Воронов посмотрел на дорогу и засмеялся.
– Весной этим человеком был бы я! – вслух сказал он. – Весной Доктор Зорге больше всех в отряде именно со мной общался…
Рядом с Виктором остановился грузовик.
– Садись, брат, подвезу! – предложил водитель-азербайджанец. – Зачем одному по дороге идти, когда машина есть?
Воронов залез в кабину, спросил:
– Не знаешь, как называется змея, вся совершенно черная, длинная, пальца в два толщиной?
– Гадюка, – уверенно ответил водитель. – Их тут много ползает. Если укусит, то можно умереть. Гадюки – они, как армяне, дурные, никогда не знаешь, что от них ожидать.
Воронов кивнул в знак согласия и до самого КПП молчал, слушая, как водитель пересказывает новости о зверствах армян в окрестных селах. Водитель-азербайджанец подобрал одинокого путника, руководствуясь практическими соображениями: увидев русского парня в кабине, армянские подростки не стали бы швырять в грузовик камни. Русский, даже в гражданской одежде, был представителем власти, которая с каждым днем все жестче реагировала на бесчинства на дорогах.
Не успел Воронов перешагнуть порог школы, как ему повстречались начальник штаба и Дворник.
– Где ты шляешься, черт возьми? – набросился на него Сопунов. – Нам пора пробы воды брать.
– Я нашего «друга» видел, но рассмотреть не смог, змея помешала.
– Потом расскажешь! – прервал его начальник штаба. – Сейчас переодевайся, бери автомат, и поехали в Балуджу.
Село Балуджа располагалось в десяти километрах от Степанакерта. Рядом с ним был заброшенный пионерский лагерь «Орленок» – новое место дислокации хабаровского отряда. Переезжать в конкретную глушь дальневосточники не спешили. Каким бы враждебным ни становился Степанакерт, это все-таки был город с магазинами и армейской базой снабжения под боком. В пионерском лагере ближайшим магазином был сельмаг в Балудже. С началом блокады НКАО товаров в нем практически не было, завозили только самое необходимое: муку, соль, сахар, крупы, спички и дешевые местные сигареты.
Осмотр пионерского лагеря произвел на хабаровчан удручающее впечатление: одноэтажные жилые корпуса с треснутыми стеклами, вокруг них – мусор и лужи из протекающего водопровода. Внутри продуваемых ветром корпусов – пыль и засохшая грязь. Бойлерная не работала, часть труб местные жители скрутили и приспособили для подачи воды в личных хозяйствах. В питьевых фонтанчиках и душе холодная вода бежала еле-еле, в час по чайной ложке.
– В Балудже нет общественной бани? – осматриваясь по сторонам, спросил Воронов. – Как же тут жить, если помыться, даже раз в неделю, невозможно? Вольский решил эксперимент поставить: через сколько дней весь отряд начнет от вшей чесаться? Вши – не блохи, сами по себе не выведутся. Дустовое мыло надо где-то доставать.
– Наголо подстригись и о вшах больше не думай, – раздраженно ответил Сопунов. – Хуже другое: этот пионерлагерь совершенно не приспособлен для обороны. Нам придется организовывать здесь самую настоящую караульную службу, а где взять для этого личный состав, чтобы контролировать периметр, не понятно.
– Мы передаем Волгоградской следственной школе три КПП, – напомнил Воронов. – Освободившийся народ можно задействовать в карауле.
– Задействовать-то можно, но это же абсурд! – возмутился начальник штаба. – Мы будем охранять сами себя. Спрашивается: зачем мы здесь, вдали от дома? Чтобы пионерский лагерь с автоматами в руках охранять?
– Я знаю выход! – весело крикнул Дворник. – Если вода в пионерском лагере не пригодна для питья, то степанакертская санитарно-эпидемиологическая служба запретит сюда заселяться. Пошли, возьмем пробы воды.
Воду из-под крана набирать не стали. Две пробирки с образцами наполнили из лужи, в которой плавали головастики и мелкие жучки. Ответ из СЭС пришел через сутки: «Вода в представленных образцах из пионерского лагеря «Орленок» соответствует ГОСТу, пригодна для питья и приготовления пищи. Вредных примесей или болезнетворных микробов не содержит».
– Как не содержит?! – разъярился Дворник. – Они сами не пробовали воду из лужи пить? Слизь от головастиков, наверное, очень полезная для здоровья, не хуже, чем хваленая минералка с сероводородом.
– Что ты крыльями зря трепещешь! – прикрикнул на него Сопунов. – Если принято политическое решение, то нас туда переселят, даже если из кранов вместо воды будет ослиная моча бежать. Вольский пообещал освободить школу к новому учебному году, и он это сделает любым путем. Не нравится вода – кипятите на костре. Деревьев много вокруг лагеря растет.
– Мы не сможем воду кипятить, – спокойно заметил присутствовавший при разговоре начальник тыловой службы. – У нас котлов для приготовления пищи на костре нет.
Пока начальство спорило, Воронов с грустью подумал, что о минералке придется забыть. Каждый день гонять машину к источнику никто не будет.
– Дворник! Забирай Воронова, и дуйте на войсковой аптечный склад, – приказал Сопунов. – Бери все лекарства, какие только дадут. Объясни мужикам, что мы будем жить у черта на куличках в антисанитарных условиях. Все таблетки, бинты, мази, зеленку, йод – бери все подряд, пригодится.
13
У командира Калачевской оперативной бригады специального назначения подполковника Колиберенко были грубые мужественные черты лица, как у сталевара с патриотического плаката времен первых пятилеток. На совещаниях или с личным составом он не допускал шутливого тона, говорил отрывисто и только по существу.
Но в этот день Колиберенко позволил себе отойти от правил. В разведывательном отделе войсковой оперативной группировки его посетили необычные гости, один из которых, Воронов, не был офицером и не мог иметь допуск к совершенно секретной оперативной информации. В мирное время не мог. В августе 1989 года в НКАО общие правила не действовали – не до того было.
– Расслабься, ты не на плацу, – по-дружески потрепал Воронова по плечу Колиберенко. – Отвлекись от всего и расскажи с максимальной точностью, что ты видел на дороге. Никаких выводов не делай и не пытайся связать одно событие с другим.
Воронов последовал совету старшего товарища и подробно описал события на трассе, приметы и внешность их участников. Офицеры разведки, присутствовавшие на закрытом совещании, вопросов не задавали. Как потом догадался Виктор, вся беседа с самого начала записывалась на магнитофон, установленный в соседнем помещении.
– Покажи, каких размеров была змея? – попросил Колиберенко.
Как только Воронов развел руки:
– Вот такая, метра полтора длиной! – офицеры дружно засмеялись.
– Шутка, Витя, шутка! – сказал Колиберенко. – Змея нас совсем не интересует. Скажи лучше вот что: почему ты так уверен, что человек в «Жигулях» был слушателем?
– В первый раз нас послали в НКАО зимой, – начал Воронов. – Приехали мы в обычной милицейской форме. Единственным новшеством были бушлаты в дополнение к шинелям. В марте выяснилось, что яловые сапоги не пригодны для действий в горах – они слишком плотные, не пропускают воздуха, ноги в них начинают «гореть» и гноиться. Начальник школы выбил партию кирзовых сапог и переобул нас. Во вторую поездку нам выдали берцы вместо сапог и черные форменные куртки в качестве повседневной одежды. Специальным приказом начальника школы слушателям разрешили в НКАО носить форменные рубашки с коротким рукавом. Моя будущая теща обрезала рукава у рубашки, и теперь я на выбор могу ходить или в ней, или в куртке. У кого тещи или жены нет, тому остается только форменная куртка. В рубашке с длинным рукавом в Степанакерте никто не ходит.
– Мода не позволяет? – вполне серьезно спросил офицер-разведчик с погонами капитана.
– Конечно! – так же серьезно ответил Воронов. – Рубашку с длинным рукавом надо носить или с галстуком, или закатав рукава. Галстук в такую жару никто надевать не станет, а закатанные рукава на рубашке у нас считаются отстоем. У куртки рукава закатывают, а у рубашки – нет.
Неписаная карабахская мода возникла не одномоментно, а развивалась с течением времени. Вначале «модернизации» подверглись головные уборы. У повседневной фуражки с красным околышем вытаскивали внутреннюю пружину, околыш срезали, кокарду переставляли на место тульи, и получался милицейский берет с красным кантом. Прибывшие в Карабах московские офицеры искренне удивлялись: «Почему у нас, в столице, такие классные береты не выдают? Удобно же!»
Перед окончанием первой командировки Воронов нашел оставленное кем-то из офицеров форменное демисезонное пальто, пришил к нему курсантские погоны без буквы «К» и в таком виде отправился в Хабаровск через Москву. В аэропорту Домодедово его остановил военный патруль, состоявший из лейтенанта-артиллериста и двух курсантов с общевойсковыми эмблемами в петлицах.
– Товарищ курсант, что у вас за внешний вид? – строго спросил офицер.
Воронов посмотрел по сторонам и спросил удивленно:
– Вы это у меня спрашиваете? Я не курсант, а слушатель.
– Какая разница! – повысил голос офицер. – Кто вам позволил надеть офицерское пальто? Где буквы «К» на погонах?
– А, вы про это! – сделал вид, что догадался, о чем речь, Воронов. – У нас все так носят.
– Где это – у вас? – продолжил строжиться лейтенант.
– В НКАО, – жестко ответил Воронов. – Я только что приехал из Степанакерта. В НКАО буквы «К» на погонах не носят, чтобы автоматный ремень за них не цеплялся. А пальто я надел, так как мой плащ мятежники прострелили. Мой командир – майор Архирейский – мне свое пальто отдал. Не голому же мне в Хабаровск возвращаться!
После упоминания о Карабахе глаза курсантов округлились, словно у Воронова на груди вдруг воссияла золотая звезда Героя Советского Союза. Офицер-артиллерист смутился и увел патруль на первый этаж искать настоящих нарушителей правил ношения форменной одежды. Воспитывать парня, только что вернувшегося из горячей точки, смысла не было.
– Мое личное наблюдение, – продолжил доклад офицерам-разведчикам Воронов. – Если идешь по городу в форменной рубашке, то прохожие автоматически обращают на тебя внимание, смотрят, кто перед ними: свой, степанакертский милиционер или пришлый, командированный. В черной куртке никто из прохожих тебя не замечает. Понятно же, что в такой куртке только слушатель или офицер школы МВД может ходить.