«Стойко ввязывается в неприглядные истории из-за своей подруги. Если бы не Тихонова, он бы на курсе ничем не выделялся. Что их связывает? Любовь, секс? Если бы он любил ее и хотел создать семью, то женился бы на ней и жил в городе. Но ничего подобного! Она жила в своем общежитии, он – в своем. Встречались где придется, в кино и рестораны ходили. Они, конечно, могли в Одессе во время каникул вместе жить, но к чему такие сложности? В Одессе они муж с женой, а в Хабаровске просто знакомые? Слишком сложно и логически не объяснимо.
Как подруга для сексуальных утех Тихонова – объект так себе. Она – не Веденеева, с которой не стыдно по городу пройтись. С Тихоновой бы я в приличном месте не появлялся. Слишком уж она пропито выглядит.
Какого черта я цепляюсь за их личные отношения, быть может, надо копнуть глубже? Они оба из Одессы. Что я знаю об этом городе? «Одесса – город славы русских моряков». В 1941 году была героическая оборона Одессы. У нас в литературе о Великой Отечественной войне оборона любого населенного пункта всегда героическая, а освобождение его проходит как-то буднично, без громких эпитетов, хотя наступать всегда труднее, чем обороняться.
В Одессе живет много евреев, превратившихся в отдельную нацию – одесситов. О том, чтобы в Одессе жили украинцы, я не слышал. Они, естественно, там живут, но это ничего не значит. В Хабаровске живет много корейцев, но никакого корейского колорита на улицах нет. Корейцы на Дальнем Востоке давно ассимилировались с русскими и о присоединении к Северной или Южной Корее не мечтают. Действует ли в Одессе западноукраинское националистическое подполье? Наверное, да.
Если северокорейская разведка имеет агентуру в Хабаровске, то почему бы в Одессе националистам не опереться на украинскую часть населения? В любом обществе всегда есть граждане, недовольные действующей властью. Надо только направить недовольство в нужное русло. Национальная идея – хороший стимул для вербовки, но Стойко и Тихонова не украинцы! У Стойко украинская фамилия, но сам-то он русский и говорит по-русски чисто, как коренной дальневосточник».
Воронов открыл глаза. Пассажиры в салоне самолета спали или тупо разглядывали потолок над собой. Стюардессы копошились в своем закутке, готовились разносить обед.
Стойко и Тихонова были вторыми одесситами, с которыми столкнулся Воронов. Первым был парень в армии, одного года призыва с Вороновым. Скользкий тип, ненадежный! Говорил этот парень с одесским акцентом. Командира взвода коробило, когда вместо «что» одессит переспрашивал «шо?». За это «шо» взводный заставлял бойца в одиночку нарезать бегом круги вокруг плаца. «Ты у меня к концу службы будешь говорить как диктор центрального телевидения!» – обещал офицер, но ничего не получилось. Одессит, как ни старался, избавиться от родного говора не мог.
«Откинем национальный мотив, – продолжил размышления Воронов. – Если Тихонова в Хабаровске раз за разом попадала в историю, то как она себя вела в Одессе? Она могла попасться на краже, могла подраться в пьяном виде в общественном месте. Националисты, узнав о ее проблемах с законом, могли помочь – дать взятку кому надо, нанять хорошего адвоката.
Девушка с криминальными наклонностями и асоциальным поведением – идеальный объект для вербовки. Через нее националисты могли выйти на Стойко, втянуть его в какую-то незаконную деятельность, а потом начать шантажировать: «Или ты поможешь нам, или мы выложим всю правду о тебе руководству школы». Вроде бы логично, но зачем вражеским разведчикам устраивать дебош в ресторане? Зачем Тихоновой воровать вещи в общежитии?
Если националисты завербовали Стойко, то произошло это после первой поездки в Карабах. До этого его и Тихонову связывали дружеские или любовные отношения, что, в общем, одно и то же. Дружбы между незамужней женщиной и холостым мужчиной не бывает без секса, если, конечно, им не по семьдесят лет.
Итак, предположим, Тихонова является тайным агентом западноукраинского подполья. Завербовали ее просто так, на всякий случай, без какого-то конкретного направления деятельности. Так как агент временно законсервирован, финансовую помощь ему оказывают от случая к случаю, и выдают ее, скорее всего, в отпуске, в Одессе.
Тихонова любит выпить-закусить. На талоны сильно не разгуляешься: две бутылки водки в месяц – и все! За третьей бутылкой надо идти к таксистам, а у них бутылка «Столичной» стоит 25 рублей. На стипендию и денежные переводы из дома шиковать не получится, вот она и стала воровать. Попалась. Пока была под подпиской о невыезде, попросила о помощи Стойко. Тот так помог, что подругу упрятали за решетку. Наверняка его глодало чувство вины, но как помочь Тихоновой? Тут-то и появился вербовщик.
Тихонова наверняка прозондировала его отношение к событиям в Советском Союзе, набросала кураторам морально-психологический портрет кандидата для вербовки. Националисты, узнав об аресте Тихоновой, решили действовать. Вербовщик мог представиться родственником Тихоновой: «Это из-за тебя моя племянница в тюрьме сидит? Такой девчонке судьбу сломал! Приеду в Одессу, подготовлю тебе «встречу». Весь город будет знать, какая ты сволочь. Родителям твоим на улицу стыдно будет выйти. У нас город сам знаешь какой – позора и предательства не прощают».
«Дядя» Тихоновой мог пообещать уладить дело миром, если Стойко согласится ему помочь. Для начала дать письменную характеристику офицерам и слушателям школы. Классика жанра! Характеристика на соседа по комнате или преподавателя – это сведения, составляющие служебную тайну. Если ты о нелюбимом преподавателе нелицеприятно высказываешься при каждом удобном случае, то это твое личное дело. Если ты написал характеристику преподавателя для вражеского агента, то ты уже изменник Родины, предатель, которого надо судить и расстрелять, чтобы другим неповадно было сотрудничать с врагами.
До отъезда в НКАО у вербовщика и Стойко было время оговорить способы передачи информации и взаимодействия. В Степанакерте Стойко уже ничего не оставалось, как выполнять задания националистов.
Но это только версия! Вполне возможно, что Стойко – просто дурак. Связался не с той девушкой и стал раз за разом попадать в неприятные ситуации. Так кто – Стойко или Дробинко? Изменник – кто-то из них двоих. Других кандидатов в Иуды нет».
Бортпроводница принесла обед. Воронову, как всегда, попалась спинка фирменного аэрофлотовского цыпленка. Сколько Виктор ни летал на самолетах, ему всегда попадалась тощая спинка крохотного цыпленка. Кому доставались грудки и ножки, для Воронова так и осталось загадкой.
25
Через три дня пребывания дома Воронов затосковал и стал собираться в дорогу. Родители после долгих совещаний выделили ему 50 рублей, еще 80 дала сестра, правда, с условием:
– Если в Тернополе все есть, купишь мне набор турецких теней и румян. Смотри, чтобы тебя не одурачили и не подсунули растертые в порошок цветные мелки. Еще купи набор плавок «неделька» и перламутровый лак для ногтей с блестками. Остальные деньги можешь потратить по своему усмотрению.
– Какая щедрость! – сыронизировал Воронов, пряча деньги в портмоне. – На оставшиеся рубли я могу по-барски шикануть – купить бутылку лимонада «Буратино» с булочкой за четыре копейки.
Сестра обиделась, попыталась отобрать деньги, но безуспешно.
Перед самым отъездом Виктор зашел к бабушке, но смог раскрутить ее только на десять рублей. Зато бабуля напекла ему в дорогу пирожков с вареным яйцом и луком – хоть какая-то экономия! Не надо будет по Москве рыскать в поисках пропитания.
Сложив полученные от родственников средства и собственные накопления, Воронов пришел к выводу, что купить джинсовую куртку в Тернополе вряд ли удастся. Но не беда! Не в куртке счастье. Поездка сама по себе – это приключение, это маленькая жизнь.
В дорогу Виктор отправился с довольно объемной сумкой на молнии производства ГДР. Сумку он купил на хабаровском рынке за 60 рублей еще перед первой поездкой в Карабах и не прогадал: сумка была прочная, с длинными ручками, позволяющими носить ее через плечо.
В Новосибирске Воронов перерегистрировал билет до Москвы и через десять часов ожидания вылетел в столицу Советского Союза. Билет из Сибири до Москвы получить было гораздо проще, чем в обратном направлении. Сказывался сезонный фактор. Туристы, отдохнувшие на берегу Черного моря, возвращались домой, в Сибирь и на Дальний Восток, а лететь в сторону европейской части СССР желающих было мало.
В Москве Воронов пересел на поезд до Брянска. В плацкартном купе его соседкой оказалась словоохотливая женщина лет тридцати.
– От нас до запретной зоны в Чернобыле сорок два километра, – рассказывала она. – В позапрошлом году к нам приезжали специалисты из Москвы, замерили радиационный фон заражения местности. Приборы показали небольшое превышение предельно допустимой нормы радиации. Специалисты посовещались, сверились с таблицами и пришли к выводу, что продукты растительного происхождения, выращенные рядом с зоной отчуждения Чернобыльской АЭС, употреблять в пищу можно, а мясо и молоко с наших ферм – нет. Наши селяне пригорюнились, но ненадолго. Нашелся умный человек, дал совет, как выйти из положения. Оказывается, если перед самым мясокомбинатом свинью тщательно помыть с хозяйственным мылом, то счетчик Гейгера не показывает превышение допустимой нормы радиации. Так и живем: самим мыла не хватает, зато свиньи в нужный момент чистенькие, словно из бани только что вышли.
– Как же потом? – удивился один из пассажиров. – При переработке мяса радиация же снова появится.
– Готовую продукцию мясокомбината на радиацию не проверяют. Но вы не волнуйтесь! От нашего мяса еще никто не умер. Все живы. Вся Москва нашу колбасу кушает и нахваливает. Мясо-то у нас действительно отменное!
В Брянске Воронов остановился у родственников Рогова. Дед приятеля рассказал, как он участвовал в Освободительном походе на Западную Украину в 1939 году.
– Что говорить, галичане жили богато! – припомнил события пятидесятилетней давности ветеран. – Дома в селах добротные, каменные, за каждым забором с десяток свиней хрюкает. Но больше всего нас поразило, как были одеты крестьяне. Все мужчины – в шляпах. У нас-то в то время кто шляпы носил? Руководство с района да городская интеллигенция, а у них что ни пан – то в шляпе!