– Я предлагаю, – сказал помощник, – переселить хабаровский отряд в пионерский лагерь в поселке Балуджа. Пионерлагерь в настоящее время пустует, но системы жизнеобеспечения в нем поддерживаются в рабочем состоянии.
– Проработайте этот вопрос! – приказал Вольский и занялся другими делами.
В Дальневосточной высшей школе МВД СССР врач-офицер был один – начальник медицинской службы школы. Остальные врачи были вольнонаемными. Начмед школы был в командировке в НКАО зимой, летом вместо него медицинскую помощь оказывал однокурсник Воронова слушатель Николай Дворник, до армии окончивший медицинское училище и имевший квалификацию «фельдшер». Дворник был родом из Украины. Его отец был самым известным в стране переводчиком с русского языка на украинский. Работал он не покладая рук – переводил некоторых современных классиков украинской литературы с языка межнационального общения на литературный украинский язык. Оказалось, что многие известные украинские писатели родным языком в должной мере не владели: говорить на нем с грехом пополам могли, а письменно излагать свои мысли – нет.
Сын переводчика съездил на войсковой аптечный склад и привез метровые ленты таблеток левомицетина.
– Лечитесь, парни! – предложил он. – Других лекарств все равно не будет.
Дворник по-дружески дал Воронову целую ленту левомицетина и насыпал кулечек драже витамина С из огромной жестяной банки.
– В ленте сто таблеток, – сказал он, – на любую заразу хватит! Витамины пей, чтобы организм поддержать, а то ты бледный какой-то ходишь, изможденный.
В субботу с дашбулагского КПП по рации сообщили, что ночью исчез слушатель Сергей Грачев.
– Как исчез? – не понял Сопунов. – Заступил на дежурство и пропал? Ждите! Мы выезжаем.
Воронов не на шутку встревожился и стал собираться в дорогу.
– Ты куда? – остановил его Сопунов. – Оставайся в отряде, пока не выздоровеешь. Мы не сможем через каждый километр останавливаться и ждать, пока ты в кусты сбегаешь.
Виктор вынужден был согласиться. Состояние его здоровья действительно оставляло желать лучшего.
9
Сопунов вернулся только вечером на другой день, посовещался с Немцовым один на один и убыл в штаб ВОГ докладывать о происшествии. Ночью в Москву из Степанакерта ушло зашифрованное сообщение о пропаже слушателя во время дежурства на КПП в отдаленном поселке. Ответ из МВД пришел только к утру. Сопунов ожидал, что из столицы прибудет бригада следователей или специальная комиссия, но он ошибся.
Ответ из министерства поразил офицеров. В шифротелеграмме, подписанной начальником Главного управления кадров и учебных заведений МВД СССР генералом Радько, предлагалось провести расследование исчезновения слушателя собственными силами, а также: «…усилить партийно-политическую работу с личным составом, обновить методическую литературу в ленинских комнатах, организовать внеплановые проверки несения службы в ночное время».
Начальник штаба хабаровского отряда расписался об ознакомлении с телеграммой и уехал отдыхать после бессонной ночи.
С момента отъезда Сопунова в Дашбулаг Воронов не находил себе места, терзался, правильно ли он поступил, не сообщив о блокноте Архирейскому или Сопунову. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, он пробовал навести порядок в штабной документации, но не смог даже составить новый график дежурств – работа валилась из рук, ожидание надвигающейся катастрофы не давало сосредоточиться, неизвестность угнетала и рисовала картины одну мрачнее другой.
«Проклятая мнительность! – костерил себя Воронов. – Знаю, что ничего противозаконного не сделал, но жду расплаты неизвестно за что! Скорее бы все разрешилось в ту или другую сторону. Виноват так виноват, а если нет, то пусть прямо скажут, что к исчезновению Грачева я никакого отношения не имею».
После обеда Сопунов наконец-то вызвал Виктора в штаб и поведал о ночных событиях в Дашбулаге.
– Грачев нарисовал портрет одного из львовских «корреспондентов» и всем на КПП показывал: «Похож или нет?» – начал Сопунов. – Днем Грачев отправил письмо брату, в полночь заступил на дежурство и исчез. Портрет, нарисованный им, пропал: то ли он отправил его брату, то ли рисунок потерялся. Мы прочесали всю местность вокруг КПП и поселка, но не нашли никаких следов борьбы, зато нашли засохшие пятна крови… Ты не хочешь рассказать, откуда они появились и какой черт понес вас с Архирейским на место перестрелки?
– Меня понес? – изумился Воронов. – Алексей Ермолаевич, о чем вы говорите? Архирейский со мной не советовался. Он пошел посмотреть, откуда велся огонь. Я – следом. Здесь, в НКАО, я как нитка за иголкой за ним хожу, вернее, ходил. Сейчас, когда Вадим Петрович уехал, вы предлагаете мне за его поступки ответить? Нашли мы там следы крови, и что с того? Кто сказал, что это кровь человека и что это вообще кровь?
За плечами Воронова было три курса следственно-криминалистического факультета. Выстраивать логические цепочки и анализировать доказательственную базу он научился. Мысленно разбив дашбулагские события на эпизоды, Виктор пришел к выводу, что обвинить его можно только в открытии ответного огня без команды старшего по званию и утаивании блокнота. За все остальные действия наряда на КПП и их последствия ответственность нес Архирейский.
– В поселке многие видели, как вы вдвоем пошли на пригорок и отсутствовали длительное время вне зоны видимости. Поговаривают, что вы могли найти труп нападавшего и спрятать его от греха подальше.
– Как бы мы могилу выкопали без лопаты и кирки? – спросил Воронов. – Земля на пригорке твердая, как камень. Без шанцевого инструмента там даже мышь не похоронишь. Если в Дашбулаге считают, что мы спрятали труп, то пусть вначале найдут его, а потом обвиняют нас.
– Не нравится мне все это, – сказал Сопунов. – Как бы у вашей утренней прогулки не было неожиданного продолжения. Труп на место перестрелки националисты вряд ли подкинут – время для провокации с невинно убиенным местным жителем уже упущено. Но они могут пойти другим путем: объявят, что в ночь перестрелки у них в селе пропал пастух или охотник за сусликами, и тогда… карабахскую прокуратуру заинтересует, что вы там вдвоем все утро делали.
– Пусть прокуратура на меня дело возбудит, – ответил Воронов. – Но пока у нас человек пропал, а не у них. Вы не составили схему – кто и где находился на КПП в момент исчезновения Грачева?
– Зачем? Что это даст?
Воронову ничего не оставалось, как рассказать начальнику штаба о подозрениях Грачева.
– Ты Архирейскому об этом не говорил? – спросил Сопунов.
– Были бы конкретные подозрения, я бы рассказал, а так… Если бы Грачев не пропал, я бы до сих пор думал, что он напраслину возводит на одногруппников. Подумать только: кто-то из наших, из хабаровчан, стал пособником националистов! Предательство – тяжкий грех. Без железобетонных доказательств я бы никого в нем обвинять не стал. Вы, Алексей Ермолаевич, дома в поселке не проверяли?
– Даже мысли не было. В Дашбулаге второй день все кипит и бурлит. У магазина не расходится толпа мужчин с кольями и ружьями – якобы ждут нападения боевиков из соседнего азербайджанского села. Участковый уже не скрывает, что он полностью на стороне односельчан и готов в любую минуту применить оружие для их защиты. У нас в отряде сил не хватит, чтобы блокировать большой поселок и провести в нем осмотр жилых помещений или надворных построек. К тому же ты представляешь, какой шум поднимется? В Особом комитете по управлению НКАО нас обвинят в провоцировании массовых беспорядков, в самоуправстве, в преступном превышении полномочий. В окружении Вольского только и ждут, на кого бы всех собак повесить, а тут мы с обысками!
Воронов подумал секунду-другую и решил, что момент настал. Ничего не объясняя, он выложил перед начальником штаба отряда блокнот и рисунок Грачева. Фотографию «корреспондента» с упитанной женщиной Виктор доставать не стал, оставил у себя на всякий случай.
– Почему ты раньше про этот блокнот ничего не сказал? – вспылил Сопунов. – Где ты его взял? Откуда у тебя рисунок Грачева?
Виктор пересказал начальнику штаба ночной разговор с Грачевым, подробно описал утреннюю прогулку с Архирейским на пригорок.
– Портрет львовского корреспондента Грачев дал мне перед самым отъездом. Наряду на КПП он показывал другой портрет, не этот.
– Если бы мы знали…
– Что знали? – перебил своего непосредственного начальника Воронов. – Что «корреспонденты» из Прибалтики и Западной Украины – наши враги? У меня в папке входящей корреспонденции подшито указание ВОГ – относиться к представителям прибалтийских СМИ с предельной осторожностью, как к иностранцам, готовым в любую минуту спровоцировать сотрудников милиции на применение силы. Что бы изменилось, если бы я показал этот блокнот вам или Архирейскому? В нем нет плана дальнейших действий после обстрела КПП в Дашбулаге. В этом блокноте нет прямых доказательств, связывающих убийство Грачева с «корреспондентами» или ночным обстрелом.
– Выкручиваться ты хорошо научился! – отметил Сопунов. – Молодец! Хвалю. Следователь, не способный объяснить законность и разумность своих действий, рано или поздно попадет в неприятную ситуацию. Кто не умеет защитить себя, тот не сможет пробить оборону противника. Но почему ты решил, что Грачева уже нет в живых?
Воронов помолчал, собрался с мыслями и изложил свое видение трагических событий, развернувшихся на окраине Дашбулага:
– Еще весной, когда наши отношения с местным населением стали портиться, в отряде пошли разговоры: «Что мы тут делаем, кого и от кого защищаем?» Дошло до того, что парни из одной группы стали с подозрением посматривать друг на друга: «Не подведет ли этот скептик в трудную минуту, не спасует ли?»
В группе Грачева сомневающихся в целесообразности нашей службы в НКАО было больше всего. В Хабаровске об этих разговорах забыли, а сейчас, летом, они возобновились с новой силой.
Дальше, как я думаю, дело было так: предатель здесь, в Степанакерте, вышел на связь с «корреспондентами» и сообщил им, когда он будет нести службу на КПП. Непосредственно на месте он и дашбулагский участковый решили устроить провокацию