Начинаю подозревать, что на самом деле я вовсе не сошел с ума. Дерзко предполагаю, что эта ночь мне не приснилась. Ты рядом, и я могу запросто к тебе прикоснуться, чтобы окончательно убедиться: мы сделали это.
«Долго еще молчать будешь?» – недовольно бормочешь ты. Твой теплый шепот где-то в районе моего плеча ласково щекочет кожу. Медленно поворачиваюсь на бок, подпираю голову локтем и смотрю на тебя. Замечаю на шее маленькое и темное круглое пятно – неосторожный след от моего поцелуя. Прикасаюсь к нему кончиками пальцев. Прикасаюсь губами.
От этого мимолетного и почти невинного прикосновения вдруг снова закипаю. Словно окутанный мелкой сетью электрических проводов, ощущаю, как мчатся по ним разряды тока, отмечая свой путь бесконечными огненными вспышками.
Мне кажется, я сейчас взорвусь.
Ты отзываешься, спасая меня от неминуемой смерти.
Все повторяется снова.
Только на этот раз – уже не так торопливо и судорожно. Без неловких заминок и поспешных движений. Без дурацких попыток в самый ответственный момент вспомнить, что же там было написано в «Энциклопедии интимных отношений», проштудированной мною тайком от родителей еще в начале восьмого класса.
Если бы ты узнала об этом – смеялась бы, наверное, до самого утра.
Потом ты засыпаешь, уютно свернувшись у меня под мышкой. От счастья я почти не дышу.
«Завтра, – шепчешь ты. – Завтра я уезжаю…»
Могла бы и не напоминать, думаю я.
Ты уже спишь. А я смотрю на небо, неотвратимо розовеющее за окном. Как сделать, чтобы завтра никогда не наступило?
На вокзале полным-полно народу. Если попытаться умножить количество людей внутри здания на количество сумок, полученное число просто не уместится на дисплее калькулятора. Сквозь хаотично движущуюся толпу пробиваю себе дорогу локтями. По подземному переходу иду за тобой в составе делегации взволнованных родственников с одинаковыми растерянными лицами.
Наверное, у меня точно такое же растерянное лицо. А может быть, даже чуть более растерянное, потому что я до сих пор не могу поверить в то, что происходит.
Твой поезд только что объявили.
Твой чемодан у меня в руках.
Твой коротко стриженный затылок маячит впереди.
Пока нас разделяет только толпа людей, спешащих занять свои места в купе отъезжающего поезда.
Но это только пока.
Перед глазами мелькает желтый указатель – вторая платформа, четвертый путь. В переходе пахнет затхлой сыростью. Пахнет людьми. Каждый человек из неисчислимого множества людей, проходящих по подземному переходу к своей платформе, навсегда оставляет здесь частичку своего запаха. Этот запах ни с чем не перепутаешь. Я точно знаю теперь, как пахнет разлука.
Совсем не цветами.
Ничего приятного, между прочим.
Ты поворачиваешь, и я поворачиваю следом за тобой. Вместе со мной поворачивает делегация родственников и десятки людей, совершенно случайно оказавшихся сейчас рядом. Когда полумрак подземного перехода сменяется наконец ярким светом наступившего вопреки моим глупым надеждам дня, я слышу, как издалека доносится протяжный гудок. Это чей-то чужой поезд. Твой уже давно стоит на платформе, диктор повторно объявляет начало посадки. В поисках нужного вагона мы еще некоторое время бродим возле состава. Наконец останавливаемся возле таблички с цифрой 11, криво подвешенной за мутным стеклом около входа.
Почти половина времени, оставшегося у нас, уходит на общение с проводницей и размещение в купе.
Наконец ты выходишь из вагона, успевая растратить целых четыре драгоценных минуты на все эти ненужные глупости. Но и теперь преимущество прощания – на стороне родственников. Мне остается только смотреть безучастно, как ты утираешь слезы на лице матери, киваешь головой, выслушивая в сотый раз прощальные напутствия, без конца повторяя «конечно», «обязательно», «буду писать», «буду звонить», «буду скучать»…
Ты и сама чуть не плачешь, оказывается.
Я замечаю слезы в твоих глазах, когда ты наконец подходишь ко мне. Грустно улыбаешься, кладешь руки на плечи. Родственники дружно отворачиваются, проявляя немыслимую в данной ситуации деликатность.
Воспользовавшись подаренным шансом, я целую тебя в губы.
И еще раз.
Целую отчаянно и долго, снова заставив почувствовать острую нехватку кислорода.
«Я помню, – бормочешь ты, улыбаясь, и пытаешься отдышаться. – Я знаю. Я не забуду».
Диктор объявляет, что до отправления поезда остается пять минут. Просит отъезжающих занять свои места, а провожающих выйти из вагона.
Мы стоим, не шелохнувшись, и смотрим друг на друга.
«Все будет хорошо, – говорю я, чтобы не молчать. – Вот увидишь, у тебя все получится. Ты поступишь».
«Надеюсь», – отвечаешь ты, нахмурившись.
Встревоженные родственники заталкивают тебя в вагон. Проводница, поднявшись следом за тобой, убирает подножку. Остановив взгляд на моем лице, замечает, какое оно несчастное, и отходит в сторону, оставляя тебе место на самом краю тамбура. Я смотрю на тебя снизу вверх.
«Надеюсь, – повторяешь ты снова. – Если не поступлю – не знаю, что буду делать. Умру, наверное!»
Я снова бледнею от этих слов. Ты шутишь, я знаю, и все-таки не могу с собой ничего поделать.
«Прекрати, – отвечаю тебе злым шепотом. – Прекрати говорить всякие глупости».
Ты тихо смеешься.
«Не переживай. Я ведь дала тебе уже инструкции на этот счет. Так что переживать не нужно. Ты мне лучше вот что скажи…»
Поезд дает протяжный гудок, колеса вздрагивают, издавая чудовищный грохот. Но с места пока не двигаются.
«Ты лучше вот что скажи, – продолжаешь ты, улыбаясь грустно и чуть-чуть насмешливо. – Не боишься, что я могу встретить кого-нибудь там? Влюбиться, и все такое? Целых пять лет…Кто знает…»
Ты снова шутишь. Я знаю. Шутишь, конечно. И мне не остается ничего другого, как ответить на твою шутку своей шуткой. Такой же нелепой и глупой:
«Только попробуй, – отвечаю я. Сжимаю пальцы в кулак и задираю руку наверх – так, чтобы тебе было лучше видно. Повторяю: – Только попробуй. Убью сразу!»
«Убьешь!» – смеешься ты.
Моя шутка удалась, по всей видимости.
Проводница появляется из вагона и просит тебя отойти в сторону.
Я разжимаю затекшие от напряжения пальцы и глупо машу тебе рукой. Родственники дружно машут вместе со мной. И ты машешь тоже. Машешь и продолжаешь смеяться над моей остроумной шуткой.
Потом ты уходишь. Исчезаешь из поля зрения. Подорвавшись с места, я быстро оказываюсь возле окна твоего купе и снова вижу тебя.
Ты шепчешь что-то абсолютно не важное, прилипнув носом к стеклу, которое нас разделяет. Кончик носа приплюснут, похож сейчас на пятачок поросенка.
Что-то похожее уже случалось с нами раньше.
Ты тоже вспоминаешь об этом. Улыбаешься и начинаешь дышать на стекло. Торопливо, боясь не успеть до отхода поезда, чертишь пальцем на стекле непонятные знаки.
Я с трудом разбираю первое слово:
«Невозможно».
«Невозможно» написано на стекле криво и занимает слишком много места.
Невозможно – что?
Ты продолжаешь дышать на стекло, отыскав в верхней его части большой прямоугольник чистого пространства.
«… убить того кого…» – читаю дальше.
На стекле уже совсем не остается места. Несмотря на то, что ты сэкономила на запятой, которую нужно было бы поставить в середине фразы в соответствии с правилами грамматики русского языка.
Поезд трогается с места. Я делаю шаг, понимая, что не смогу удержаться, чтобы не побежать за ним. Понимая, что все будет именно так, как бывает в дурацких мелодрамах, которые ты так любишь смотреть по телевизору и которые я так отчаянно презираю.
Делаю еще шаг.
Ты торопливо дышишь на стекло. В самом его низу остался крошечный незамутненный прямоугольник.
Выводишь кончиком пальца букву «л». Я уже знаю, что будет дальше.
Иду за поездом.
Бегу за поездом.
Возле «л» появляется «ю».
Места больше не остается.
Фраза обрывается.
Поезд идет уже слишком быстро, и я не успеваю за ним.
Теряю тебя из виду и все равно продолжаю бежать, надеясь непонятно на что.
Теряю из виду последний вагон и продолжаю бежать вдоль пустых рельсов, уже ни на что не надеясь.
Наконец останавливаюсь.
Невозможно убить того, кого любишь.
«Я же пошутил» – говорю я тебе в полный голос. Слышу свой голос, вздрагиваю и оглядываюсь по сторонам. Вижу себя за столиком в привокзальном кафе. В руках – одноразовый пластиковый стакан, наполненный жидкостью светло-коричневого цвета. Кофе или чай – вследствие полного отсутствия вкуса и запаха разобрать невозможно. Вокруг – люди. И за одним столиком со мной – тоже люди. Пожилая пара. Грузный мужчина с редкими седыми волосами и женщина в спортивном костюме.
Оба смотрят на меня в немом удивлении. В глазах застыл немой вопрос: с кем это вы сейчас, молодой человек, разговаривали? А?
Поднимаюсь из-за стола, без сожалений оставляя недопитым светло-коричневый напиток без вкуса и запаха.
Три дня живу, как в тумане. Еще несколько таких дней – и я не выдержу, наверное.
На четвертый день ты звонишь. Сообщаешь радостным голосом, что провалила первый экзамен в театральное училище. Смеешься в трубку.
«Ты приедешь?» – спрашиваю с надеждой.
«Нет, – отвечаешь ты. Моя надежда падает на пол и разбивается вдребезги. Я вижу хрустальные осколки у себя под ногами. – Я не приеду. Я тут надумала теперь поступать в педагогический институт!»
«В педагогический?» – переспрашиваю удивленно. Не могу понять, почему в педагогический. Почему не в медицинский или, к примеру, не в университет Патриса Лумумбы.
«Патриса Лумумбы! – передразниваешь ты со смехом. – Слова-то какие он знает, а? В этом университете, к твоему сведению, одни африканцы учатся! Я ведь не африканец?»
«Не африканец», – соглашаюсь, чтобы хоть что-то сказать.
«Ну вот, – заключаешь ты и снова смеешься в трубку. – Оказалось, что это совсем не страшно… Я имею в виду, повалить экзамены в театральное… Я думала – умру на месте от