов в области иностранного окружения России…
…Одной из главных причин того, что большевики не пали, является факт, что такой идеологии нет. В истории всегда выходит так, что известное правительство или группа не проваливаются раньше, чем для них не выработается заместителей. Когда я говорю о заместителях, я вовсе не имею в виду какой-то стройной организации, способной произвести революцию и затем встать во главе правления по точно выработанным планам и диспозициям. Я даже не имею в виду отдельной программы или платформы, как, скажем, имеется у савинковской группы. Тут дело идет о гораздо более обширном и универсальном и, может быть в силу этого, неорганизованном; дело идет о каких-то общих началах будущей политической и экономической деятельности, которые коллективно противопоставляются существующему строю. Такие принципы, например, постепенно выработались при царизме вокруг либеральной идеологии. Эта идеология составляла содержание «несбыточных мечтаний». Сейчас такой идеологии нет и этот факт, может быть, один из самых сильных устоев большевизма. По моему скромному суждению, пока такая идеология более или менее не образуется, – большевиков не свалить.
Вот с точки зрения орудия, которое должно помочь выработать подобную идеологию, я и смотрел на учредиловцев. Несмотря на все эти недостатки, о которых я, может быть, жалею больше, чем Вы, они не утратили своей пользы, как не утратили ее и другие более правые промышленные и политические группировки. Это все – необходимые части и звенья развертывающегося процесса…