«Черт возьми! – при виде майора мелькнула шальная мысль. – У них реально звания дают, исходя из живого веса. Если свисает живот над брючным ремнем – будешь майором, если худой как щепка, то ходи до самой пенсии лейтенантом, не позорь советскую милицию».
Воронов подошел к столу начальника, по-хозяйски сел на стул напротив.
– Мне нужен транзитный билет в Москву, – сказал он.
– Всем билеты надо, – снисходительно усмехнулся майор. – Знаешь, сколько вас таких за день бывает? Десятки, сотни! И всем билеты надо, всем надо срочно улететь.
– Я – не все, – веско заявил Виктор и выложил перед начальником милиции повестку в прокуратуру.
По мере того, как майор читал повестку, менялось выражение его лица. Вначале оно было снисходительно-покровительственным, потом внимательно-настороженным, и наконец, наступила фаза просветления – начальник милиции понял, кто сидит перед ним.
– Тебя же не из-за какого-то пастуха вызывают? – догадался он. – Там что-то серьезное было?
Воронов молча кивнул. Майор одобрил такое сдержанное поведение.
– Правильно, ничего о себе не говори и ни о чем не рассказывай! Иногда и стены имеют уши. Ты пришел, попросил билет – я помог. Коллега из Хабаровска – это почти брат родной, ближайший родственник! Как не помочь хорошему человеку билет на самолет достать!
Начальник милиции вызвал дежурного сержанта, отдал короткое распоряжение на азербайджанском языке. Сержант переписал данные служебного удостоверения Воронова, забрал воинское проездное требование и через десять минут вернулся с билетом до Москвы.
Пока он ходил, из ресторана аэропорта принесли поднос с едой и чайник с длинным носиком.
– Покушай! – предложил майор. – Здесь ты в полной безопасности. Если сейчас, сию минуту, вся степанакертская прокуратура сюда нагрянет, то уйдет ни с чем! Мы тебя в обиду не дадим. Твой рейс через полтора часа, так что расслабься, подкрепись перед дорогой, отдохни.
Воронову вдруг стало смешно. Ему захотелось взять телефон, позвонить в Кремль Горбачеву и сказать: «Михаил Сергеевич, вы в курсе, что на окраинах Советского Союза творится? Бакинская милиция готова грудью встать на мою защиту только потому, что меня хочет арестовать степанакертская прокуратура. Равенство всех пред законом больше не действует? Если так, то наберитесь смелости и скажите во всеуслышание, что Советский Союз больше не является единым государством, если на его территории законы исполняются выборочно, исходя из интересов противоборствующих сторон».
На импровизированный обед Воронову подали три толстых горячих чебурека с мелкорубленой бараниной, брынзу, большую лепешку, мисочку с соусом и пучок зелени, состоящий в основном из кинзы. Кавказские мужчины за стол без зелени не садятся. Хороший обычай, кстати говоря.
Воронов съел все до последней крошки, вымакал соус остатками лепешки, выпил весь чайник чая и до самого отлета рассказывал майору и двум его подчиненным карабахские новости. Воронов знал, как преподать события, чтобы хозяева не пожалели, что стали помогать ему.
Простившись с нарядом дежурной части аэропорта как с лучшими друзьями, Виктор в сопровождении сержанта пошел на посадку. Милиционер, минуя стойку регистрации и зону предполетного досмотра, вывел Воронова прямо к накопителю, и через несколько минут Виктор уже занимал отведенное ему стюардессой место.
Двигатели авиалайнера Ту-154 взвыли, самолет мелко задрожал, разбежался по взлетно-посадочной полосе и взмыл в воздух. Теперь Воронов точно был недосягаем для степанакертских прокуроров, львовских бандеровцев и боевиков-националистов. В России Виктор мог не опасаться незаконного ареста или выстрела из-за угла. В РСФСР советские законы еще действовали.
В Москве Воронов почти сутки провел в аэропорту Домодедово. Билетов в нужном направлении не было, в милиции аэропорта помочь отказались. Повестка из прокуратуры НКАО в столице СССР волшебной силы не имела. Пришлось рассчитывать исключительно на свою выносливость и счастливый случай. Выстояв ночью пятую за сутки очередь в транзитную кассу, Воронов узнал, что мест в самолетах до Хабаровска нет, зато можно вылететь в его родной город. Исключительно редкая удача! Виктор воспользовался ей и нагрянул домой нежданно-негаданно.
Отдохнув с дороги, отоспавшись, Воронов сверился с дневниками и высчитал, что он пробыл в Нагорно-Карабахской автономной области 132 дня. За это время он заработал два нагрудных знака, три благодарности, подписанные генералами, и получил бесценный опыт общения с представителями нерусских национальностей. Но главный вывод, который Воронов сделал в НКАО, не был связан с местным населением или политической обстановкой в мятежной области. В Степанакерте Виктор узнал, что в СССР вновь появились украинские националисты, мечтающие о создании независимого государства. До НКАО Воронов искренне считал русских и украинцев одной нацией.
Часть вторая
19
Прилетев в Хабаровск, Воронов решил пока не появляться у невесты и сразу же направился в школу, общежитие которой считал своим вторым домом. Не успел он переступить порог любимого жилища, как встретился с замполитом курса.
– Воронов, как я рад тебя видеть! – искренне обрадовался тот. – Ты все, приехал? Сегодня заступишь дежурным по курсу.
Воронов пробовал протестовать, ссылаясь на то, что устал с дороги, но замполит был неумолим: «Дежуришь, и точка!»
Довольный и веселый, что нашел дежурного по курсу, замполит не стал дожидаться окончания рабочего дня и ушел домой.
Воронов переоделся в повседневную форму, сходил на общешкольный развод.
– Сколько человек заступает в наряд? – спросил его дежурный по школе.
– Я один, – ответил Воронов. – Весь курс еще в НКАО.
Офицер понимающе кивнул и занялся первокурсниками.
Вернувшись в общежитие, Виктор принял наряд у парня из параллельной группы. В отсутствие личного состава прием-передача дежурства проходила без лишних формальностей: сдающий смену дежурный принес из своей комнаты телефон, по которому можно было связаться с дежурной частью школы. Воронов не стал устанавливать аппарат на тумбочку дневального, а унес его к себе в комнату. Телефон был единственно ценным предметом, который могли украсть в отсутствие дневального на посту.
– Что тут нового? – поинтересовался у отдежурившего Воронов.
– Поговаривают, что каникулы у нас начнутся только в середине сентября, а так… изменений никаких нет.
– Понятно, – кивнул Воронов и ушел к себе в комнату приводить в порядок форму.
На повседневный китель и шинель он нашил годички с четырьмя полосками, означавшими четвертый, выпускной, курс. Вечером поужинал в школьной столовой и отметил, насколько еда в Хабаровске была вкуснее той малосъедобной массы, которой пришлось питаться в Балудже.
Наряд по курсу должен был состоять из четырех человек: дежурного и трех дневальных, один из которых был обязан стоять около тумбочки на первом этаже общежития. Так как Воронов был в наряде один, он ушел к себе и занялся наведением порядка в комнате, в которой никто не жил со дня отъезда в Карабах.
В половине первого ночи Виктор спустился на первый этаж, убедился, что тумбочка дневального все еще на месте, и подошел к кабинету начальника курса. Замок на двери кабинета имел скользящий ригель, называемый в просторечии собачкой. Уходя домой, замполит не стал проворачивать ригель ключом и оставил его в захлопнутом положении. Воронов отжал его вилкой, которую прихватил на ужине в столовой. Никого не опасаясь, он вошел в просторный кабинет начальника курса, включил свет.
Картотека с анкетами слушателей курса хранилась в шкафу, в незапертом ящике. Воронов поставил ее на стол, сел в кресло и взялся за работу. Вначале Виктор отобрал анкеты всех слушателей, указавших, что они родились на территории Украинской ССР, потом сверился со списком личного состава отряда и отложил в сторону анкеты тех, кто не был в НКАО во второй командировке.
С собой Воронов принес приказ по сводному отряду, в котором перечислялись КПП около Степанакерта и личный состав, заступавший на них для несения службы в конце июля 1989 года, в те дни, когда исчез Грачев. Достать необходимые документы для Виктора труда не составило: он просто забрал с собой из штаба отряда все бумаги о служебной деятельности хабаровчан в НКАО в интересующий его период.
Штабную документацию разрабатывали зимой Архирейский и Воронов, весной – Воронов и Сопунов, так что Виктор прекрасно знал, где какие документы хранятся. По большому счету отрядная документация не имела силы официальных документов: сводный отряд официально не был откомандирован в НКАО, а продолжал повседневную учебу на новом месте дислокации. Что делать с накопившимися документами после окончания службы в НКАО, руководство отряда не знало. Но был один примечательный момент: после Первого степанакертского мятежа Сопунов велел Воронову отложить самые ценные документы отдельно, чтобы в случае штурма базы их можно было сжечь.
Воронов приступил к выписке данных из анкет интересовавших его слушателей, но был вынужден прервать работу. С грохотом и матерной бранью в общежитие вернулись два нетрезвых однокурсника. Удивившись, что откуда ни возьмись в Хабаровске материализовался Воронов, они ушли спать.
Виктор покурил на улице и продолжил выписку.
В день обстрела в Дашбулаге службу на КПП несли десять слушателей и офицер. Данные на офицера Воронов не смог бы получить при всем желании – личное дело майора Павлушова хранилось в отделе кадров школы под семью замками и сигнализацией. Впрочем, Павлушов Воронова не интересовал. Он с самого начала исключил его из числа подозреваемых. Изменником, агентом «Крунк» и бандеровского подполья был кто-то из слушателей, а не офицер.
Из десяти слушателей один (Грачев) исчез, двое были бурятами, один – якутом. Их анкеты Воронов отложил в сторону.
Представитель коренных народов Дальнего Востока не мог быть предателем, и вот почему. Если в узком кругу собирались выпить русские, то разговор рано или поздно заходил о политике. Не может русский человек выпить водки и не подвергнуть критике действия коммунистической партии и советского правительства! Так было всегда: и до перестройки, и во время нее, и в 1989 году, когда перестройка как сумма действий, направленных на достижение определенных целей, стала стремительно затухать.