Простор, о нем поведал тот свет
Свет снизошел верху.
Нужно верить этой земле: боль и любовь
расцветают, словно плоть, бесконечно.
Нужно верить свету, свет снизошел сверху,
он величественно сотворен
из самого нежного и мягкого места нашего тела.
Земля наполняет все сущее — возвышенности и низины,
наполняет вечные боль и любовь,
наполняет свет, выпущенный из темноты —
свет нисходит сверху, очищая все вокруг,
в отрешенности абсолютной чистоты.
Столь далекий и столь близкий,
достаточный, чтобы укрыть весь мир,
свет снизошел сверху, очищая все вокруг,
он превратил землю в источник света.
Иди! Тот свет поведает тебе…
Иди! Тот свет поведает тебе
об истинном существовании, хотя это лишь один миг.
Иди! Преодоление всех преград
и ухабов — это лестница, ведущая ввысь.
Иди! Те освещенные просторы —
они и есть обетованный край.
Иди! То чистое и священное место
в молчании подготовлено для тебя.
Все миры одинаково безграничны.
В каждый из миров ведет замочная скважина.
Песня о несовершенстве
Травинка — совершенна, камень — совершенен,
мелькнувший в степи леопард — прекрасен,
паника в глазах оленя совершенна,
все существующее в природе
в раз и навсегда установленном порядке — совершенно.
И голос певца, идущий из глубины сердца,
должен достичь сущего, однако между губами и зубами
существует препятствие, кажется, оно столь мелкое,
легко преодолимое на бескрайнем пути к сближению,
но голос замирает либо меняет направление.
О, нет! В совершенстве всего сущего,
пожалуйста, оставь эти ограничения,
эти единственные преграды:
любовь, которую нельзя вернуть;
смерть, не ведающую жизни;
нечто, что не способно выдать все тайны;
богатство, которым мы можем поделиться, —
оставь только эти дефекты.
Бог — совершенен,
Его появление здесь
означает смерть плоти.
Все, что воплощается здесь, — несовершенно,
есть только кратковременно сущее,
угол дефекта между сущим и Богом —
наше скрытое с Ним родство.
Бамбук мао[246]
Видна лишь небольшая часть зарослей,
растущий на песке бамбук,
словно благородный человек в эпоху смуты —
тверд и непоколебим.
Густая трава и заросли кустарника на склоне
подняли шум,
однако он угрюм и хладнокровен.
Время оставляет пробоины на телах и предметах,
и только бамбук пребывает в Богом забытой
черной дыре.
В сыром подземелье
его корни рождают безгласные языки пламени,
они безумно кривятся и рвутся,
проходя через песок и камень, упорно идут напролом
во все стороны,
невидимый глаз подземелья зажигает огненное море.
Побеги, вырвавшиеся вырвались
на поверхность земли,
в молчании собирают свет, ветер, дождь,
гром и молнию —
год за годом… целых четыре года.
Внезапно бамбук начинает говорить, его прорывает
энергия, накопленная корнями,
двигает стебель бамбука,
коленца его одно за другим лезут наверх,
яростно ринулись к небу.
Он уже не знает препятствий,
переполняем уверенностью,
вытягивает ветви и листья, показывает свою мощь
возвышенности.
Поэзия
Голос доносится с далекой возвышенности —
смутный, неясный, как в тумане, он контрастирует
с густой толпой людей,
серебристо-белый, словно свет зари за облаками.
Процокал белый конь, чей силуэт —
эхо мудрецов из древних городов.
Поэзия — на возвышенности, она появляется,
словно Гуаньинь[247] в облаках,
в руках ее ваза из белого фарфора, веточка ивы
и благодатный дождь —
наряд богини из мириад миров,
вся боль земли, слезы и стенания
проходят через ее нервные волокна.
Она чинная видом, но улыбается,
внимательно наблюдает за страстями, борьбой
и мольбами людей, —
богиню никогда не коснулись тяжкие испытания.
Улыбкой она шлет утешение,
тонкие пальцы проливают благодатный дождь,
и все стенания успокаиваются,
умы, измученные лихорадкой, обретают успокоение.
Его устами…
Если намереваешься схватить его,
не стоит использовать клетку,
и не надо полагаться на силу многих людей:
необходимо лишь постараться, использовать сердце,
замирающее
от ужаса или счастья.
Он появляется из воздуха и быстро исчезает,
словно хлопок, словно пух, словно туман, словно ветер,
иногда он как меч, как стрела, холодно блестит,
принося жертвенный дождь и ветер, пахнущий кровью.
Его устами в глубину человеческих сердец
вбиваются гвозди, заставляя чувствовать дурман
и сладость,
разбитые на куски горы, и реки, прекрасные, как цветы,
ветер, дующий на восток, внезапно дует на запад,
совесть, съеденная псами, воскрешает в газетах,
исчезнувшая любовь возвращается к жизни.
Эх, да он — всего лишь проститутка, которой пользуются,
как можно возлагать надежды на его честность
и стойкость,
на его пылкость, мягкость и ярость —
все они слуги всемогущего государя.
Что до истины, то я больше доверяю этим рукам,
сплетающимся узорам на коже, температуре тела и пульсу.
Тело вернее всего
передает мое терпение и любовь к жизни.
Между мной и поэзией
Как далеко от тебя мое сердце из плоти и крови?
Тук-тук! — это звук моего сердца.
Столкнувшись лицом к лицу, нужно догонять
беседующих там спокойных мудрецов.
Я живу в ненадежном месте, связанный повседневными
заботами,
в мирской суете, в темноте и тленности.
Я знаю о твоем существовании: свет и простор
между мной и поэзией, за тысячами гор и рек.
Я слышал твой зов, за тысячами гор и рек
он чистый и глубокий, как свет на возвышенности.
Ты хочешь, чтобы я следовал за ритмом,
рождающимся между мной и поэзией, на холсте бумаги.
Автопортрет 2015 года
(этот год только наступил, тихо спустившись мне)
Прояснились черты моего лица,
затесавшиеся в толпу людей,
они стали более мягкими, соблюдают почтительность,
страсть, с которой прежде я предавался забавам —
пирам, веселью, борьбе, любви, —
я возвратил миру.
Как страшно прошлое! А сейчас я влюбился в одиночество,
мои руки полюбили труд,
на этом столе из красного дерева написаны далекие стихи.
Как и все люди, я должен терпеть до срока:
смог отравляет воздух, сдавливает горло,
но в темноте, под карандашом, слова открывают
потусторонний свет, который охватывает тьму.
Здесь существует моя плоть, — больше, чем прежде,
я люблю эти горы и реки, этот лес
и эту несовершенную тебя.
Я научился прощать молча,
признавать ущербность луны в ночи, —
сей знак бурной молодости и любви
я подарю незнакомому юноше.
Этот год только наступил, при помощи написанных слов
из многочисленных лиц мое лицо
ясно выделяется — на него спустился свет мира.
Одна строка стихотворения источает свет
Строка стихотворения снизошла ко мне, и я увидел,
что она вся источает свет, —
сноп света прибыл из совершенно нового мира,
осветил меня, позволил мне выбраться из грязи,
время уже, казалось, вынуло кости из моих мускулов.
Я все так же вдохновлен: я люблю!
Я могу использовать свое увядание
— и любить тебя?
Я могу использовать свое долготерпение
— и восхищаться?
Я люблю!
Если утреннее солнце — я люблю!
Если свежие овощи и фрукты — я люблю!
Если вижу подобное старение — я люблю!
Одна стихотворная строчка источает свет,
Если она сделана из обыденности, я ее люблю!
Отзвуки внутренней реки
Рильке, Цветаева, Целан!
Их песни отворачиваются от сильной боли,
звучат в вышине, поднимаются за предел —
и остаются неподвижными
в том, полном невзгод двадцатом веке.
Их песни застыли на бумаге, вызывая восторг
и вдохновение.
Их песни — отзвуки внутренней реки,
вьются и петляют между камнями.
Более всего я проникся к Цветаевой,
в ее судьбе и стихах русский ветер со снегом;
между чаепитиями удушающие путы;
казарма в месте ее ссылки не может подавить
свободу поэта;
над горизонтом ее страданий поднимается гора,
на своих плечах она несет гору песен.
Между мною и ними полстолетия гигантских перемен
и житейских бурь,
но я по-прежнему внимаю их глубоким и чистым голосам.
Я чутко вслушиваюсь сердцем,
хотя мы разделены болью различных наций,
языком и повседневностью, которых не переступить.
Я не проснулся, а ты так же прячешься
Ты расцветаешь пышным цветом,
пчелы и ветер кружатся вокруг тебя,
они легко касаются лепестков, приходят и вновь исчезают,
у них нет сердца, как можно ожидать от них верности?
Ты расцветаешь, а я еще не проснулся,
я не проснулся, а ты все так же избегаешь меня.
Я не знал о твоей боли:
твоя красота расцвела — но скоро поблекла.
Небо усеяно звездами: яркими, загадочными,
отделенными от нас миллионами световых лет
в кромешной темноте. Осознав это,
мы откроем глаза, и звезды промелькнут как молнии.
Щебет птиц
После бури в ущелье раздается щебет птиц
с высоких верхушек деревьев,
их сердца смелые и чистые, их песни
принесли небесную лазурь с далекого небосклона.
Гремят раскаты грома, и деревья содрогались под ветром,
небо и земля как будто подчинились жестокости урагана,
окутанные темнотой, — но сердце леса
по-прежнему упорно бьется —
его скорбно молчащее пламя, как подземная магма,
не прерывает горения.
Шторм ревет, командуя могучим войском,
провозглашая свое господство над ущельем,
но внезапно щебет птиц, звонкий, переливающийся,
возвращает ущелье синему небу.
Плач
Среди многих нот самая мрачная —
трусость. Среди цветущих веток
или нарядно одетых женщин
самая неказистая всегда позади,
люди оттесняют ее на задний план,
словно она символ несчастья.
Среди всех голосов самый искренний тот,
которому вторит не слюна,
а слезы.
Этот мир уже привык к забвению,
все истекшее время
он снова собирает через единственную рану.
Из ила и песка рождаются золото и соль мира.
Размещение
Мои враги, мои друзья,
возвратившиеся и снова покинувшие меня любимые,
любите меня! Или я вам уже надоел?
Вы не стали дальше или ближе.
Душа восходит, сердце опускается ниже,
этого пространства достаточно,
чтобы вместить любого из нас.
С Новым годом!
Это — точка во времени.
Люди, а не правитель
поставили межевой знак для времени,
отсюда времени некуда отступать.
Это — грань перехода, миг пробуждающихся
воспоминаний,
не важно, было прошлое блистательным либо тусклым
в будущем — все новое.
С Новым годом, с Новым годом!
Для молодых людей это всего лишь
причал во времени, они покивают
и отправятся в новое плавание.
Он — гигантское молчание
Он — гигантское молчание, его бытие
очевидно и несомненно.
Его форма, голос и мимика еще не проявлены.
Я только на полпути,
как я мог дать ему имя?
Его существование реально и несокрушимо
Когда-то я его видел, но это было лишь мгновение,
Когда-то я его почувствовал, моя душа переполнялась
его ароматом.
Он настолько огромный, что душа не может
вместить его.
Сноп его лучей почти ослепил меня, —
заставил мою душу радоваться и пребывать в покое.
Во тьме он подарил мне речь и стихи.
Голос весны
Не надо в зарослях цветов что-то искать,
не стоит находить подтверждение в почках на ветках,
не нужно под зонтом расспрашивать дождь.
Тш-ш-ш!.. Выгляни в окно,
и ты поймешь: весна пришла!
Эх, нет-нет-нет, это слишком распространено,
нужно подняться пораньше, когда воздух еще
пронзающе холоден,
прогуляться вокруг дома, получая своего рода урок,
Черная туча набежала, скрывая свое лицо,
над моей головой жужжание, — это пчелы, на дереве?
Или плодовые мушки? Их целая толпа,
они такие маленькие! Такие торжественные!
Как облако, но без формы,
как пожар, но без пламени.
Ни к чему изучать этих насекомых.
Их количество означает торжественную встречу,
если встреча не торжественная, то этого недостаточно,
чтобы прояснить вопрос о ее приходе.
С этого момента я твердо верю: весна пришла!
Попутно отмечу: дерево перед моим домом —
то ли драконтомелум, то ли корица.
Ранним утром
Бывают такие часы — чересчур ненадежные, скажем,
поздним вечером,
в клетке непроглядной тьмы со всех сторон —
хорошо укрепленные стены,
плотно сомкнутые, между камнями не остается
ни щелочки,
они стоят так плотно, что давят, не позволяя
свободно дышать.
В безумии удушья борешься из последних сил,
пытаясь прорваться из окружения,
мозг — раскаленный двигатель,
рождающий фантасмагорические мысли.
А когда подступает утро,
мир становится намного яснее и проще, чем ночью.
Монстры из сновидений уже не мучают,
предметы возвращаются на свои места,
всесущее получает избавление.
Каждый спокойно растет,
даже самые малые вещи при свете не нуждаются в опоре,
все становится яснее ясного во времени и пространстве.
Природа
Земля плодородна, все имеет свои законы,
на море вздымаются волны, а потом успокаиваются.
Деревья ли высотой до неба либо крохотные травинки,
киты, слоны, гепарды, муравьи, —
волна за волной, река жизни течет, не прерываясь,
звезды над всем,
многочисленные и молчаливые, —
никогда прежде я не писал про этот миг
духовного единения.
Камень человеческого «Я» твердый и заостренный,
он всегда под рукой, он ограничивает душу,
строит развалины из праха.
В тихой мрачности хора — порядок всего сущего,
в хоре бытия мое «Я» очень упорно —
но это всего лишь фальшивая нота,
мой внутренний крик словно вихрь кружащейся пыли, —
однако все в конце концов обретает умиротворение.