В штаб вошел погруженный в свои мысли Немцов. Увидев на столе повестку, спросил:
– Разобрались, как поступить?
– Воронова отправим в Хабаровск. На вокзал привезем его за минуту до отправления состава. Когда поезд окажется на территории, контролируемой азербайджанскими властями, он будет в безопасности. Азербайджанская милиция постановление о его принудительном приводе исполнять не будет.
– Вот жизнь пошла! – повеселел от безысходности Воронов. – В родной стране Советской в разных районах одной республики разная власть! Как после этого экзамены по государственному праву сдавать?
– Архирейскому повестку не привезли, значит, им нужен конкретно Воронов, – заметил Немцов.
– Прокуратура НКАО исходит из реалий сложившейся обстановки, – сказал Сопунов. – Архирейский в Хабаровске. Сюда он ни за какие коврижки добровольно не поедет, а Воронов – вот он, на месте. Бери его тепленьким и допрашивай об исчезновении старика семидесяти трех лет от роду. Интересно, этот Наапетян действительно овец пас или тихо-мирно в своей постели скончался?
Немцов не стал высказывать предположений об обстоятельствах исчезновения пастуха, дал указание, кому Воронов должен передать штабные дела, и вышел на территорию лагеря, чтобы подготовить отъезд Виктора.
После его ухода Воронов еще раз внимательно прочитал повестку и наконец-то понял самый интересный момент в этом документе.
– Алексей Ермолаевич, вы знаете мое отчество? – спросил он.
– Зачем бы оно мне сдалось? – удивился Сопунов. – Ты в два раза младше меня, в большие начальники еще не выбился…
Воронов пальцем постучал по повестке:
– Следователь, который ни разу меня не видел, отчество мое знает.
– Вот черт! Я как-то об этом сразу не подумал. Откуда им может быть известно твое отчество?
– Изменник, бывший в день обстрела на КПП, знал, как меня зовут, а отчество мог подсмотреть на конверте письма из дома.
– Кстати, что у нас с почтой? Я что-то не помню, чтобы ее в десятую школу привозили.
– Еще перед отъездом Архирейский узнал, что письма в школу с почты доставлять не будут. Через кого-то в Особом комитете он договорился, что корреспонденция будет по-прежнему поступать на адрес кинотеатра, а оттуда мы ее будем забирать раз в неделю. Кинотеатр закрыт на замок, так что письма почтальоны отдают на хранение двум армянским беженкам из Баку. Архирейский за помощь с корреспонденцией пообещал им три рубля в месяц платить.
– Какие беженки? Те, которые напротив уличного умывальника в развалюхе жили?
– Они и сейчас там живут: две женщины и пятеро детей. На заборе у них прибит металлический рекламный плакат, оставшийся с давних времен: «Пейте вина, водки, коньяки Краснодарского ликеро-водочного завода!» Я в первый раз такую рекламу видел: официантка в белом фартуке с подносом, уставленным бутылками и бокалами, призывает перепробовать весь ассортимент спиртного краснодарского винзавода. Как только этот плакат во время антиалкогольной кампании не сняли!
– Не отвлекайся. Что с письмами?
– Я писем из дома после отъезда из кинотеатра не получал. Невеста должна была написать. Может, и написала. Мы, как в Балуджу переехали, почту у беженок не проверяли. Пока жили в кинотеатре, все поступившие письма складывали на стол у дневального в фойе. Посторонний незаметно подойти и перебрать письма не мог, а любой из нашего отряда – запросто.
– Давненько ты их заинтересовал! Но теперь все в прошлом. Собирайся, выписывай на себя требование, и в путь! – Сопунов посмотрел на Воронова: – Что с тобой? Жизненная энергия иссякла? Радуйся! Скоро в Хабаровске будешь, невесту обнимешь, с будущим тестем выпьешь.
– На душе мерзко! – признался Виктор. – Не думал я, что буду из Карабаха, как побитая собака, сбегать. По-воровски, от всех прячась, всех опасаясь.
– Погоди, дружок! – «обнадежил» Сопунов. – Не ровен час, мы все следом за тобой побежим. Если «Крунк» принял решение выжить нас из Степанакерта, то выживет! Сила и политическое влияние пока на их стороне.
Сборы у Воронова не заняли много времени. Он даже не стал примерять кроссовки, которые купил Рогов. Вытащил их из коробки и сунул на дно спортивной сумки. Сверху уложил вещи, на них – полотенце и полиэтиленовый мешочек с гигиеническими принадлежностями. Самым ценным в его багаже была общая тетрадь, в которой Воронов вел дневник своего пребывания в НКАО, вклеивал заметки из газеты «Советский Карабах». Еще две такие тетради, исписанные зимой и весной, хранились у него дома, в квартире родителей.
В дорогу Воронов отправился в черной куртке, которая выглядела авторитетнее, чем повседневная милицейская форма. В черной куртке любому встречному представителю власти можно было сказать: «Я из Карабаха!» В обычной форме пришлось бы удостоверение показывать и долго объяснять, почему у тебя нет при себе никаких документов о командировке, которой, кстати, официально тоже не было.
В конце 1988 года окраины Советского Союза запылали в огне межнациональных конфликтов. Наводить порядок МВД СССР направило внутренние войска и ведомственные учебные заведения. Министр финансов СССР обратился в Политбюро ЦК КПСС с докладной запиской, в которой сообщил, что денег на выплату командировочных расходов для преподавателей и слушателей учебных заведений МВД СССР в казне нет. Министр внутренних дел Бакатин В. В., верный соратник Горбачева, не задумываясь, нашел выход из сложившегося положения: объявил, что часть личного состава учебных заведений направляется не в командировку, а меняет место дислокации.
Это был самый настоящий обман и издевательство над здравым смыслом. Офицеры возмущались в кулуарах, материли министра последними словами, но поделать ничего не могли и в назначенный срок покинули свои семьи, чтобы передислоцироваться на «новое место прохождения службы».
Указание министра о передислокации части личного состава учебных заведений логического объяснения не имело, но с законотворческой точки зрения составлено было идеально. Согласно указанию, часть личного состава Дальневосточной высшей школы МВД СССР поехала в Закавказье, чтобы там продолжить учебный процесс и заодно, как бы между делом, оказать помощь местным правоохранительным органам в охране общественного порядка. Хабаровчане к учебе в НКАО приступить даже не пытались, упущенное время хотели нагнать весной, но толком не успели: последовала новая командировка в Степанакерт.
Через десять лет депутаты Государственной думы решили приравнять участников событий в НКАО к ветеранам боевых действий, и тут выяснилось, что никто из слушателей доказать свое пребывание в Карабахе не мог. Командировки-то не было! Если не было приказа по школе об откомандировании, то и в НКАО никто не был. Мошенничество с командировочными денежными средствами советскую экономику не спасло, а в памяти побывавших в НКАО слушателей и преподавателей осталось.
Когда Воронов был почти готов к отъезду, трое плечистых слушателей в спортивных костюмах зашли в штаб, где Дворник выдал им сто граммов разбавленного спирта. Парни прополоскали спиртом рот, немного вылили на одежду, чтобы запах спиртного был сильнее. Глотать спирт начальник штаба строжайше запретил.
– Завтра сюда может нагрянуть прокуратура с разборками. Вы должны быть готовыми сдать кровь на наличие алкоголя. Если его не найдут, значит, шпики за забором – лжецы. Они будут утверждать, что вы были пьяными, объективная проверка покажет, что нет.
По команде Сопунова трое «выпивших» парней вышли за ворота пионерского лагеря, свернули к небольшому пригорку, где на камне скучал один из шпиков – неприметный молодой худощавый мужчина в поношенной гражданской одежде.
Чтобы не мудрить, хабаровчане начали с классики:
– Эй, ты! Закурить есть? А че так грубо отвечаешь? Ты че, самый деловой здесь?
Шпик что-то невнятно ответил. Здоровяк Агальцов схватил его за грудки:
– Ты кого козлом назвал? Я из тебя самого сейчас козла сделаю!
Второй шпик, видя, что его товарища сейчас будут бить, бросился ему на помощь. Не дожидаясь окончания конфликта, группа парней вышла проводить в дорогу Биче-Оола с сумкой Воронова в руках. Пока одногруппники похлопывали тувинца по плечу, желали ему приятной дороги, Виктор незаметно проскользнул в штабной УАЗ, лег на сиденье.
В самый разгар заварушки «уазик» выехал за ворота и повернул на трассу. Если за воротами пионерского лагеря наблюдал еще кто-то, то никого, кроме водителя автомобиля и пассажира с характерной восточной внешностью, он бы не увидел.
За двадцать минут до отхода поезда Воронов был на вокзале. За билетом пошел Сватков. Воинское требование на поезд Воронов выписал на его имя. При продаже билетов на поезд документов, удостоверяющих личность, не требовалось, но Виктор решил перестраховаться: вдруг кассир захочет убедиться, тому ли военнослужащему он продает билет? Минуты ожидания до отправления поезда показались Воронову вечностью. На душе у него было паршиво, настроения – никакого. Парни, видя его угнетенное состояние, старались подбодрить товарища грубыми шутками:
– Ворон, прикинь, сейчас получится как в анекдоте: приезжаешь ты из командировки раньше срока, а твоя Леночка уже с другим крутит. Вот комедия будет! Ты, Ворон, чтобы дураком не выглядеть, у какой-нибудь другой чувихи до нашего приезда зависни, тогда свадьбу отменять не придется.
Суета у вагона подсказала, что поезд отправится с минуты на минуту. Воронов наскоро попрощался с друзьями и побежал к проводнику. Не успел он войти в вагон, как состав тронулся, проводник закрыл дверь в тамбуре. Виктор помахал рукой и почувствовал, как к горлу подкатил ком, а на глаза навернулись слезы. Не думал он в такой обстановке покидать НКАО, своих однокурсников и преподавателей. За годы учебы ребята из группы стали ему братьями по крови и духу, готовыми всегда прийти на выручку, и вот он покидает их, сбегает под давлением обстоятельств.
«Я уезжаю, а часть моей души остается здесь, в Степанакерте, – подумал Воронов. – С парнями я в Хабаровске встречусь, а сюда больше вряд ли попаду. Прощай, Карабах! Оставайся с миром».