Родина
Сомнения во мне: как слабой плоти
вместить к тебе огромный мой порыв.
Мне только кажется, что с первым криком «мама»
Услышала я от тебя ответ.
Мне только кажется, когда в ночи не спишь ты,
Я стану малой точкой света в уголке,
Пусть даже сочтено за дерзость будет,
но я тихонько сяду близ тебя
и не издам ни звука.
Кому посвящаю стихи
Ранним утром встающим мести снег,
Матерям у постели смертельно больных,
Скалолазам, узревшим мудрость меж бабочки крыл,
скитальцам, вдруг вспомнившим циня родимый напев.
Зимою при рубке деревьев — нужен еще один,
кто бы натягивал трос,
надобно несравненное мастерство, чтобы
деревья одни в челн превратить,
а другие наполнить пищей, прахом, водой.
И убийце, подкупленному от избытка средств,
даже его вдруг охватит сомненье, словно любовь.
И тому, кто читает стихи, увлекаем поэта порывом.
Каждый на ощупь в собственной тьме ищет
светильник мира.
Страх
Опуская руку в мешок — гусеницы боишься,
Опуская руку в воду — боишься колючих рыб,
В ночь опуская руки — боишься
Неведомого всего: боюсь коснуться всего нежданного.
И не коснуться того, что так ждала.
Мать встречает на перроне
Среди толпы покойней всех,
За исключеньем дня рождения, мой рейс всегда неточен,
Проносятся, как ветер, поезда,
И лишь ее не сдует.
В путь дальний отправляясь, нельзя о времени жалеть.
Амнистия судьбы — взаимный взгляд, друг к другу
обращенный.
Я в поезде чуть дольше постою —
Ее лицо вполоборота обращено к путям.
Вдруг вспомнились мне сумерки у Джомолунгмы
миллиарды лет в величии пустынных склонов,
где скалы источают слабость, страх и ветхость,
стою под небом я,
неслышно гусь летит за облака,
Но все его томленье смогла я различить.
С людьми из народности и[252] пью вино
Здесь говорят: дай волю барсам из своей груди…
Тайком смеюсь: тогда, наверное, вино пускает стрелы…
На ханьском языке играем в пальцы[253],
а кровь уже к пиале подошла,
На полпути звонок из мест других, и кровь уж потекла
к подножию гор,
Сын взрослый разливает всем напиток винный,
и никому не научить его напеву «Лимухо».
Он держит чайник для вина как кольт.
Кровь потекла в колодец третий[254], что внутри меня,
Мой кончик языка весь в иглах, народность
и переносит реки и татуировки,
хочу просить их у одной горы,
послушать пенье птиц, зверей, хмельные речи
сосны архатов[255],
что, кажется, вполне сопоставимы с невнятицей их
нынешних речей.
Кровь до земли стекла, и каждый взялся за телефон,
тут никого никто не понимал, и вся гора
свирепо задрожала,
кровь захлестнула горло,
И барсы стаей вырвались на волю наконец —
донесся звук!
Далекий путь
Отсюда до города S далеко ли?
С расчетом времени:
На скором поезде — два с половиной часа,
В плацкарте — четыре,
А если верхом, то с неделю езды.
Пешком — до весны доберешься.
На полпути — заснеженные просторы, утомленные кони,
А если же кто-то вина пригласит испить…
Прошу, не проходи через храмы!
Кстати! — и ветер порой замирает, чтоб счесть,
Какой он за сутки смог путь одолеть.
Чары
Сорви цветок любимый,
Дивные мечты ты в книгу запиши,
Оливок цвета есть речной поток, слыхала от людей,
С тобой сближаюсь, расстаюсь с тобой —
все это следуя лишь внутреннему чувству.
Довольно сказок,
Я не стану больше непостижимых техник изучать,
Одних лишь чар вовеки не оставлю:
Когда с другой ты — пастью барса становлюсь,
На трудных перепутьях — я оазис,
Когда тебя захлестывает шум — молчаньем буду я.
Когда же ты — это ты, я — это я…
Жизнь
Она придумала настоящую любовь,
Кольцо, цветы и влажный поцелуй
и ужин при свечах,
и тень его колеблется при смехе,
рыданья так сильны — в ночи подняли спящих.
И вновь мечтой охвачена.
Молчат,
лишь всхлипы редкие.
Звуки Юньнани
В Юннани каждый знает три наречья:
Одним возможно облака в любую форму
криком обратить,
Еще одно всем, кто заблудится, грибами путь укажет,
Еще одно слона остановить под листьями банана сможет,
отвести к колодцу,
в колодце виден — павлиний сизый хохолок.
Давным-давно у старосты деревни иные звуки услыхала:
спиной к созвездьям танцевал босой,
все дальше-дальше ель и горечавка,
и ледники от голосов проснулись
и вылились в забытый говор — Цзиньшацзян река[256].
Неведом никому, но много тех, кто неотступно с нею.
Город с разницей во времени
Посвящаю моему отцу
Первая ночь в Урумчи, пьяный уйгур на земле,
Он пал на моем пути, словно безмолвное время.
Теперь уже нет тоски такой по северу
и бесприютства нет. Здесь, с разницею в два часа,
отец, мне нужно время сократить,
отсечь мои фантазии о юге,
ведь я тогда вслед за мужчиною ушла в холодный край
у моря,
А ты не знал.
О, город Урумчи, вознесшийся на юности твоей!
В года, когда ты силен, весел был, от тысячи стаканов
не хмелел,
он помнит, как внезапно пыл остыл твой,
тогда еще друг друга знать мы не могли, но ты молитва
за меня из прошлой жизни,
Я дальше от тебя на тридцать лет,
я прах остывшей ярости твоей.
Мог знать ли ты, как сложно дочь растить?
Пока на улице Урумчи кусок разорванной баранины[257]
готовилась вкусить,
Немолодой мужчина мне поведал все свои печали,
недвижим взгляд его, и я молчу.
Отец, Иртыш[258] вниз по теченью унесет
судьбы кочующих всех одного за другим.
Я, как и ты, избыток ненависти и любви на берегу
не оставляю.
С годами становлюсь все дальше я,
теперь способна уцелевшей памятью своей
о городе одном поведать это:
тот город, словно отрезвевший тип,
тот город — женщина, вынесшая роды,
он, точно время, в нас глядящее насквозь,
И чтоб ко мне твое приблизить лето,
В Урумчи ночная тьма всегда запаздывает где-то.
Сомнения
Мне обещающие рядом быть мужчины
теряются на полпути,
Все молча женщины, идущие к другим,
нежданно приходят.
Отказываюсь верить я словам, шагам я только верю.
Млечный путь далекий — в объятья чьи-то космос
заключен.
Вода в бутылке вдруг умножится до моря,
Ведь здесь на суше говорят, что все едины воды.
Мандарин
Как жалко резать мякоть яркую твою,
Ведь в каждой дольке к солнцу скрыта страсть,
Мой нож уж занесен —
Вот так любовь проходит.
Го Цзиньню
Тружусь в чужих краях
В иной провинции тружусь, сменил наречье
на северный путунхуа.
Не раз уже твердят, что молчалив —
с трудом разговоришь.
В апреля день седьмой я нес вино в руке,
копируя покинутого Ли Сюньхуа,
В Лоху чихают, кашляют в жару.
Кузена заразили. На уколы и лекарства он жалеет денег.
Вослед Ли Бо: наверх взгляну — луной любуюсь,
взгляд опущу — и вспомню Ванцзяао[259].
А здесь в Цзянху барак как тощий плетень,
Семи-восьми провинций здесь живет народ.
Семь-восемь диалектов: «камень, ножницы, бумага».
Семь-восемь видов вин: 38°, 43°, 54°.
Примерно семь пудов тоски от запада к востоку.
И комаров на каждом
Тоже семь.
Год на исходе, большого холода сезон. Кузен
под гуандунскими дождями мокнет.
Достигнет ветер улиц Наньдунлу, Цзефанлу и Баоаньлу,
Высотки Ди ван да ша[260] 69 этажа
383 метров.
На стройке, вспоминаю старое дерево
Я не на стройке — я в бараке,
Дождь.
Передышка.
Плотник, пол мужской, тридцать лет,
поглаживаю старое полено, совсем не как Лю Юн[261]
в минуты скуки
ласкал
перила красных и черных теремов[262].
На третьем этаже девица милее всех, что много лет назад
я замуж взять хотел.
Рукопожатья были. Были слезы, и недосказанность была.
В стихах мотива «Юйшуан»[263]:
ее вознес я до эпохи Сун.
Звоню я Лю Седьмому.
Брат Седьмой, брат Седьмой,
всякий раз во время зимних дождей
все чаще руки плотника тянутся к сунским стихам,
древним чувствам
трудно противиться.
Слива цинмэй, бамбуковая лошадь[264] и старое полено
в себе все так же аромат хранит,
но сколько б ни минуло лет,
на нем не будет ни ветвей, ни листьев,
Ни цветов.
Дневник наемного рабочего
На стройке температура на три градуса выше тела,
под кожей — реки пота с солью
уносят
жару.
Духота
ключи «огонь». Восемь внешних черт, а всего двенадцать —
собранных вместе[265],
и только своим потом
погасим его.
Пот с примесью соли,
дождь такой прохладный.
Завтра яркого солнца я не желаю.
Завтра ясного дня не желаю.
Завтрашний день будет жарче.
С горячей сковороды и муравьи бегут. Сталь. Бетон. Солнце.
Из них двоим надо держаться.
Держаться — что значит у отца кузена, дяди моего,
раковые клетки замедляют рост.
Наша скорость в обмен на их замедление.
Наша скорость стимулирует рынок,
и вдруг на лесах кто-то один —
сво
бодно
падающее
тело,
Вес придает ускорение
9,8 м/сек.
География родных мест
В детстве надо было опустить далекие высокие облака,
белую
вату, что укрывает яровую пшеницу
Времени с дров охапку. Мать вычерпала до дна колодец.
В детстве вырос лишь больше метра, уже пора
на кунжутное поле в десять му[266].
Будущий путь на билете возникает.
Белые облака на синем небе растут.
Хлопок, который никто не срывает.
Детство. Непоседлив. Быстрее, чем поезд идущий.
В детстве. Молчалив. Во сне говорил. Камень на сердце.
Скатился.
Из детства. Запомнил матери слова, колодец,
выкопан глубоко.
Затаенное горе.
Он в нерешительности медлил отправиться
с маркой почтовой домой,
лишь написал письмо:
шестьсот шестьдесят второй маршрут,
на магистрали Баолу сбил его,
Завод электроники Дагуанмин должен ему зарплату,
Город Наньчжэнь его полумесяцем
Порезал.
662-й автобус
Шестьсот шестьдесят второй автобус —
в шестьсот шестьдесят второй раз,
нет ни начальной, ни конечной остановки
через промзону Лоцзу, городок Шиянь, гольф-площадку,
школы и университет.
Стройка Лоцзу набирает трудяг
на площадке, сельский паренек
сбит шестьсот шестьдесят вторым маршрутом.
Небо вдруг потемнело. Золото на земле,
и некому подобрать.
Шестьсот шестьдесят второй маршрут неуязвим
Шестьсот шестьдесят второй не перевозит риса
Шестьсот шестьдесят второй не возит гаолян
Шестьсот шестьдесят второй, оставив людей с десяток,
уехал.
Я как тот сбитый нищий, очнулся только.
Вот уж точно людское равнодушье.
И не уверен я, луна
покроет инеем чахотку
Или посыплет раны солью.
Бумагой вернешься в родные края[267]
1
Подросток. Утром одним, с первого
до тринадцатого этажа
Досчитав, оказался на крыше.
Он. Летит. Летит.
Птиц полет неповторим.
Юноша линию прочертил прямую, стремительно
как молния.
Лишь обнаружил ближе к концу пути,
Что шар земной чуть больше Лунхуачжэня,
столкнулся с ним лоб в лоб.
Скорость похитила юношу.
У Ми похитили малую белизну.
2
Слезы матери падают с краев черепицы.
За эти полгода тринадцать прыжков, двенадцать имен
пыль
только что занесла. Ветер осенний
Ночами качает ковыль матерям.
Белый прах, легкий белый, на поезде домой,
безразлична ему Ми белизна.
Белый ковыль
Белая мать
Лег белый иней
Такая огромная белизна сокрыла малую белизну.
Точно мать укрывает своих детей.
3
Тринадцатый этаж, натягивать суицидальную сетку —
это моя работа
за плату дневную.
С силой
по часовой стрелке болт ввинчивал, но в темноте
он не давался, сопротивлялся,
И я чем сильнее крутил, тем с большим риском.
Ми, губы ее пахнут соленой водой, в ямочках
на щеках слезинки.
все еще неспокойна,
одежды осенней
С каждым днем остается все меньше.
Бумагой вернешься в родные края,
и кроме невесты твоей
мало кто вспомнит,
Что в этом доме, в номере семьсот один,
койку снимал
И лапшу дунгуаньскую ел.
Маленький заводик в 10 му
От одного до десяти, от десяти до ста, от ста до тысячи.
Тысяча персика цветов,
пионов тысяча
и зимней сливы тысяча цветов.
Как они прекрасны!
Бутонов тысяча из родных краев раскрылись и у завода.
Счет с секунд на минуты, с минут на часы,
за январем февраль, от февраля до марта,
от начала весны до осеннего равноденствия,
а там и до первого инея,
цветы от почек и до увяданья
первый день.
Этой ночью вдвойне светло на производстве.
Первый блеск от света ламп всех тех,
кто допоздна остался,
А другой — начальника зловещий взора блеск,
но ни один из них не очернит зеленой формы
наших девушек.
На карточках рабочих два аромата,
один — то свежесть наших девушек,
другой — то темный пот труда.
В день зарплаты, заводик в десять му,
кунжут раскрыл цветы на десять му,
На десять му благоуханья
кто унесет с собой?
Тяжелый металл
1
Я вынул нож, порезал реку,
она не показала боли,
и не осталось даже шрама на ней,
но родилась во мне досада.
Река в родных местах слаба настолько,
что каждую песчинку
обходит осторожно.
Вода речная до чего чиста,
В зеркальной глади рыбы и креветки,
Но. Выросли мятежники уже.
2
На южном склоне похоронен дед.
На южном склоне и отец лежит.
Мятежник юный, только возмужав,
оставил южный холм за тыщу ли.
Деревья, травы. Шаг матери так скор,
Я так медлителен: на южном склоне я даже тень ее
из виду упустил.
Лазутчик, что таится в сердце, днем исчезает,
к вечеру выходит.
Мятежник этот, пуповину обрубив, и не взглянул назад.
Мятежник этот весь изранен был, но даже и молвы
не разнеслось.
Мятежник, судя по всему, сбежал на юг,
в деревне стали говорить
О смерти.
У него полно болезней скрытых, насколько знаю,
У него два перелома, в третью стражу в засаде,
в пятую готовит заговор уже.
Кровь у него внезапно потекла не в венах,
7 апреля день, 1998 год, болезнь и жар, в бреду.
И девушка с фамилией Чжан
на велосипеде по второму восточному кольцу
его в Хэнли больницу отвезла.
Спустя года, он ночью брел один, скрываясь в городе
другом, на улице Мавэй, сто два,
а Чжан несла дочурку,
Вот малышка и выдала его.
Славой мятежника подглядывающим за тобой
и поделиться не с кем.
Дела минувшего деревни Лоцзу
I
Селение Лоцзу, здесь производство вытеснило рис,
лягушек, птиц,
сироты эти лишены
лазури чистой.
Речушка Ли харкает черной кровью,
Рис Чжоу круглым сиротой остался
Белые облака Чжао больны чахоткой
Чэнь Шэн[268] собирает наспех электронный заряд;
У Гуан[269] его запустит.
Сжигают книги. И людей бросают в ямы[270].
Индустрия плюс индустрия, наплодят ли толпы демонов?
И не выскочит ли внезапно один подле тебя?
И стал я тосковать
по рыбам,
птицам, и по цветам, и даже по насекомым.
II
Тан. Один пион, но Северную Сун[271] прошел
и перешел Цинчуань[272],
он благородных кровей
и Цинскую луну и Ханьское небо,
и даже на восемьсот ли прошел
с Южной Сун[273]
на юг
Через деревню Лоцзу.
Через улицу, через пристрельную точку,
через камуфляжный костюм,
Через проверку временных документов,
через арест.
В стихах Ду Фу есть строка:
«перелезая через ограду, бежит»[274]
Тан, в дождь заболела и в сильный ливень
исчезла,
за день.
Его в управе общественного порядка
трижды смирили гордыню пиона.
Так рыдал, что не узнать.
Один лишь цветок, разве способен он
замыслить измену?
III
Ся[275]. Плотник древности, лишь дерева коснется —
в нем гитары звуки.
Мин[276]. Сыщики шести отделений, лишь села Лоцзу
коснутся —
где с железом — там треск костей,
где незнакомцы — там раньше времени бутоны вскрыты.
Он
из восточного сыска Дунчан перешел в Сичан[277], суровее,
чем в ямыне, посягали на женщин чужих,
Брали охотно мзду.
Чернорабочий, потомок монголов,
С телом в узорах и мечтою быть ханом, что из груди
передалась в кулак.
Да, медленнее же, молодец!
Со мной спрячься в ре-аккорде гитары старой,
примешайся в
сталь
и цемент.
Юань.
Мин снова настигает. Но он не прежних династий
лазутчик.
Он — из пролетариата,
Из наших братьев.
VI
Эпоха Суй… Суй… Девушка с красным опахалом[280].
Словно пленительная чародейка
Порхала всюду.
С одной фамилией три разных имени[281]. Одним из рода Ян
выдворены.
Шелк с ароматом мяты. Вся земля в цветах,
Слезах.
И снова в дождь — три круга
Суй, рыдая всю дорогу, ушел в убежище
из камфарных деревьев, откупился.
Старший брат Цзин
Кует железо, исполняют «Гуанлинсань»[282],
в литературном обществе
В минувшем году повредил три ребра
А ныне и говорить нет сил
Слезы и вновь под ливнем три круга.
Слезы скроет река Хуанхэ. И стоны она укроет.
V
Луна у заставы Шаньхайгуань
Светла.
Девушка рода Нурхаци[283], сестренка Айсиньгёро[284]
Занимается детским трудом,
Смотрит на месяц. Изогнут. Словно нож.
Первого числа работа
Пятнадцатого беременна.
Тридцатого аборт.
Скоблят. Скоблят. Скоблят.
Детскую матку последней тонкой луной
чем дальше выскобляют, тем тоньше
Она увидела: ночь — бела. Прозрачен. Свет.
Изгибы
Звезда Белый карлик, изгибается время.
Так много согнутых деревянных куколок
на извилистом пути. Сверхнорма. Сверхчасы. Из них
каждой хочется в Данию,
чтобы был отцом Андерсен, а сказка
матерью.
VI
Цемент соедини с цементом — еще не материк —
виднее зернам.
Водопровод соедини с рекою — большой реки не станет
Виднее рыбам
Сделано в Китае
Мне Шан и Сун попались на глаза,
один — нездешний,
без пальца был, мочился под луной,
другой — был ханьцем,
Лишь с половиной легких, лицом к Цзяншани грязно клял
село Лоцзу.
Два негодяя этих
котами белым, черным с завода изгнаны[285].
В промышленности ВВП растет, а сельское хозяйство
изнутри слабеет.
В «Книге песен»[286] про крысу жадную есть стих,
Грызущую запасы государства.
Те двое негодяев, огорчив кота,
Объели больше двадцати провинций.
Сюй. Район Баоань
Идешь вперед, на всем пути
Зеленые рукава, зеленые рукава взлетают.
С картины девушки сошли.
По лунному календарю, нет ни пылинки,
приход весны — какая чистота!
На улице той лотос по фамилии Сюй,
поступь легка, легче весеннего ветерка,
длинная ножка,
вырастила прозрачная вода безупречно белым,
Будто явился после первых весенних лучей.
Время: две тысячи первый год
Место: район Баоань
Событие: некто по фамилии Го, на улице Юйлань
Еще шаг
Схватил клубень лотосового корня:
в воде на нем кувшинка лотоса росла.
Стебель сломался, я напуган,
Покачивается.
Речная вода, уловив момент,
вспять унесла семнадцать лет.
Цзиньшу укачивает,
Шаньмин укачивает,
и Баоань[287] тоже укачивает.
Я выдумал лотоса цветы,
и листья лотоса,
и корень,
и всем им дал фамилию Сюй.