Буряты, якуты и другие представители коренных народов Сибири и Дальнего Востока за распитием спиртного о политике не говорили. Нельзя сказать, что они были совершенно аполитичными ребятами, но политика их мало интересовала. Тем более никому из бурят дела не было до Украины, находившейся черт знает где от озера Байкал и могучей реки Ангары.
«Не могли ни буряты, ни якуты принять участие в бандеровском заговоре», – еще в НКАО решил Воронов.
Анкеты, с которыми работал Воронов, составлялись собственноручно кандидатами на поступление в школу до сдачи вступительных экзаменов. В отличие от личных дел слушателей, они хранились у начальника курса. Лгать при поступлении в школу и указывать неверные данные о себе никому бы из абитуриентов и в голову не пришло. Во-первых, в этом не было никакого смысла, а во-вторых, начальник курса мог сверить данные в анкете с личным делом абитуриента, выявить расхождения и подать рапорт на отчисление такого абитуриента.
Воронов поступил в школу летом 1986 года, когда межнациональные конфликты в СССР еще не приобрели размах бедствия в государственном масштабе. О бандеровском движении тогда вспоминали только в прошедшем времени, как о чем-то давно минувшем.
Из шести анкет Воронова заинтересовали две. Виктор Дробинко родился в городе Виннице, Дмитрий Стойко – в Одессе. Дробинко поступал в школу от УВД Челябинской области, Стойко – от УВД Благовещенска, где проходил срочную службу.
С первых дней учебы начальник курса и замполит делали заметки о каждом слушателе, по материалам которых после сдачи государственных экзаменов должны были написать служебные характеристики на своих бывших подчиненных. Эти заметки, написанные на отдельных листочках, были прикреплены канцелярскими скрепками к анкетам.
Воронов полностью переписал заметки на Дробинко и Стойко, с записями об остальных уроженцах Украины только ознакомился. Из любопытства он прочитал записи о себе и своих одногруппниках. В целом изложенное в заметках соответствовало истине и довольно точно характеризовало каждого слушателя.
Закончив читать, Воронов вернул анкеты на место и увидел в шкафу тоненькую папочку с приклеенной биркой «Проверки». Виктор раскрыл ее и замер от удивления. Первым документом в папке был рапорт участкового инспектора милиции на имя начальника РОВД Кировского района Хабаровска о неподобающем поведении рядового милиции Дробинко В. А. Начальник РОВД по существу рапорта проверку проводить не стал и направил его начальнику школы для принятия решения. Заместитель начальника школы отписал рапорт начальнику курса. Проверку по свежим следам провести не успели, так как курс выехал в Степанакерт.
В своем рапорте участковый инспектор сообщал, что в июне 1989 года к нему обратились с жалобой на своих соседей жильцы многоквартирного дома. Проверкой, проведенной участковым, было установлено, что к слушателю Дробинко, арендующему однокомнатную квартиру на втором этаже, приехали родственники жены из города Винницы. Целыми днями украинская родня Дробинко пьянствовала и дебоширила, нарушая покой соседей по подъезду. На замечания жильцов дома гости из Украины не реагировали или отвечали грубо, вызывающе. В ходе профилактической беседы Дробинко должных выводов не сделал, родственников жены не угомонил.
По обычаю, после поступления в школу Дробинко получил кличку – Дробь № 8. Почему именно № 8? Этого, наверное, и сам Дробинко не знал. Случайно данная кличка удивительно точно соответствовала характеру Дробинко. Он, как выпущенная в летящую утку дробь, был быстрым, подвижным, но редко добивался поставленной цели. Дробь был парнем шумным, азартным спорщиком, любителем выпить. Как следовало из рапорта, родственники жены были ему под стать.
Следующим и последним материалом проверки было заявление жены одного из слушателей. Вслед за мужем она переехала из Сибири в Хабаровск, но супруг загулял и ушел жить к другой женщине. Назвав мужа в заявлении «подонком» и «подлецом», обиженная супруга требовала вернуть его в семью.
«С Дробью все понятно, – подумал Воронов. – Что он – баклан[7], что его жена, что ее родственники. Не может девушка из бакланской семьи быть скромной и выдержанной. Кровь есть кровь! Женишься на дочери – смотри на мать».
Воронов положил папку с материалами проверки на место и почувствовал какую-то недосказанность после ознакомления с материалами.
«Дело не в Дробинко, – понял Воронов. – Помнится, было какое-то происшествие, связанное со Стойко. По нему в декабре проводили проверку, но решили дисциплинарному взысканию не подвергать, так как курс уже одной ногой был в НКАО. Вспомнить бы ключевое слово!»
Особенностью памяти Воронова были ключевые слова, по которым он восстанавливал давно прошедшие события. В разговоре со случайным попутчиком Назимом таким словом была «дудочка», на которой играл азербайджанец. Вспомнив вагонное купе и связанное с ним слово «дудочка», Воронов мог бы довольно точно воспроизвести вечерний разговор и жалобы изгнанника на перестройку и гласность.
Где-то глубоко в подсознании Воронова хранилась информация о происшествии со Стойко, но путь к ней пока был закрыт.
«Ничего! – подбодрил себя Воронов. – Ключевое слово потом само собой всплывет и прояснит картину прошлогодних событий».
Перед уходом Воронов проверил кабинет, выключил свет и ушел спать. За сохранность тумбочки на входе он не опасался: кому на ум придет воровать пустую тумбочку армейского образца? Что с ней делать? В своей комнате в общежитии поставить? Начальник курса заметит лишнюю мебель, отберет и отправит на склад.
Вытянувшись на жесткой кровати, Воронов вернулся к размышлениям об изменнике как об абстрактном человеке, без привязки его к наряду на КПП в Дашбулаге.
«Когда все это началось? – уже в который раз стал припоминать Воронов. – Пожалуй, в феврале 1988 года, после сумгаитских событий. Тогда стали поговаривать, что нас могут отправить нести службу в Баку или Сумгаит, где прокатились армянские погромы. Но это была зима 1988 года! Советская власть была еще крепка, Горбачев уверенно вел народ в светлое будущее. Если бы кто-то в феврале сказал, что Советский Союз может распасться, этого человека сочли бы психом или провокатором.
Летом разговоры про отъезд на Кавказ стихли, а осенью зазвучали с новой силой. В ноябре мы уже четко знали, что в ближайшее время отправимся в Карабах или Баку.
В НКАО у слушателей произошла переоценка идеалов социализма. Оказалось, что равенство в СССР не распространяется на союзные республики.
В начале апреля мы вернулись из НКАО и через два месяца отправились туда во второй раз. Когда бы агенты «Крунк» или бандеровцы смогли завербовать меня? До декабря 1988 года это было невозможно. Я, конечно же, со скепсисом относился ко всей пропагандистской мишуре, но в нерушимость Советской власти верил свято. Карабах все изменил.
Предположим, агенты вражеского подполья решили завербовать меня во время командировки в НКАО. Ничего бы у них не получилось. В Степанакерте я был у всех на виду. Уходил в горы крутить нунчаки, и что с того? Как бы ко мне подошел вербовщик? Сказал бы: «Друг, оставь стрекоз в покое! Я хочу пообещать тебе бочку варенья и научить, как советскую родину продать». Не стал бы я в горах с незнакомцем разговаривать. Вербовать меня надо было в спокойной обстановке, ненавязчиво, с приведением множества примеров. Самый наглядный из них: почему в РСФСР повсеместно введены талоны на товары первой необходимости, а в союзных республиках талонов не было и нет? Не потому ли, что сахар и стиральный порошок изымают из продажи в РСФСР и отправляют в тот же Карабах, чтобы местные националисты не могли сослаться на дефицит товаров? Как преодолеть товарный голод в РСФСР? Ответ ясен: оставить чай и мыло себе, показать братским республикам шиш: «Не будет больше товарной подкормки, товарищи! Самим жрать нечего». Окраины СССР, столкнувшись с талонной системой, тут же взбунтовались бы.
Повсеместные мятежи можно погасить двумя методами: подавить силой или сделать так, чтобы события в бунтующих республиках не касались бы российского народа. Подавить войсками бунт можно, а удержать власть на штыках – нет. Остается распад государства: отделение бунтующих регионов от РСФСР или выход РСФСР из состава союза. И в том и в другом случае товарный голод должен был прекратиться, а бывшие союзные республики пускай живут как хотят!»
Разговоры об отделении РСФСР от остальной страны среди слушателей начались еще в конце зимы, летом об этом говорили уже открыто, никого не опасаясь. Новый союз представлялся как объединение трех славянских республик: РСФСР, Украины и Белоруссии. Об изменении общественно-политического строя с социализма на капитализм разговоров не было.
«Весной нас лишили каникул и сразу же после возвращения посадили за парты, – продолжил размышлять Воронов. – Самое время для вербовки! Душа в смятении, ответов на вопрос, почему в стране царит такое вопиющее неравенство, нет. Где вербовщику встретиться с будущим изменником и под каким предлогом завязать знакомство? Холостяков, живущих в общежитии, завербовать будет сложно. Холостяк выходит за пределы школы или по делам, или развлечься. Политика и развлечения – вещи несовместимые. Ни один идиот не поменяет поцелуй с хорошенькой девушкой на разговор о новом мироустройстве. Политика всегда является следствием скуки или отчаянного положения. Когда ты влюблен и доволен жизнью, о революции думать не будешь. О том, где бы достать еще бутылочку вина, задумаешься, а об отделении РСФСР от СССР – нет.
Итак, холостяки отпадают. Остаются женатые парни, проживающие в городе. После учебы они возвращаются в свои семьи и остаются предоставленными сами себе. Вербуй на здоровье, только подход найди! Пламенных революционеров, готовых лишиться свободы ради общественного блага, я еще не встречал. Значит, при вербовке вражеские агенты использовали комбинацию из заманчивых посулов и материального вознаграждения.