Путь от расположенного в городе Мэйшань[64] Храма Саньсу[65] до Могильного комплекса трех Су, размещенного на территории Срединной равнины, — обязательный маршрут[66]. Су Сюнь и два его талантливых сына, Су Ши и Су Чжэ, как раз и пришли по этому пути. Лишь целиком пройдя путь от места рождения до последнего пристанища отдельного человека, можно понять историю его жизни. Годы шли, а это так и оставалось моим заветным желанием.
Человеческая жизнь заключена между рождением и смертью, и если рождение и смерть — это два полюса, то жизнь — это танец между ними. А то, что проявляется в промежутке, есть не что иное, как цельный смысл и ценность одного человека, одной жизни. Значение же всего, что лежит за кругом жизни и смерти, канет ли оно в Лету или сохранится навечно, — лишь мнение других людей, сам же покойник давно ко всему равнодушен. За тысячу лет немало идей разбилось вдребезги, живая плоть превратилась в прах, сохранились только одинаково равнодушные ко всему могилы.
Чтобы оказаться возле могил трех Су, необходимо пересечь обширный пейзажный парк. Место это расположено далеко от Парка трех Су в их родном Мэйшане и намного превосходит его по площади. Я никогда не верил в перерождение, но всегда испытывал благоговейную веру в сансару. И вот, в зеленых дебрях бамбука, кипарисов и сосен, в потоке лишенного телесной оболочки ветра ты случайно натыкаешься на храм Гуанцинсы, Храм трех Су, Лес стел Дунбо и озеро Дунбоху. Само их существование обусловлено лишь одной вечной темой — круговоротом сансары. В действительности же существование этих объектов связано вовсе не с кармой, скорее, они являются одним из способов человечества противостоять забвению, в некотором смысле это напоминает исторические записи, творимые поколением за поколением прямо на поверхности Земли посредством беспрерывного круга сансары. Пусть даже я заранее знал, что рано или поздно наткнусь на них здесь, пусть даже есть вероятность, что подобные им объекты будут когда-нибудь воздвигнуты где-то еще, я, тем не менее, снова и снова ощущаю непередаваемое волнение. Чувство это проистекает из лишенной причудливых гор и чудесных рек Великой китайской равнины, возможно, лишь благодаря ей и существует столь глубокая эрудированность и серьезность, литература, наполненная такой энергией, талантом и мудростью.
И вот я снова стою на берегу озера Дунпоху. Мне неизвестно, сколько озер в мире было названо в честь Су Дунпо. За свою жизнь он посетил едва ли не все реки, озера и моря Китая: от реки Миньцзян[67] в провинции Сычуань до Хуанхэ, и далее от Хуанхэ к реке Хуайхэ[68], Великому китайскому каналу, реке Янцзы, реке Чжуцзян[69] и к Южно-Китайскому морю. Это пропитало его жизнь, его плоть и кровь, его творчество водой всевозможных привкусов. Простирающееся же перед моими глазами озеро Дунпоху перекликается с одноименным озером Дунпоху на его родине; одно как бы является воплощением его прошлого рождения, другое — жизни нынешней. Я знаю, что озеро Дунпоху, лежащее передо мной, — всего лишь очередной сотворенный человеческими руками и совершенно лишенный поэтичности искусственный водоем. И создано оно было отнюдь не ради красивого пейзажа. Когда я приехал в эти места, только минул период сяошу[70]; на Великой равнине стояли знойные дни. Это наиболее засушливый период, когда каждая пядь земли изнывает от жажды. Но поразительный факт: как только наступает засуха, вода из озера Дунпоху капля за каплей начинает питать изжаренные в трещины солнцем поля, и тогда по прошествии времени от зноя трескается только обнажившееся дно озера, местами превратившееся в грязную лужу. Но даже на иссушенной илистой поверхности продолжает играть солнце, переливаясь отсветами многочисленных оттенков. Пусть мне так и не удалось увидеть, как играет свет на подернутой рябью водной глади, но окружающие озеро могучие пышные всходы полей отчасти рассеяли невыразимую тревогу, наполняющую мое сердце. Случись так, что Су Дунпо был бы еще жив, мне кажется, он поступил бы точно так же; он совершал подобные глупости в родном Мэйшане: пусть даже в домашнем водоеме оставался лишь глоток воды, Су Дунпо был готов поделиться им с крестьянином, дабы хоть сколько-нибудь утолить его жажду…
Выложенная булыжником тропа, накрытая глубокой тенью, проходит через застывший в молчании участок земли и приводит путника к аллее к могилам[71]. Четыре древних кипариса, растущих уже бог весть сколько лет, с течением времени приняли старый, дряхлый и какой-то одурманенный облик, как если бы они провалились в грезы. В тени деревьев по обеим сторонам от дороги, ведущей к могиле, выстроились в два стройных ряда, как почетный караул, молчаливые каменные изваяния лошадей, козлов, тигров и людей. Над всем довлеет предопределенная судьба; в безмятежном спокойствии я глубоко воспринял практически божественную красоту. Прямо перед взором предстала красная каменная мемориальная арка, стоит лишь поднять голову, как тут же замечаешь четыре старых, кряжистых, крупных иероглифа, выгравированных в центре поперечной балки, гласящих: «Захоронение Циншаньюй». На боковых колоннах арки выгравированы парные надписи, в действительности являющиеся строчками из стихотворения Су Ши:
Строки эти взяты из стиха «Посылаю из тюрьмы брату Цзыю[74] два стиха», адресованного Су Чжэ в те времена, когда Су Ши посадили в тюрьму за неугодную двору поэзию[75]. Следующие две строчки гласят:
Пусть все это и так, — верю я, господин,
В новой жизни мы братьями будем опять,
Ибо узами братства мы так скреплены,
Что не в силах никто и ничто их порвать![76]
Неожиданно меня на мгновение окатило волной печали, после чего снова воцарился покой. Заснувшие здесь вечным сном братья действительно «навеки будут братьями».
Пройдя простую скромную мемориальную арку, холл для жертвоприношений и алтарь, я ступил на кладбище. Ощущение, что ты оказался в первобытном лесу: лишь на Великой Китайской равнине могут вырасти такие высящиеся до небес древние деревья — густолистые, потемневшие от старости, приобретшие словно бы землистый, как почва на равнине, цвет и источающие дурманящий аромат. Поговаривают, что некоторые из этих деревьев даже старше самого кладбища, в них как будто бы вселилась душа: они не похожи на гордо вздымающиеся ввысь старинные кипарисы других мест, напротив, они склоняются в совсем другом направлении так, что, кажется, даже солнечный свет проникает как будто под наклоном. Подсознательно я догадываюсь о направлении их роста: юго-запад[77]. Если двигаться, не останавливаясь, и придерживаться этого направления, как раз окажешься в том самом округе Мэйшань, расположенном в далекой Сычуаньской впадине. И человек не безжизнен, не лишен чувств, но здешняя природа настолько полна одухотворенности, что, словно бы обладая сверхъестественной силой, указывает на существование далекой родины похороненных в этом месте Су. И этот факт заставил меня бросить недоуменный взгляд на кладбище. Недоумение это, однако, постигло не только меня — уже тысячу лет оно бередит умы человечества, но и по сей день не угасают споры об этом захоронении. В каждом скитальце на закате его жизни пробуждается мощный инстинкт, призывающий вернуться в родные края. В стихотворении Су Чжэ «Вторю стихам Цзычжаня „Отправляю поздравления с Днем рождения“» вскрываются его размышления о последнем приюте:
Неисчислимы дни, когда грущу о доме я;
Гадание определило последнее пристанище Лаоцюаня[78].
Очевидно, он все же желал вернуться на родину после долгих скитаний и покоиться на родовом кладбище Лаовэнцзин[79] вместе с родителями. Но что же заставило их с братом избрать своим последним оплотом столь далекую от родных мест чужбину?
Последующие поколения выстроили немало гипотез, объясняющих их решение. Одна из версий сводится к тому, что ученые мужи династии Северная Сун особо почитали прилегающие к горе Суншань[80] плодородные земли и полноводные реки, надеясь обрести здесь вечный покой. А уезд Цзясянь, расположившийся в переходной зоне между северными ответвлениями горной цепи Фуню[81] и районом Юйдун[82] на востоке провинции Хэнань, как раз и относится к землям, высоко ценимым чиновным сословием. Из трех Су, пожалуй, Су Сюнь был первым, кто выразил подобное желание. В последние годы жизни Су Сюнь провел в тогдашней столице Китая — городе Бяньцзин (нынешний Кайфын), но еще с давнего времени лелеял стремление перебраться в город Лоян, о чем и упоминается в следующих строчках его стихотворения:
Посетив все уголки Поднебесной,
восхищаюсь горой Суншань,
Мечтаю купить там землю и поселиться вместе с семьей.
Однако в конечном счете Су Сюнь не был погребен у горы Суншань, находящаяся здесь могила представляет собой лишь запоздавшее на несколько сотен лет захоронение с его одеждой