енять их на свежий хлеб отказывалось.
Отдельно прапорщик положил четыре пачки сигарет без фильтра и коробок спичек – все в точном соответствии с нормами довольствия рядового и сержантского состава Советской армии. В ГСВГ солдатам выдавали сигареты четырех видов: «Гуцульские», «Северные», «Донские» и «Охотничьи». «Гуцульские» сигареты были откровенной гадостью, «Донские» – слишком крепкие, «Северные» оставляли неприятный вкус во рту, а сигареты «Охотничьи» не брезговали курить даже прапорщики и сержанты сверхсрочной службы. Воронову в дорогу положили сигареты «Охотничьи».
«Меня собрали по высшему разряду, – оценил Воронов. – Даже вещмешок подарили, вернее, списали, как убывающему из списков части военнослужащему».
Около шести часов вечера Як-40 с генералом Алексеевым на борту вылетел с военного аэродрома в Подмосковье. Внешне самолет ничем не отличался от своих гражданских собратьев. Даже регистрационные знаки на борту были аэрофлотовскими, а не ВВС. Салон авиалайнера был переделан. Передняя часть его была отделена перегородкой. В ней находились кресла повышенной комфортности, стол для совещаний и места для сопровождающих лиц. В хвостовой части самолета были полки для багажа, кухня и места для обслуживающего персонала. Воронова посадили в хвосте, и он тотчас после взлета уснул. За час до посадки Воронову предложили стандартный аэрофлотовский обед со спинкой курицы. Воронов, пользуясь случаем, спросил у стюарда, кому достаются куриные ножки и грудки. Стюард пожал плечами:
– Не знаю! Мы уже готовые комплекты получаем на базе питания.
– Генералу тоже кости достались? – не поверил Виктор.
– Для генерала предусмотрено особое меню, а его свита ест стандартные обеды.
При посадке Воронов вошел в самолет последним, а вышел из него первым, так что самого генерала Алексеева он не видел. Даже поблагодарить его не смог. Зато стюарду за два комплекта обедов Виктор с признательностью крепко пожал руку.
– Да ладно тебе! – смутился стюард. – Мы на следующий рейс новые получим.
В Новосибирске Воронов был около одиннадцати часов вечера. Автовокзал был уже закрыт до утра. Первого рейса междугородного автобуса можно было дождаться на железнодорожном вокзале или на улице, в сквере около автовокзала.
Виктор не стал экспериментировать с ночевкой в экстремальных условиях и поехал на вокзал. В час ночи через Новосибирск шел скорый поезд Москва – Иркутск. Воронов прикинул, что на поезде он быстрее доберется до дома, и купил билет. В плацкартном вагоне почти все пассажиры спали. Виктор нашел свое место, расстелил матрац на второй полке, дождался женщины-проводника.
– Хочу предложить выгодный обмен, – сказал Воронов проводнику. – Банка тушенки за комплект постельного белья.
Женщина велела подождать, сходила в купе проводников, пригласила Воронова войти. Виктор не мог оставить сумку без присмотра, вещмешок с продуктами также взял с собой.
– Что там у тебя? – спросил его мужчина-проводник. – Тушенка? Срок годности еще не вышел? Почему на банке цены нет?
– Армейская тушенка, изготовлена по спецзаказу.
– Выставляй все! – велел проводник.
Вскрыв коробку с сухим пайком, мужчина воскликнул:
– Ничего не меняется в Красной Армии! Как давали ржаные сухари, так и дают. Я двадцать лет назад служил. Колбасного фарша тогда не было, а в остальном паек не изменился.
Проводник надел очки, посчитал на бумажке.
– По восемь рублей за один комплект пойдет?
Воронов согласился с условием, что одну банку колбасного фарша он заберет с собой.
– Родителям покажу, – объяснил он. – У нас колбасного фарша в продаже никогда не было, родичи даже не знают, как он выглядит.
– Что у тебя еще есть? – спросил проводник.
– Турецкий свитер, новый. Себе бы оставил, да размер не подходит.
Проводник включил дополнительное освещение, осмотрел свитер, подергал этикетку на вороте.
– Сто восемьдесят рублей. Пойдет?
Виктор даже спорить не стал, забрал деньги, постельное белье и пошел спать. Домой Воронов приехал усталый до предела, но довольный. После общения с проводником у него появились деньги, чтобы раздать долги, да и подарки с собой привез! Не зря съездил, одним словом.
33
В начале октября главный редактор газеты «Львовский рабочий» вызвал корреспондента Юрия Сивоконя и дал ему задание написать заметку о скончавшемся накануне депутате Верховного Совета Украинской ССР Стеценко.
– Завтра его похороны, – напомнил редактор. – Твое присутствие обязательно.
По лицу начальника Сивоконь понял, что указание о его участии в похоронах поступило сверху и обсуждению не подлежит.
После траурной церемонии, когда присутствовавшие на похоронах стали расходиться, Юрия взял под руку незнакомый господин и попросил пройти в часовню, расположенную в восточной части кладбища. В часовне его ждал знакомый по портретам в газетах мужчина лет пятидесяти пяти с траурной ленточкой в петлице.
– Юрий Аскольдович, – сказал мужчина, – мы предлагаем вам избраться депутатом Верховного Совета вместо почившего Стеценко. Согласие Львовского обкома КПСС на выдвижение вашей кандидатуры уже получено. Но есть одно условие: ваша биография должна быть чиста, без намеков на сомнительное прошлое родственников по материнской линии. Вам понятно, о чем я говорю? К ноябрю мы подготовимся к выборам, а вы займетесь проходимцами, торгующими памятью вашего дедушки.
Сивоконь ушел с кладбища ошарашенный. Стать депутатом Верховного Совета означало войти в элиту общества, приблизиться к самому верху киевской власти. Депутаты Верховного Совета за участие в законотворческой деятельности зарплаты не получали, «трудились», так сказать, на общественных началах. При советской власти Юрий отказался бы от депутатского значка, но в 1989 году внутриполитическая обстановка в Советском Союзе поменялась. Коммунистическая партия утратила властные функции, перестала быть движущей силой советского общества. Реальная власть все больше стала переходить к депутатам всех уровней. В случае выхода Украины из состава СССР главой нового государства становился Председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР.
От перспектив взлететь на вершину власти закружилась голова. Сивоконь прекрасно понимал, что ему в Верховном Совете будет уготована участь марионетки, слепо исполняющей приказы львовского националистического движения. Но было одно но…
«Как только Верховный Совет проголосует за отделение Украины от СССР, я стану независимым депутатом и смогу культурно или матом послать куда подальше всех этих умников с газетных передовиц. Если полного отделения Украины не будет, то можно добиться широкой автономии для Галичины».
Сивоконь зажмурился и представил, как он возвращается во Львов главой автономии или председателем правительства. За это стоило побороться!
Он должен был лететь за телом матери в Москву. Деньги и документы Софьи Яновны были на месте, а дорожная сумка исчезла. Скорее всего, ее, воспользовавшись суматохой, украл кто-то из сидящих рядом пассажиров.
«Ну и черт с ним! – подумал Сивоконь. – Все записи были зашифрованы. Для воров они интереса не представляют. Надо просто забыть о первой неудавшейся попытке и начать все сначала, но уже не для удовлетворения прихоти мамочки, а для себя самого».
После смерти матери Юрий времени не терял. Из квартиры Софьи Яновны он забрал все, что могло представлять хоть какую-то материальную ценность. Сестре для успокоения души он дал тысячу рублей, остальные средства – деньги, золото, валюту, ювелирные украшения с драгоценными камнями – спрятал в тайнике у себя дома. Теперь пришло время воспользоваться сокровищами, награбленными Яном Сивоконем, для его же реабилитации.
В задумчивости Сивоконь разложил доллары на столе, пересчитал.
«Жукотский может запросить за архив гораздо больше, чем у меня есть, – подумал он. – Не проще ли одним выстрелом убить двух зайцев? Если Жукотский погибнет, то тайна архива Алексея Толстого исчезнет вместе с ним. Тайник, где Жукотский прячет архив, известен только ему. Нет Жукотского – нет архива».
Наутро Юрий стал собираться в дорогу. Вылет он запланировал на пятницу.
Мужа Оксаны Сивоконь в семье Софьи Яновны считали простодушным увальнем, деревенским простачком, который не видит дальше своего носа. Мать Оксаны как-то в сердцах сказала:
– Богдану в жизни на фиг ничего не надо: ни родины, ни флага, ни памяти предков. Ему бы нажраться от пуза, выпить стакан горилки да улечься на диван перед телевизором футбол-хоккей смотреть.
Богдан был крупным мужчиной высокого роста с пудовыми кулаками и добродушным лицом. Он родился и вырос в деревне. После женитьбы на Оксане он переехал в город, но душой остался там, где в загоне хрюкает откормленный кабанчик, а осенью, после сбора урожая, из отборной пшеницы гонят самогон, чистый, как слеза младенца, и крепкий, как гриб боровик в конце лета.
В среду Богдан попросил супругу:
– Посмотри, у меня тут, на голове, ничего нет?
Оксана, не заметив подвоха, погладила супруга по волосам.
– Нет тут ничего! – сказала с улыбкой.
Богдан выпрямился, изменился в лице и закричал:
– Нет, говоришь? А я думал, что рога выросли!
Богдан с размаху залепил жене такую пощечину, что она отлетела на диван и чуть не лишилась чувств.
– Ты, потаскуха, думаешь, мне ничего не известно? – прорычал разъяренный супруг. – Что ты в Баку делала? Ах да, помню! Твой братец попал под обстрел и чуть не погиб. Дружку его руку прострелили, а он так перепугался, что тебя для поддержки вызвал. С вокзала вы поехали в гостиницу, сняли два номера: двухместный – для мужчин, и одноместный – для тебя. Потом наступила путаница. Твой братец трое суток прожил у тебя в номере, а ты перебралась в двухместный номер, раненого утешать. Ты, часом, не забеременела в Баку? Учти, я чужого отпрыска воспитывать не буду.
Богдан прошел на кухню, залпом выпил стакан самогонки, вернулся к жене, потиравшей разбитую щеку.