После нескольких дней «разведки» Рик сказал:
— Теперь я и сам справлюсь, Ланни; я вижу, тебе не терпится уехать.
— Но как же ты будешь передвигаться, Рик?
— Если придется ехать далеко, возьму фиакр. Как-нибудь устроюсь.
Ланни уложил свой багаж в машину и взял направление на Париж. Путь его лежал через самое сердце военной зоны, о которой он столько читал и слышал; ко ничто не могло сравниться с картиной, которую он увидел воочию, и с запахом, который и теперь, через двадцать месяцев после перемирия, все еще стоял над этой землей ужаса. Ланни видел леса, от которых оставалось лишь несколько расщепленных стволов, одиноко вздымающихся к небу, а где-нибудь на верхушке также одиноко сидел ворон или коршун. Где раньше были многолюдные села, там теперь торчала какая-нибудь почерневшая от дыма стена с зияющей дырой вместо окна. Окопы постепенно осыпались, а вместе с ними проваливались в небытие пустые жестянки, лоскуты материи и кости — все, что осталось от солдат, которые когда-то носили форму и ели консервы. Изрытая воронками земля, казалось, переболела оспой и теперь кишела паразитами в виде туристов, усеявших все дороги и сновавших среди развалин.
Ланни Бэдд ехал по гладкому и прямому шоссе. Было тихое июльское утро, дымившееся легким туманом, который смягчал солнечный зной и придавал пейзажу оттенки пастели. Обогнув Париж с севера, чтобы избежать дорог со слишком оживленным движением, он очутился в департаменте Сены и Уазы. Маленький департамент — нечто вроде разбросанного городского предместья: небольшие фермы, фруктовые сады и огороды вперемежку с виллами богачей и дачами, где поселяются на лето парижане среднего достатка. Живописный приветливый край, наслаждавшийся миром на протяжении многих поколений, — край, где старина своеобразно переплелась с современностью: вот старая церковь, а к ней жмутся дома, будто в страхе отступая перед новейшим автомобильным шоссе, срезавшим угол прежней улицы; страна уюта и досуга — даже реки здесь имеют время петлять, играть водоворотами и волнами, скользя мимо садов, где ивы склоняются к самой воде, мимо вилл и летних дач с маленькими пристанями для лодок. То здесь, то там сидит мужчина или мальчик с удочкой. И взрослые и дети в сельских районах Франции одержимы одной мечтой, которая, по видимому, никогда не покидает их. Целыми часами сидит такой рыболов в приятном и волнующем ожидании; и если когда-нибудь его мечта сбудется, он со всех ног кинется домой и обведет красным кружком число на календаре: в этот день он поймал рыбу.
У Ланни была другая мечта, не менее важная для него. Сердце его было полно, и непрестанно меняющийся ландшафт подсказывал ему строчки стихов из любимых поэтов. Каждый ручей, быть может, протекал мимо ее дома, каждая вилла, быть может, походила на ее жилище, и каждый сад вызывал в воображении ее сад — у нее, конечно, есть сад, со старыми грушами и абрикосовыми деревьями, где под знойными лучами солнца свершается в тиши чудо созревания. Может быть, она гуляет теперь в этом саду, ждет его зова. Его мысли доносятся до нее, как песнь радости. Цветы у ворот роняют сверкающие слезы. Она идет, его голубка, его любовь; она идет, его жизнь, его судьба.
Он подъехал к деревне, близ которой она жила. Не желая привлекать внимание, он не останавливался, а медленно проехал по улицам и вокруг деревни, стараясь запечатлеть в памяти местность, направление дорог, названия трактиров и другие приметы. Он не мог ожидать, что ему посчастливится встретить ее на дороге, не мог он также узнать ее дома каким-нибудь шестым чувством. Но у него был план, который казался ему романтическим. Ему пришло на ум название оперы Моцарта — «Похищение из сераля», и веселая мелодия затанцевала в его душе. Он споет ей арию из этой оперы — он будет Бельмонтом, ее бесстрашным избавителем.
Мысленно составив себе карту местности, Ланни направился в соседнюю деревню и отыскал телефон. Он назвал ее номер и сказал ответившему на звонок лакею, что просит к телефону «мадам» — пусть звук ее имени не коснется ничьих ушей. Услышав ее голос, он сказал деловым тоном: — Мадам, я приехал показать вам картины, о которых писал.
Мари была не из тех, кто легко попадает впросак. Она ответила таким же деловым тоном:
— Мне будет интересно взглянуть на них. Как бы это устроить?
— Як вашим услугам, мадам. Они у меня в машине.
— Я собиралась выйти погулять. (Как она находчива!) Вы могли бы встретить меня и подвезти в деревню.
— Будьте так любезны и укажите место, мадам.
— Вы знаете Катр-Ша? — Это был маленький трактир с веселой вывеской в современном вкусе; он его заметил. Мари сказала: — К западу оттуда тянется дорога. Я буду там через несколько минут.
Она шла ему навстречу, в темно-синем летнем платье и большой широкополой шляпе, — должно быть, она работала в саду. И отныне для него было ясно, что в синих платьях есть что-то таинственное и волшебное. Каждое движение ее стройного тела нравилось ему, вся она казалась ему воплощением тех качеств, которые наиболее пленяли его в людях. Когда она подошла ближе, он увидел, что волнение — или, может быть, ходьба? — вызвало краску на ее щеках; она шла легким пружинящим шагом. В ней тоже была волшебная сила. Glűcklich allein ist die Seele die liebt[8].
Он включил мотор и повернул машину. Она села в машину, и они поехали.
Он не сделал ни малейшей попытки поцеловать ее или хотя бы коснуться ее руки. Он прошептал: «Дорогая!» Этого было достаточно.
— Куда мы поедем, Ланни? — спросила она.
— По любой дороге, где меньше риска быть замеченными.
— Первый поворот направо, — сказала она. Он повернул, и они оказались на проселочной дороге, бежавшей вдоль маленького ручья. Она была окаймлена деревьями, дома мелькали редко.
— Теперь, дорогая, — сказал он, — слушайте меня. Я ждал три месяца, но мне казалось, что прошло много лет. Я имел время обдумать все и убедиться, что я люблю вас. У меня нет никаких сомнений, никого и ничего я не боюсь. Я приехал сказать вам это и предъявить свои права. Все зависит от ответа на один вопрос. Вы меня любите?
— Да, Ланни.
— Любите так, как я вас?
— Да, Ланни, но..
— Ответьте мне еще на несколько вопросов. Мальчики ваши здоровы?
— Да.
— Кто за ними смотрит?
— Гувернантка.
— Где они теперь?
— Пошли с ней ловить рыбу.
— Превосходно! — сказал он. — Возможно, что я видел их. Где ваш муж?
— В Париже.
— Когда вы ждете его домой?
— Он приезжает нерегулярно.
— Значит и вам незачем считаться с ним. Вот что я предлагаю: поедем, куда глаза глядят. Когда гувернантка вернется домой, вы позвоните ей и скажете, что получили письмо от заболевшей подруги и вам пришлось спешно выехать к ней; о дальнейшем вы сообщите письмом или по телефону. А мы станем блуждать по дорогам прекрасной Франции. Посмотрим страну, на которую никогда не наглядишься. Будем избегать курортов и других мест, где вы можете встретить знакомых; будем останавливаться в деревенских гостиницах. У нас будет неделя счастья, и никто никогда не узнает, где вы были.
— Но, Ланни, это безумие!
— Я безумен, любовь безумна, и очень скоро вы тоже будете безумны. Но это будет разумное безумие, о» но будет в ладу с вашей мудростью и чистой совестью. У вас было время продумать все. Вы имеете право на радость, которую я могу дать (вам, а я имею право на радость, которую можете дать вы.
— Но, Ланни, у меня с собой нет никаких вещей! — Она сказала по-французски: «Articles de voyage»[9].
— Articles, — повторил он смеясь. — Articles можно купить в лавках, а лавки можно найти в городах, больших и маленьких. Я догадался захватить с собой немного денег, и мы скоро докажем, что во Франции еще можно найти ночную сорочку, и гребень, и щетку, и несколько носовых платков, и чемодан, куда их уложить, и, может быть, даже флакончик румян, — хотя, судя по вашему теперешнему цвету лица, едва ли они вам понадобятся.
Она начала возражать, и он дал ей выговориться до конца. У него была в запасе старинная хорошо испытанная формула: je vous aime — я вас люблю. Он знал, что неразумно целый час не говорить этого женщине, а в экстренных случаях действие этих слое бывает сильнее, если повторять их каждые две минуты. Он ехал очень медленно, правя одной рукой, другую он положил на ее руки и излил свою душу.
— Дорогая, мне кажется, что вы еще не испытали счастья любви. Придется научить вас быть счастливой. И тогда все станет легко, и все проблемы разрешатся сами собой, просто потому, что вы захотите их разрешить. Все упростится, когда вы узнаете, что такое любовь. Это наш медовый месяц — настала наша пора быть счастливыми; разрешите себе быть счастливой. Скажите, что вы любите меня, и все.
— Вы хотите, чтобы я кинулась в омут очертя голову, — ее голос звучал еле слышно.
— Конечно, дорогая! Именно этого я и хочу. Я предлагаю вам то, во что верю сам; я приношу все, что у меня есть. Я увез вас, так как знаю, что нет другого способа, и заверен, что вы будете благодарить меня. У вас исчезнут все сомнения, и вы вместе со мной смело посмотрите в глаза нашей судьбе и устраните все преграды с пути нашей любви.
— О Ланни, Ланни, дорогой! — она тихонько всхлипнула, и он понял, что все в порядке, так как любовь часто рождается в слезах.
Машина оставляла позади милю за милей, один за другим мелькали летние пейзажи Франции, и Мари не требовала, чтобы Ланни повернул назад. Уже к вечеру она позвонила домой и сказала гувернантке то, что предложил Ланни, прибавив тысячу распоряжений, которые не пришли бы ему в голову. Они проехали еще немного, а затем остановились в маленьком городке, где, как оказалось, можно было купить все необходимое.
Они продолжали путь к западу, по стране доли и и низменностей, по дорогам, обсаженным тополями; под покровом темноты они остановились возле маленькой таверны. Швейцар, одетый в полосатую, красную с белым куртку, зажег свечу и проводил их в номер, состоявший из двух смежных комнат, которые поражали обилием занавесей и штор. Швейцар принес им хорошо приготовленный ужин, не проявляя ни малейшего любопытства; летом сюда заезжали всякого рода туристы, и его единственная забота была получить побольше на чай.