оюй. Моя тетушка
Обращение «тетушка» связано с самой тетушкой, но для меня оно чужое. Мою тетушку мы все называли тетя и всегда, с самого детства, обращались к ней по имени — тетя Цайюй. Лишь когда говорили о ней с посторонними людьми, то называли просто тетушкой.
Я очень мало общалась с тетушкой. Она уехала из нашего поселка Няньюйсюй[142] в город, когда я была еще маленькой. Тетушка очень редко приезжала домой, но часто присылала посылки с одеждой: шерстяные пальто, свитеры, платья на подкладке, шарфы и перчатки. Обычно это были вещи, которые она когда-то носила, все как новенькие и очень модные. Хотя эти вещи висели на мне мешком, я носила их с удовольствием. Только когда я перешла в старшую школу, эти платья стали мне впору, и тогда я частенько ловила на себе завистливые взгляды, отчего в глубине души испытывала удовлетворение.
Из города тетушка переехала в Хайкоу[143], а из Хайкоу — в Пекин. За все эти годы, что тетушка занималась своим бизнесом, она приезжала домой всего лишь два раза (мы тогда уже переехали в уездный город Хуажун). Оба раза тетушка приезжала на Праздник весны и в общей сложности провела дома не больше двух недель. Кажется, что с тетушкой меня в основном связывала именно эта красивая одежда.
Каждый раз, когда я вспоминаю тетушку, то по-прежнему представляю ее белолицей тридцатилетней молодой женщиной с завитой челкой и пышными волосами, завязанными в пучок чистой лентой; ее руки скрещены на груди, она сидит на диване, забросив ногу на ногу, и смотрит в экран телевизора. Или со сложенными за спиной руками она то постоит, то пройдется по комнате. Даже в холодную зиму тетушка приезжала налегке, выглядела молодой и бодрой, без тени усталости. В год, когда тетушка приехала к нам домой, за окном кружились снежинки, мы все расселись возле печки, укутавшись в ватное одеяло, но только тетушка отказалась садиться с нами. На ней было меховое оранжевое пальто наподобие пончо без пояса и пуговиц, из-под которого виднелся белый шерстяной свитер с низким воротом, открывающим светлую шею, и тонкие обтягивающие черные брюки. Обувка была еще более легкой: шелковые носки и кожаные ботинки. Мать придвинула стул и позвала тетушку погреться у огня, на что тетушка ответила: «А зачем греться?» — и продолжила ходить по дому взад-вперед со скрещенными на груди руками и устремленным вперед взглядом, изредка останавливаясь или у зеркала, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, или там, куда сквозь окно падали солнечные лучи.
Сейчас тетушке, должно быть, уже за пятьдесят. Я точно не знаю. У тетушки всегда был неопределенный возраст. Я знаю наверняка лишь то, что свое имя тетушка поменяла. Вскоре после переезда в Хайкоу тетушка прислала письмо, в котором написала, что она меняет прописку, и просила старшего дядю съездить в город отыскать знакомых, которые походатайствуют об изменении в удостоверении личности ее имени с Чжэн Цайюй на Чжэн Цзе. С тех пор тетушка стала называться Чжэн Цзе. Заодно ей уменьшили возраст на несколько лет.
Для мамы и остальных сестер изменение имени стало своеобразным водоразделом между Чжэн Цайюй и мисс Чжэн Цзе, а для нас этот водораздел был между тетей Цайюй и Чжэн Цайюй. Когда случилась эта история с именем, мама со своими сестрами позвонили тетушке, сделали вид, будто бы звонят незнакомые люди: «Здравствуйте, можно поговорить с мисс Чжэн Цзе?» Мама с сестрами подумали, что «мисс Чжэн Цзе» звучит внушительно, тетушка непременно будет довольна. Конечно, когда мама с сестрами говорили между собой о тетушке, то называли ее настоящее имя, например: «В последние дни Цайюй не звонила?», «Неизвестно, чем же на самом деле Цайюй там занимается», «Удалось ли Цайюй заработать денег?», «Пора бы Цайюй кого-то найти и выйти замуж» и так далее. Мы, младшее поколение, упоминая в разговоре тетушку, говорили: «Какая тетя Цайюй классная», «Тетя Цайюй такая стильная», «Тете Цайюй неплохо живется» и все в таком духе. Однако когда взрослых не было дома, то мы называли тетушку только по имени: «Чжэн Цайюй нелегко», «Чжэн Цайюй большая молодец» и так далее. Эта привычка осталась и по сей день.
Мы так называли тетушку вовсе не из-за неуважения к ней. На самом деле «тетушка» — всего лишь обращение, ведь и «тетя Цайюй», и «Чжэн Цайюй» — все это относится к самой тетушке. К тому же лично я считаю, что, быть может, тетушка, как те иностранцы, любит, когда к ней обращаются по имени. Только вот я никогда не осмеливалась в присутствии тетушки вдруг назвать ее по имени.
Поскольку тетушка крайне редко приезжала домой, то когда она приходила к кому-то в гости: к старшему дяде, старшей тете или младшему дяде — в каждом доме заранее готовили ее любимые блюда. Или если вдруг она между делом похвалит какое-то блюдо, его сразу же пододвигали к ней. Досадно, что тетушка ела словно для галочки — пару раз попробует и все. Стоит тебе положить ей на тарелку какое-то блюдо, она сразу по много раз начнет повторять: «Не нужно, не нужно, не нужно». Причем скажет это на путунхуа[144] и очень быстро, да с таким видом, что спорить бесполезно. Все присутствующие предполагали, что тетушка на диете, поэтому больше не накладывали ей еду. Впрочем, когда подавали рис[145], то эти блюда вновь аккуратно и настойчиво расставлялись возле тетушки.
Тетушка прожила в городе более десяти лет. В те годы она говорила с сильным юэянским акцентом, а когда вернулась из Хайкоу, оказалось, что она говорит на путунхуа. Путунхуа для нас не чужой язык, по телевизору каждый день на нем говорят; на этом языке часто разговаривают с детьми, но общаться со своими близкими родственниками исключительно на путунхуа — это что-то совершенно невероятное. В результате тетушка говорила на путунхуа, а мама и другие тети говорили на хуажунском диалекте или на няньюйсюйском. Мы со старшей сестрой сидели рядом и слушали, нам это казалось уморительным, хотелось засмеяться, но смеяться было неловко, и нам оставалось только сжимать губы и изредка переглядываться. Когда все старшие собирались вместе, то больше всех говорили трое — моя мама, старшая тетя и старший дядя, а жена маминого старшего брата и муж старшей тети то и дело что-то добавляли или поправляли. Тетушка молча слушала, лишь изредка задавала короткий вопрос, на который тотчас получала обстоятельный ответ. В такие моменты, когда один что-то скажет, другой — добавит, и разговор становился оживленнее, тетушка невольно переходила на диалект нашего родного поселка Няньюйсюй, однако в ее речи по-прежнему был различим юэянский говор. Оказалось, что тетушка отлично знает няньюйсюйский диалект; мы с старшей сестрой украдкой посмеялись и перемигнулись.
Маму и ее сестер всегда больше всего волновало текущее положение дел у тетушки: в конце концов, чем она там занимается? Большие ли это дела? Надежные ли? Все эти вопросы мама с сестрами все время пытались выведать, но напрямую спросить было неудобно. Поэтому старались улучить момент и забросить удочку, когда все собирались вместе, дружно и весело общаясь. Огорчительно, что в такие минуты тетушка тут же переходила обратно на путунхуа и принималась подробно рассказывать о своих достижениях и проектах, о своих документальных фильмах, о своих высокопоставленных друзьях, о своих звездных коллегах… Если же матушка с сестрами высказывали свои сомнения или предостережения вроде «вне дома нужно быть осмотрительнее», то тетушка начинала говорить еще быстрее и с большим нажимом. В результате мама со своими сестрами, будучи совершенно некомпетентными в сфере киноиндустрии, более не перебивали, и главным оратором становилась тетушка.
Тетушка была четвертой по старшинству, самой младшей девочкой в семье, младше нее был только дядя. После окончания средней школы тетушку взяли помощницей в поселковую парикмахерскую. Дома тетушка никогда не занималась домашними делами, а после переезда в город устроилась на обычную сдельную работу. Тетушка развелась с мужем, прожив в браке всего несколько лет, дочка осталась с отцом, а тетушка переехала в комнату, выделенную предприятием. Хотя до замужества тетушка была решительной девушкой, все-таки она не знала большого мира, да и к тому же ее материальное положение было шатким. Все знали, что тетушка никогда не откладывала деньги, уже на своей первой работе она отправлялась по магазинам за обновками сразу же, как только получала зарплату. Покупка новой одежды была едва ли не самым любимым увлечением тетушки.
Некоторые новые вещи она надевала всего пару раз и дарила другим: и соседкам, и коллегам, и подругам, и родным — всем, кого встречала, тетушка дарила одежду. Каждый раз, когда мама с сестрами ездили к тетушке, все соседи были чрезвычайно приветливы, каждый скажет, какая она хорошая. Моя старшая сестра во время практики и работы в Юэяне носила только тетушкину одежду, да и то многое так и осталось не ношенным. Тетушка была типичным представителем тех, кто живет от зарплаты до зарплаты. Матушка с сестрами судачили про тетушку, что она легкомысленная. Стоило тетушке вернуться из Хайкоу, как у нее через слово то «без проблем», то «маленький „case“», рассказывает то о секретаре какого-то министра, то о каком-то губернаторе, и все сплошь у нее братцы и сестрицы. Вот только мама с сестрами никак не могли понять: родная младшая сестра, самая младшая из всех, что не говори, а ведь как высоко летает!
Это непонимание, равно как и тревога за тетушку, были вполне естественными. Дедушка и бабушка умерли рано, мама с сестрами остались в поселке, только одна тетушка уехала из дома, да к тому же не спешила снова выйти замуж.
Другими словами, у змеи своя тропинка, у мыши своя норка, у тетушки, соответственно, была своя дорога. Разве кто-то знает, кому каким должно и не должно быть, разве кто-то может решать за человека его судьбу? Разве таких примеров мало? Ведь ни Сяоцюн, ни Пинпин из нашего родного поселка нигде не учились, уехали, как и многие, на заработки, а вернувшись, открыли завод, теперь у них в подчинении одних только рабочих несколько сотен человек. Подобных примеров довольно много.