Дни, отданные под залог
Палисад протянулся вдаль, длинная тень былой жизни
покачивается, словно волны
перед Китайской республикой[242].
В Вэйсине[243] — утонувший в мечтах человек,
он давно утратил
прошлые забавы и потерял вкус к жизни,
цветущей вокруг,
болота исчезли, храмы разрушены.
Все это существует под палящим солнцем,
а тени от птиц, напротив, становятся все темнее.
Жизнь — это дорога без возвращения назад,
прежние, отданные под залог дни, мстительны
и наполнены враждой, они настигают нас.
Все силуэты превращаются в безмолвное кино,
где показывают серого гуся, мечтающего о жасмине;
брат, спустившийся из этого кадра,
близок мне и незнаком одновременно,
он хочет быть любимым,
незримые сумерки уже заняли склон его жизни.
Парфюмер
Воспоминания собираются в плавном свете трав
и деревьев,
раз за разом погружаясь в прожилки листвы,
время запуталось в кустарнике, в этом — причина ветра.
В аромате растений спокойная сосредоточенность,
ни один человек не познал их дыхания,
не постиг сотворения формы и цвета.
Тоска принуждает тебя превратить истрепанность
в бурную страсть,
над тобой скитаются миллионы вёсен,
солнце, луна и звезды стали частью формулы благовоний,
внизу бурлят миллионы рек и гор,
ты глотаешь огонь, вкушаешь лед, смакуешь вкус лилии.
Руины, выходящие за границы природы,
молчание смерти —
это бурлящее подводное течение,
ложе сновидений минералов,
ты видел то, чего никогда не видел,
ты распознал дыхание мха в лесу,
в твоем теле живет поэт,
вы общаетесь на магическом языке,
встречаясь в мире людей.
В момент раздумий свет задерживается
на твоих ресницах,
мельчайшие слезы испуга светлеют благодаря тебе,
ты приветствуешь каждое живое существо
либо допытываешься у него,
ответ духов — не только в воде.
Вся земля играет роли в пьесе жизни,
ты увидел смешение духов со всем сущим на земле.
Маяк
Маяк посреди моря белой травы, он больше не поет
о жизни скитальца,
он — компас, прекративший вращаться в этом море.
Старик, собирающий ракушки во время отлива, стоит там,
вспоминая мрачный тропический шторм, он молчит,
уставший от отсутствия волн и золотой кромки моря,
то сверкающей, то угасающей.
В зимний день после обеда, перед твоим приходом,
море высвободило туман, словно медленно набежала
еще одна волна.
Небо породило белую ночь, смешав вчера и сегодня,
от ясности до тумана — одна модуляция, кантата о том,
как белый туман увлекся белым снегом,
лицо неба наполнено паром, сообщающимся
с неслышной судьбой.
Оказывается, что море создается из пустоты,
море — это не чья-либо копия,
тебе надлежит отыскать таланты волн.
Задумавшись на миг, став подобным молнии,
ты видишь, как белое море воспаряет
и превращается в луч.
В сумерках вхожу в храм Гуансяо[244]
Посвящается А. Загаевскому
Здесь не место для экскурсий и не место для свидания,
в тишине не паломники и не отшельники,
кошка свернулась клубочком,
белая шерсть испускает сияние,
ветер этого мира стих на время.
Ты заботливо гладишь кошку, линии руки
наполнены мягким светом,
в эти минуты монахи читают вечерние молитвы,
свет от лампы нарушает спокойствие окна,
таинственная церемония под звуки молитвы
то поднимается, то затихает,
мерцают темно-зеленые контуры листьев фикуса бодхи
у храма,
может ли это место в круговороте перерождений
превращать боль в красоту?
Никто об этом не спрашивает. И никто об этом не ведает.
Вспоминаешь ли ты псалмы, звучавшие в польском храме?
Ты сидишь на ступенях с женой Майей,
в глубокой задумчивости,
звуки Балтийского моря набегают волна за волной.
«Когда-то мы верили в невидимые для глаз вещи,
верили в тень, в тени теней, верили в свет», —
в этот момент сосредоточенный свет расскажет тебе все.
Рябь на море уляжется,
и почти невозможно будет коснуться тени
сокрытого течения.
Смущенный человек
Посвящается русскому поэту А. Кушнеру
Как задержать свое рождение, этого
ты не понимаешь, ты — ребенок, похищенный музами,
левым ухом внимаешь голосам российских равнин,
правым ухом улавливаешь звуки хаоса,
ты внимателен, как знаток искусства,
у тебя чудесные шутки, а впереди поджидает темнота,
ты должен распознать в ней свет истины и фальши;
будучи несчастливым человеком, нечего стыдиться,
твой смех — над собой, он также является солью,
которой приправлена жизнь,
между другими и самим собой,
между тобой и всем сущим.
Ты все меряешь масштабом своего таланта,
ты никогда не делал слепого различия.
Большая страна Россия, страдания теснятся
в темной гостиной,
ты убираешь мусор мыслей,
вытираешь накопленную пыль,
ты не Цезарь, ты — носильщик,
ты проносишь свет через щель,
в твоих снах постоянно появляется река Нева,
словно из-под кисти художника,
зажатой между указательным и большим пальцами,
льется поток твоих тесно стоящих слов.
Тихое утро, райская птица спустилась на бумагу,
лежащую на скатерти,
муза, как по волшебству, появилась за твоей спиной.
Ты получил неожиданное поощрение,
приблизившись к славе,
ты потираешь руки, поворачиваешься и, слегка наклонив
голову,
показываешь легкое смущение.
Полосатая рубашка
Полосатая рубашка на ветру стала пеплом,
это предопределено роком,
Так она прощается с тем местом, где бродит
под стражей арестант.
Для чего вдруг расстегивать пуговицы жизни?
сомнение — это рубашка в полоску,
Наденешь ее, как будто человек из грязной реки
выбрался на берег, и с него стекает вода.
Это упакованная рябь
страстно желает, чтобы солнечный свет высветил жизнь
в неуловимой игре света и тени.
Уклонясь от ответа, красишь в черный цвет этот мир.
Больной тигр, легкий как бабочка,
без запаха роз источает дурной запах, он держит зеркало
и лампу,
ищет влажную с краю полосатую рубашку.
Миру нужно сшить новую,
но он никогда не снимает той, порванной,
полосатой рубашки.
Сова прячется в кармане, видимость — это призрак,
неумолимо уносящий судьбу в непостижимый черный
мир сновидений.
Остров
Мы часто упоминаем необитаемый остров,
он — брачное ложе, горящий вдохновением моря,
для отдыха не нужна кровать,
для многих прожитые годы не существуют в календаре.
Еще мы обсуждаем, как блестит влажная кожа посетителя,
у него неспокойно на душе.
Белый туман в лесу уже рассеялся,
смутно виден маяк, отражающийся в воде,
он — слеза, стоящая на берегу моря.
Внимательно всматриваюсь в маленькие шажки
морских птиц,
которые точками рисуют карту на песке.
Я твердо верю, что остров — ответное эхо на твой зов,
твои духи и жемчуга так легко снова утратить,
все, кто дышат, радостно поют вместе с тобой.
У дикорастущего обвойника уже раскрылся один рог,
выпущенный китом столп воды видится подобием тела,
пролетают тучи, нескончаемая жизнь
словно кокосовая пальма,
склонившаяся к морю, висящие плоды отражаются в воде,
мелкая рябь добирается до ракушек.
В этот миг неизвестности ветер,
вздымаемый легкими крыльями,
вместе с песчинками, крыльями птиц, парусами
и растениями,
смешивается и кружится, все они — дикие лошади,
выросшие на природе,
чья грива широко развевается в лучах заходящего солнца
в наступающих сумерках.
Вечная разлука
Беспорядок в комнате,
как будто лампа давно погасла,
и сюда не проникает свет.
Целых шестнадцать лет
я так желал снова вернуться в эту комнату,
поцеловать в темноте руки матери,
однако мир в своем конце полон страхов
и неизвестности.
Шестнадцать лет!
Бегония за домом пышная и зеленая,
эта закрытая комната
словно глаза под ресницами бегонии —
закрылась и уже не откроется.
Дерево
Ночь окутывает тень от дерева,
дождь намочил листья,
словно чернота, они громоздятся слой за слоем
и кажутся отяжелевшими.
Дерево высится в темноте,
глядит по сторонам,
его маленькое сердце крепко-накрепко связано
и не освещает изнутри кору.
Оно слышит, как из темноты
ветер доносит
тихий вздох,
будто его листья вот-вот улетят.
Подарок
Я не видел тебя, —
твои глаза, твоя кожа,
твой свет, твоя печаль —
словно подарок судьбы,
если сложить вместе — в них океан любви.
Я не обернусь на шум во мраке,
меня не обеспокоит сверкание при дневных лучах.
Я приложу все усилия и себя
сделаю чище.
Хорошая новость — это Благая весть.
Мои губы мягки,
я легонько закрываю глаза.
Кто бежит быстрее молнии?
Река подобна моей крови,
она знает про мою жажду
на пути переселения.
Я должен пережить нищету,
зеленеющая чаща эпохи
намочила мою одежду.
Чаща летит,
мое сердце устало раскачивается,
жизнь коротка, словно молния,
я еще не успел догоревать,
а жизнь снова торопит меня бежать.
В минувшем году в Северной Корее
Поздним вечером мы поселились
в подвернувшейся гостинице,
где остановились китайцы и русские.
Это место — изолированная дача,
телевизор с одним каналом,
в новостях нет прямой трансляции с места события.
После этого — патриотический военный фильм,
Правителю всегда нужна тень войны,
чтобы заполнить тихую ночь.
Мы выходим во двор, луна в первой четверти
освещает Северную Корею,
ветер колышет низкий тростник,
Неясные голоса мерцают, словно прощаясь.
Сова бдительно мигает в темноте.
Перед выходом нам говорят,
чтобы мы не забирались далеко.
Здесь нет дороги, ведущей к храму, и нет пути,
ведущего к бару.
В ночной тиши плывет дух тревоги,
эта никому не известная страна,
с вечно накинутой вуалью таинственности.
В небе Кореи темные звезды и Луна освещают
одинокие горы и реки.
Лес пребывает в нерешительности,
на ветру демонстрируя листья,
В его характере его страх, в одно мгновение
он превращается в железо.
В этом железном вечере — мрачное беспокойство.
Издалека доносятся шум морских волн
и аромат роз, мы испытываем подъем.
Море, ты — заблудившаяся планета,
Печален твой прилив, глубокий, словно бездна.
Море в Корее — это загнанный зверь.
Но сейчас оно — легкое оперенье природы.
В замкнутом пространстве морю тоже надо спеть
свою песню.
Время обладает долготерпением,
и море предстанет опьяняюще синим.
Запечатанная в раковине песня
должна исполняться человеком,
одухотворяя горные цепи, моря и океаны.