[99], жившие в период Троецарствия, или творившие в эпоху Мин три Юаня из школы Гунъань (Юань Цзундао, Юань Хундао, Юань Чжундао)[100]. Но даже трем Цао и трем Юаням не сравниться по влиянию и высоте литературного мастерства с тремя Су, одновременно входящими в число «Восьми корифеев литературы эпох Тан — Сун»[101]. Если же рассматривать более конкретно, то среди них наивысшими литературными достижениями отличается «Большой Су» (Су Ши), «Маленький Су» (Су Чжэ) занимал самую высокую государственную должность, а их отец «Старый Су» (Су Сюнь) хоть и уступал сыновьям в обеих категориях, но, тем не менее, наравне с ними считается выдающейся фигурой. Это поистине исключительная семья, заслуженно считающаяся «лучшей ученой семьей Китая».
С особой осторожностью продвигаюсь я от одной могилы к другой, так как на просторах Великой равнины легко по неосторожности наступить на останки древних людей. Уже многие годы покоятся они у подножия горы в далеких от родины краях, в насыпанной курганом плодородной почве Великой равнины. Но об этом даже не стоит говорить, ибо любая жизнь в конце концов предается земле, ведь любой человек сотворен из пыли, и в итоге в пыль он и обращается. Три эти могилы темно-зеленого цвета, как и нависающие над ними древние кипарисы. Все они небольшие и исключительно скромные, даже надгробные плиты сделаны весьма грубо. Если бы на надгробии не было выгравировано имя Су Дунпо, никто бы ни за что не поверил, что это могила трижды бывшего на посту шаншу[102] чиновника; если бы на надгробии не было имени Су Чжэ, то уж тем более никто бы не поверил, что это могила человека, занимавшего самый высокий государственный пост первого министра.
Вскоре после погребения братьев Су погибла и вызывавшая несравнимое почитание у литераторов последующих эпох империя. Вслед за уничтожением династии Северная Сун Великая китайская равнина попала в руки некитайских воинственных империй Цзинь и Юань, но могила братьев Су не была уничтожена. Кто бы ни захватывал Великую равнину, каким бы воинственным ни был народ-оккупант, он неизменно глубоко уважал могильный курган двух литераторов эпохи Сун. Удивительно, но в напряженный период военного времени территория кладбища постоянно расширялась. Придворные чиновники былых лет испросили разрешение построить храм Гуанцинсы, на что и получили милостивое разрешение двора. Храм этот, хоть и мал, имеет широкую известность, он неразрывно связан с именем Су Дунпо лишь потому, что тот, в свою очередь, всю свою жизнь был незыблемо связан с буддизмом. И в особенности в последние годы жизни, когда удары судьбы настигали его один за другим, Су Дунпо с исключительным рвением жаждал найти освобождение в буддизме. Пребывая в ссылке без средств к существованию, на грани отчаяния он выбрал для себя два буддийских имени: Синцзяосэн (странствующий монах) и Кусинсэн (монах-аскет). Можно даже сказать, что храм Гуанцинсы был построен именно ради него. Считается также, что название храма было пожаловано сунским императором Гаоцзуном[103]. Исключителен и тот факт, что в то смутное время, когда Гаоцзун поспешно переносил столицу на юг, он все же не мог выбросить из головы покойного литератора. На кладбище этом не только есть храм, за ним круглый год ухаживают буддийские монахи, которые каждую весну и осень в дни поминовения усопших[104], а также в дни поминовения братьев Су[105], совершают заупокойное чтение сутр во имя душ почивших вечным сном братьев. Во времена династии Юань, по мере того как укреплялась политическая власть монгольских монархов, значительно расширялась территория кладбища. Сооружение стены, посадка деревьев, воздвижение статуй на дороге к могилам и установка кенотафа Су Сюню происходили именно в эту эпоху. Именно благодаря тому, что могила трех Су тщательно оберегалась на протяжении многих сотен лет, она сохранилась до наших дней, территория ее постепенно расширилась и в итоге превратилась в созданный руками людей пейзажный парк, раскинувшийся на просторах Великой равнины. И все это не столько забота о конкретном кладбище, сколько многовековая охрана культурного наследия, не расширение территории захоронения, а другой способ написания истории литературы.
Могила — это не только символ смерти, но и древний указатель временных и пространственных координат. Не каждая могила сохраняется. В своем длительном неспешном течении время совершает выбор, оставляя лишь самые выдающиеся из них, и необычным способом рассказывает о ценности той или иной жизни. К тому же каждое родовое кладбище обладает своей собственной судьбой так же, как и хозяева этих трех могил, каждого из которых постиг свой удел. За столь долгие годы существования неизбежны были и периоды запустения; тогда заброшенное кладбище превращалось в детскую площадку для игры в жмурки, и никто не смог бы найти пробравшегося в могильный склеп озорника, если только он сам не выбирался наружу. Некогда почтили эти скромные и простые гробницы своим приходом и расхитители могил, оставив до сих пор виднеющуюся дыру в могиле Су Ши. Они не знали, сколь беден, но одновременно богат был похороненный здесь человек. Богат же он был, прежде всего, не знающими числа невзгодами и страданиями, а также литературным талантом и радостью, которую вызывала у него смерть. Это никто не способен украсть.
И вот, тысячу лет спустя, я долго стою здесь. Большинством приехавших сюда людей, так же как и мной, овладевает оцепенение. Они застывают в необъяснимой неподвижности, а затем, раздосадованные, уходят. Когда я уходил, неожиданно поднялся ветер, но замершая здесь безмятежность осталась непоколебима. Я внезапно обернулся. Они по-прежнему тихо покоились здесь, и, кажется, целый мир успокоился ради них.
Хуан Гоцинь. Два эссе о Чаочжоу
Проникаясь детством
«Область Чаочжоу, к югу от нее море»[106].
В детстве, читая такие стихи, я проникся Чаочжоу.
Чаочжоу стал моим наваждением, моей привязанностью к родным местам.
Тонкий и тихий говор, утонченные арии, постные яства, древние усадьбы, а еще учтивые местные нравы и обычай передавать книги из поколения в поколение — все это сложилось в уникальную культуру.
Я был взращен этой культурой. Тут мне вспоминается матушка, вспоминается молоко, которым она вскормила своих детей.
Река Ханьцзян — это мать-река Чаочжоу. Я часто с удовольствием отправлялся прогуляться на ее спокойные и уютные берега, поразмыслить о судьбе Чаочжоу, обдумать, почему эта земля породила такую культуру, а еще отыскать ответ на вопрос, почему в человечестве появилась такая общность, как «чаочжоусцы».
Чаочжоу влюбляет в себя. Оставшиеся с древних времен храмы часто невольно переносят вас в историю. Они спокойно рассказывают вам о взлетах и падениях, о расцвете и увядании, излагают, что правда, а что ложь.
Входя в эти храмы, ты как будто переносишься в собственное детство, переносишься в глубины себя.
«Мирские желанья портят меня,
Воспоминания детства меня очищают».
Таков человек — одной ногой он увяз в мирском, а другой вступил в мир духовный.
Воспоминания детства воистину прекрасны. Они как мечты, сопровождающие человека всю жизнь.
Чаочжоусцы любят мечтать. Может быть, это связано с историей Чаочжоу и с его культурой. Как гласит изречение, «коли земля худая, то сажай кипарис и сосну; если бедна семья, то вели сыновьям учиться». Учиться ведь нужно для воплощения мечты, воплощения идеалов человека.
Годы быстро летят, детство далеко позади. Можно ли его вернуть? Что оно дарит, оставаясь в сердце, — радость? Или тепло? Или тихую грусть?..
Сейчас я все также часто хожу туда, где бывал в детстве, чтобы вернуть свою потерянную искренность, свою непорочную детскость. Мне кажется, что если в обществе кому-то недостает искренности, то разве сможет он устоять на ногах? Если страна или нация утратили детскую устремленность к знаниям и совершенствованию, то разве смогут они долго процветать и не впасть в упадок?!
Укрытый дождем Чаочжоу
Укрытый мелким мартовским дождем Чаочжоу — лучшее место для поездки. В это время хорошо, раскрыв зонтик и подбирая под его защиту пятки, погулять среди изумрудной зелени старых акаций на улице Вэньсинлу, послушать шелест дождя, скатывающегося с листьев деревьев. С одной стороны находится красная стена училища при Храме Конфуция, украшенная окнами в виде цветочного узора и карнизом, с которого каплет вода. По другую сторону — черные лакированные ворота сада семьи Сунов, вывеска которого выполнена из резного камня. Если неторопливо пройтись по тихой-тихой асфальтовой улочке до самого ее конца, то передо мной вся в воде, но от этого не менее величественная, предстанет обновленная и изысканная усадьба — резиденция семейства Чжо.
О, Чаочжоу, за тысячу шестьсот лет на тридцати шести твоих улицах и в ста двадцати четырех переулках сколько усадеб разных эпох и династий скрылось под завесью дождя, сколько шелковых и хлопковых зонтов под твоей нежной моросью и зеленью искали в глубине твоих нешироких переулков резиденцию Сюя — зятя сунского императора, усадьбу минского министра Хуана…
Под дождем в неге и безмятежности брожу по чаочжоуским дворам. В узких переулочках, где прежний гранит залит цементным покрытием, друг на друга нанизаны ворота. В жилищах Чаочжоу издавна ценили композицию и обстановку. При входе стоит защитный экран, украшенный деревянной резьбой, обойдя его, оказываешься перед шестистворчатой резной дверью в гостиную; во внутреннем дворике стоит керамический чан, где выращивают лотосы, а на деревянных колоннах висят черные лакированные доски с золотыми парными надписями. Полураскрытый зонт из черного шелка, узкая-преузкая цветочная аллейка влекут вас дальше к воротам другого семейства.
Так, с юга города до самой его северной точки, под дождевую капель с карнизных цветов, под шелест учтивых приглашений зайти на чай, я дом за домом обошел весь Чаочжоу, познакомился с ним.
Чаочжоу — это мир дождя. Весной, летом, осенью и зимой — на все четыре сезона приходится двести дождливых дней. На улицах и в переулках, на работу и домой, под дребезжащие звонки велосипедистов в цветных дождевиках, потихоньку и спокойненько, приподнявшись на цыпочки, идут, открыв зонты, прохожие.
Парящая в воздухе морось пропитала чистую и незатейливую культуру Чаочжоу, накопилась в местных горах и водах.
Протяжные мелодии чаочжоуской оперы за долгие пятьсот лет своей истории прославили ее как одну из десяти главных оперных школ Китая. Тонкие-претонкие голоса и покачивающаяся, словно ива на ветру, поступь актеров, похоже, берут начало в шелестящем местном говоре и неторопливой походке под зонтом. Дочь известной гуандунской писательницы Хуан Цинъюнь[107], побывав в Чаочжоу, была очарована свежестью здешней культуры и, едва вернувшись в «город баранов»[108], стала донимать свою маму: «Как так, не может же в Чаочжоу жить какой-то другой народ?»
Но более всего во вскормленной влажным климатом культуре Чаочжоу не оставляет равнодушным ажурная вышивка по шелку местных женщин. В старые времена по здешним обычаям девушкам из богатых семейств не полагалось днем показываться на улице, а дочерям из очень богатых семей еще и не пристало ходить пешком, вот и приходилось им день-деньской заниматься рукоделием. Маленькие девочки с пяти-семилетнего возраста по многоцветным образцам начинают свое обучение. Полуторатысячелетние традиции определили изящество нравов, и все женщины Чаочжоу овладели вышивкой. Странствуя по бесконечным переплетающимся улочкам и переулкам Чаочжоу, часто можно увидеть, как за полуоткрытыми воротами собираются две-три девушки — одна скамейка, две подушки, несколько круглых лекал, нежные пальчики — так в галереях перед домами молодые вышивальщицы, крепко держа иглы, проворно проходятся ими по поверхности полотна и тихонько болтают.
Чаочжоуские женщины большие мастерицы не только в вышивке, но и в нарядах, для одной головы могут придумать семь-восемь причесок. Больше всего радует глаз — цветок в волосах. Молодые девушки украшают волосы красными цветами вроде розы или гибискуса, а женщины среднего возраста и постарше вставляют в прическу один-два, а то и целый пучок ароматных цветов магнолии или жасмина. И потому неудивительно, что с четырех утра на уличных рынках появляются старушки, расставляющие лотки со свежими цветами, а в глубине переулков ходят девчушки с цветочными корзинками, звонко зазывающие покупателей. Из-за климата и культуры все чаочжоуские женщины носят сандалии на деревянной подошве. Чаочжоу находится в субтропиках, погода здесь мягкая и дождливая, в деревянной обуви можно избежать сырости, а когда помоешься и наденешь деревянные сандалии на босу ногу, то это очень приятно. При ночной прогулке стук деревянных сандалий слышен далеко, и в тихих переулках злодеям трудно втихаря творить свои паскудства. В такой атмосфере чаочжоуские женщины с иглой в руках и лекалами перед глазами взрастили в себе умиротворенный характер и утонченные умения в вышивке.
Древний Чаочжоу — это и мир воды. Здесь есть Восточное озеро, Западное озеро и восемнадцать прудов. Спокойная и чистая гладь этих вод вскормила народные нравы Чаочжоу. Ранней весной в марте, когда обильно идут благодатные дожди, водоемы покрываются рябью, а городок становится изумрудным. В это время на западе и на юге старого города у подножия городской стены радует глаз ожерелье прудов, отражающих свет — Пруд у Южного рва, Академический пруд, Пруд Цзоу Ци, Пруд Чэнь Ци. Когда я учился в начальной школе на юге города, то после звонка, оповещавшего о конце занятий, часто бегал на горку за Академическим прудом играть в прятки, а на берега Пруда Цзоу Ци мы ходили бросать камешки. Эти два озерца, находившиеся неподалеку от моей школы, что бы ни случилось, навсегда останутся в моем сердце.
Академический пруд — место, где хорошо искать тишины и обращаться помыслами к древности. Когда Хань Юй[109] управлял Чаочжоу, то вместе со знакомым монахом совершил немало благих деяний в Кумирне клацающих зубов, располагавшейся на берегу этого пруда. Когда народ встречал прибывшего на должность в Чаочжоу Хань Юя, в толпе был и этот монах, но его страшные зубы не понравились Хань Юю, и тот принял его за злодея. На следующий день монах выбил себе два зуба и отнес их в управу к Хань Юю, которого потряс этот поступок, и он приказал переименовать маленький храм на юге города в Кумирню клацающих зубов. История об этом жива уже более тысячи лет.
Хань Юй, писавший об упадке восьми династий и о путях укрепления Поднебесной, хотя и пробыл в Чаочжоу всего лишь восемь месяцев, однако обрел при жизни вековую славу благодаря своей поддержке образования, воспитания нравов, строительства дамбы, получившей его имя, внимания к сельскому хозяйству и, главное, благодаря эссе «Молитвенное обращение к крокодилу»[110]. «Без мудрейшего господина Ханя сердца людей остались бы дремучи»[111]. Не может ли статься, что сообразительность, утонченность, вдумчивость и стремление к знаниям жителей Чаочжоу являются благими плодами давней просветительской деятельности сановника Ханя? Неудивительно, что жители Чаочжоу с благодарностью вспоминают Хань Юя. Ныне многие из достопримечательностей Чаочжоу связаны с именем Хань Юя. В центре города проходит улица Чанлилу, на горе Хулушань выстроен Павильон почитания Хань Юя, у подножия горы Ханьшань расположена Кумирня господина Ханя, на дамбе Хань Юя расположена Терраса моления крокодилу, на реке Ханьцзян стоит связанный с легендами о Хань Юе мост Сянцзыцяо.
На самом деле мост Сянцзыцяо был построен уже в сунскую эпоху[112]. Он имеет двадцать четыре постоянные опоры и восемнадцать понтонов, поэтому ему не страшно стремительное течение; это такой плавучий мост, который можно поднять и опустить, открыть и закрыть. Строки из стихотворения «Восемь чудес Чаочжоу»[113] «Весенним утром дыбятся волны на реке Сянцзян, восемнадцать лодок замыкают картинный мост» как раз и описывают весенний подъем воды у моста. В местной частушке издревле поется: «Что за прелесть мост на реке Сян, при нем восемнадцать лодок и двадцать четыре опоры, на каждой опоре по красивой башне, вот только из двух ржавых буйволов один куда-то смылся». Куда же делся один из двух буйволов, поставленных на мосту для укрощения вод? Унесен весенним половодьем или же бык обрел бессмертие и устремился на Небо? Вот уж сколько лет поют эту частушку, а загадка так и не прояснилась. В прежние времена мост Сянцзыцяо служил и переправой, и местом для торга, на его двадцати четырех опорах имелось двадцать четыре терема или беседки. На пятистах метрах моста торговцы зарабатывали себе на жизнь, а под мостом стояли популярные в свое время увеселительные «лодки с навесами». Эти лодки всегда были украшены цветами, на них пели и танцевали сестричка Пу, девица Цзэн, Девятая тетушка Цзэн[114]… Говорят, что имена этих прекрасных и благоухающих обитательниц цветочных лодок из Чаочжоу «не уступали в славе красавицам с реки Циньхуай в Нанкине и гетерам с реки Чжуцзян».
Ныне же опоры, как и встарь, на месте, а вот под мостами по вечерам уже не слышится шелест ласковых голосов с «лодок с навесами».
Чаочжоу — это еще и мир колодцев. Дождь, пруды и колодцы внесли в эти места чистоту и одновременно смягчили чаочжоуские нравы. Утром и на закате пришедшие за водой юноши и девушки собирались вокруг колодцев, находившихся за усадьбами. Сколь прелестны узкое кирпичное око колодца, откуда доносится плеск воды, поросший зеленым мхом оголовок и растущее рядом с ним коричное дерево, выпускающее в марте нежную зелень. Колодезная вода в Чаочжоу по-особенному чиста и сладостна, из-за этого местные мужчины отличаются утонченной красотой, а женщины — кротким взглядом. Сочетание чудотворных гор и красивых вод, соединение мужского и женского начал превратило чаочжоуских мужчин в удивительных мастеров. Свидетельства тому — золоченая резьба в переулке Саньцзясян, поделки из соломы и бумажная вырезка с набережной Шандунти, цветные фонари и ароматические мешочки с улицы Кайюаньцзе, керамика с цветочным орнаментом из района Фэнси. Виртуозные мастера Чаочжоу ни в чем не уступают местным женщинам, искусным в вышивании по шелку. Взять только золоченую резьбу из переулка Саньцзясян, уже этот шедевр прославил их повсюду и на века. Эти мужчины деревянным молотком и стамеской вырезали в спокойном переулке, ведущем к шумной улице, историю древнего города, тихую народную песню и изящный дух чаочжоусцев.
Колодцы Чаочжоу неразрывно связаны со здешними каменными арками. Если миновать колодец усадьбы Чжо, что на улице Вэньсинлу, то под зеленой сенью фениксовых деревьев у ступеней моста Цзюбаньцяо найдется двуокий колодец, а неподалеку возвышается Арка четырех ученых. Отсюда до Нижнего рынка по улице Саньхуали чередой идут древние колодцы, старинные лавки и известные арки, как говорится: «Лучшее в Поднебесной — это Чаочжоу».
Каждый из колодцев овеян своей легендой. Ставший достопримечательностью Лотосовый колодец славен тем, что ровно в полдень в его кристально-чистых глубинах распускаются лотосы. У Колодца долга другая история. Семьсот лет назад, когда спасавшийся от монгольских войск сунский император Чжао Бин, изнывая от голода и жажды, проходил рядом, из колодца вдруг хлынула вода, и ее можно было черпать рукой. Находившийся в отчаянном положении император, глядя на выплескивающуюся чистую колодезную воду, оперся на колодец и невольно зарыдал: «Даже колодец исполнен чувства долга к государю, как же мне его отблагодарить?» Бегство минской красавицы Хуан Унян с талантливым юношей из Цюаньчжоу Чэнь Санем связано с древним колодцем в районе Хуаюаньсян на западе города. Именно у этого колодца девушка бросила одну из своих вышитых туфелек, чтобы все подумали, что она утопилась, а сама сбежала к возлюбленному на юг провинции Фуцзянь. Не знаю, жалко ли было расставаться с городом красавице Хуан Унян, когда с вышитой сумочкой в руке она изящно проходила через девяносто шесть арок Чаочжоу.
«Прекрасные горы, красивые воды привлекают гостей, после тумана и дождей возвращается ясная погода» — так описаны красоты и нравы Чаочжоу на парных надписях, выполненных уставным почерком темно-лотосового цвета и украшающих Беседку Солнца и дождя на Западном озере. Западных озер в Поднебесной аж тридцать шесть, но резьба на скалах Западного озера в Чаочжоу удивительна и неповторима. На площади в восемь километров на озерных скалах находятся двести двадцать пять памятников резьбы. Они охватывают тысячу триста лет династий Тан, Сун, Юань, Мин и Цин. Эти стихи, воззвания и предостережения рассказывают об историческом прошлом Чаочжоу. В этом городе родились два лауреата дворцовых экзаменов[115], его удостаивали посещением десять первых министров; здесь были вскормлены сто восемьдесят два обладателя высшей ученой степени, и в каждом доме не затихает шелест перелистываемых при чтении страниц. Как гласит известное изречение, «коли земля худая, то сажай кипарис и сосну; если бедна семья, то вели сыновьям учиться». Со времен династий Тан и Сун здесь из поколения в поколение почиталась ученость и передавались книги. Неудивительно, что ученики в Чаочжоу год за годом и месяц за месяцем не ослабляли усилий в учебе. Подобная устремленность к учебе дошла и до наших дней, результаты выпускных экзаменов в школах Чаочжоу зачастую лучшие в Гуандуне.
О, Чаочжоу, Чаочжоу, сегодня, вчитываясь в тебя, как в книгу с историей в тысячу семьсот лет, я не смог сдержать себя и написал любимому городу эту оду — «Укрытый дождем Чаочжоу».