Стойко, чувствуя свою вину за арест Тихоновой, не знал, что делать. О своих проблемах он рассказал Страннику, с которым поддерживал приятельские отношения. Странник и Стойко считались земляками, оба были из Украины, хотя и из разных областей.
Странник второй год работал на бандеровское подполье. В круг националистов его ввел отец, уважаемый среди бандеровцев человек. Странник написал куратору, что есть возможность завербовать однокурсника. Куратор направил в Хабаровск вербовщика родом из Одессы. Вербовщик пообещал вытащить Тихонову из СИЗО и оплатить услуги лучших адвокатов Хабаровска. Взамен он попросил совсем немного: написать характеристики на некоторых офицеров и слушателей школы. Список интересующих националистов лиц вербовщику дал Странник.
Ко времени второй поездки в Карабах Стойко дал подписку о сотрудничестве с украинскими националистами и стал предателем милицейского братства.
В августе ему в НКАО пришло письмо из дома. В конверт было вложено послание от Тихоновой, в котором она клятвенно обещала бросить «баловство». Будучи в августе в отпуске, Стойко встретился с друзьями, открывшими научно-производственный кооператив в одесском морском порту. Друзья, действующие под эгидой Одесского обкома ВЛКСМ, ни научной, ни производственной деятельностью не занимались. Их кооператив был посредником при купле-продаже зерна за рубеж. Жили вновь испеченные кооператоры на широкую ногу, за день в ресторане могли оставить месячную зарплату следователя милиции.
«Бросай ты эту школу! – увещевали приятели Стойко. – Найдем тебе место в кооперативе, будешь жить как кум королю и сват министру!»
После окончания школы Стойко по распределению должен был вернуться в Благовещенск, где у него не было ни своего угла, ни знакомых. Взвесив все за и против, он решил покинуть ряды МВД и вернуться в Одессу.
Женитьба на только что освободившейся из зала суда Тихоновой была только предлогом написать рапорт на увольнение. Тихонова, выйдя на свободу, тут же взяла любовника за горло и напомнила ему о цыганах. Пришлось Дмитрию взять заботу о бывшей узнице на себя. Ему пришлось полностью обновить гардероб Тихоновой, до отъезда снять комнату в семейном общежитии.
За несколько дней деньги у Стойко закончились, и он попросил помощи у родителей. В ожидании перевода из Одессы Стойко каждый день приходил в школу, проверял, не пришло ли уведомление. Вместо него он получил письмо без почтового штемпеля. Сивоконь, несколько раз встречавшийся с Дмитрием в Степанакерте, потребовал, чтобы Стойко оставался в Хабаровске и ждал его приезда. Сбежать от посланца националистического подполья Стойко не мог: ему не один раз намекали, что бандеровцы изменников в живых не оставляют. Вернувшись к Тихоновой, Стойко сказал, что им придется задержаться в Хабаровске на неопределенное время. Тихонова послала его за водкой. Домой, в Одессу, девушка не спешила.
Странник и Сивоконь встретились в зале ожидания телефонных переговоров, сели рядом, тихо переговорили и разошлись. Тем же вечером они встретились еще раз в безлюдном городском саду.
Сивоконь солгал Страннику, что выполняет задание Центра, рассказал свой план, как завладеть архивом. Странник внес в него коррективы, пообещал, что сам уточнит место жительства Жукотского. Приказав передать Стойко, чтобы тот в любой момент был готов к переезду, Сивоконь вернулся в поселок.
Во дворе дома старика Матвея стоял автомобиль «Москвич-412» бежевого цвета. В самом доме Сивоконя ожидал мужчина по кличке Дерсу Узала. Новый знакомый был азиатской внешности, морщинистый, желтокожий. Сколько ему было лет, не понять: лицо выглядело очень старым, но фигура оставалась подтянутой, а рукопожатие – крепким.
Старик Матвей познакомил мужчин, не забыв упомянуть, что с Дерсу Узала они вместе сидели не один год в Комсомольсклаге.
– Пойдем посмотрим одну конуру, – предложил Матвей.
Они сели в автомобиль. «Москвич» завелся с пол-оборота, Дерсу Узала аккуратно тронулся с места, выехал на дорогу между домами, в конце поселка повернул налево. У заброшенного дома остановился.
– На противоположной стороне улицы никто не живет, – объяснил он. – Соседка слева – древняя старуха, соседа справа нет. Мой дом в начале улицы. Место здесь уединенное, посторонних не бывает.
– Посмотрим дом! – велел Сивоконь.
По дорожке, покрытой опавшими листьями и грязью, они взошли на крыльцо, Дерсу Узала открыл навесной замок, ключ отдал Юрию. В доме было две небольшие комнаты, на кухне – люк в подпол. Из рассохшихся оконных рам сквозило, половицы скрипели, но жить в доме было можно.
– Печь в исправном состоянии, немного дров и угля есть в углярке. Если хорошо протопить, тут и зимой не холодно будет.
– Годится! – одобрил Сивоконь.
Они вернулись в дом деда Матвея, распили бутылку водки, разговорились. Бывшие сидельцы вспомнили зону, трескучие морозы, работу на стройке. Сивоконь рассказал им о своих поездках в Карабах.
– Скоро весь Союз запылает! – заверил он.
– Скорей бы! – согласились старики.
Перед сном Сивоконь еще раз прошелся по основным пунктам своего плана.
1. Странник через знакомых в милиции убедится, что Жукотский не сменил адрес. В ЖКО по месту жительства Жукотского проверит квартирную карточку, узнает, не изменилось ли у него семейное положение, не прописал ли он к себе новую жену или ее детей.
2. Если ничего не изменилось, то Стойко и Тихонова приступят к слежке за Жукотским, удостоверятся, что он живет один, работает по-прежнему на заводе, вечера проводит дома.
3. Тихонова и Стойко поселятся в заброшенном доме, приведут его в пригодное для жизни состояние.
«В назначенный день я и Странник, оба в форме сотрудников милиции, на автомобиле приедем к Жукотскому и потребуем проехать с нами в районный отдел милиции для выяснения обстоятельств. Советские граждане – люди покладистые, сотрудникам в форме привыкли доверять, так что проблем быть не должно. Если Жукотский заупрямится, его можно будет усадить в автомобиль, угрожая оружием или применив физическую силу.
В заброшенном доме под пытками или угрозами Жукотский расскажет, где прячет архив. Расскажет, никуда не денется! Запоет, когда начнем с него живого шкуру сдирать или каленым железом прижигать. Человек хрупок, долго физической боли выдержать не сможет.
Оставив Жукотского под присмотром Стойко и Тихоновой, я проверю тайник. Если архива нет, то продолжим спецобработку Жукотского. Если архив на месте, я привезу его к старику Матвею и оставлю на вечер. Вернусь в заброшенный дом, пристрелю Жукотского, Стойко и его подругу. Жукотский изначально обречен, а Стойко с Тихоновой придется убрать, чтобы не было лишних свидетелей. Странника и старика Матвея придется оставить, иначе меня не только милиция станет разыскивать, но и бандеровское подполье и, что еще хуже, английские кураторы националистического движения. Парни из Лондона могут в любой момент перекрыть мне канал бегства через Прибалтику, так что пусть живут «герои борьбы» за свободную Украину! Если Странник или старик Матвей донесут на меня, то ничего страшного не случится. Они не знают о моих новых паспортах и милицию на мой след навести не смогут. Юрий Сивоконь окончательно исчезнет, как только архив будет в моих руках».
На другой день по приказу Сивоконя Стойко и Тихонова переехали в заброшенный дом, протопили печь, стали обживаться. На питание и повседневные нужды Сивоконь выделил им двести рублей. Тихонова, увидев деньги, предложила отметить новоселье. Пока Стойко разбирал заднюю стену сарая на дрова, она успела прошвырнуться по поселку и вернулась с бутылкой самогонки. Деньги на спиртное Тихонова украла из кошелька любовника.
36
– Черт, так нельзя жить! – в сердцах воскликнул Воронов. – Даже в армии бытовая комната была, а здесь, в ФЗО, – ни гладильной доски, ни утюга. Куда девался утюг из общежития?
– Кто-нибудь из женатиков домой утащил, или строители под шумок сперли, – ответил Сват. – Зачем тебе утюг? Иди на юбилей в мятых брюках, быстрее женишься. Я бы сам подженился, да не на ком. Пока был в Карабахе, все знакомые чувихи замуж вышли.
Воронов, готовясь к походу в ресторан, взял на вечер костюм у одного из одногруппников. Так как в ФЗО не было ни встроенных шкафов, ни нормальных вешалок, вещи слушателям приходилось держать в свернутом виде в коробках и чемоданах под кроватями.
Еще раз осмотрев мятые брюки, Виктор пошел в общежитие второго курса, где ему разрешили воспользоваться гладильной комнатой.
«В жизни всегда есть место для необдуманного поступка, или, проще говоря, для дурости, – подумал Воронов, возвращаясь в ФЗО. – Кто матери-истории более ценен: женщина, которая клянется в вечной любви, но после замужества не даст денег на покупку новых кроссовок, или девушка, которая пообещала меня ни за что не пустить больше на порог? В какой из ресторанов сегодня пойти: в тот, где меня будет ждать Ковалева, или в тот, где у матери Веденеевой будет день рождения? Пойду к Алине. Она хотя бы не врет, что жить без меня не может».
В белой рубашке, начищенный и наглаженный, Воронов прибыл в ресторан «Турист» в точно указанное время. Алина Веденеева встретила его на входе. На ней было бежевого цвета японское платье из искусственного шелка, расшитое по вороту бисером. На базаре такое платье стоило 180–200 рублей. В период выпускных вечеров цены взлетали до 250 рубликов, но чадолюбивых папаш это не останавливало.
Алина в родительской заботе не нуждалась. За лето она неплохо заработала на теплоходе, так что могла позволить себе купить любую обновку.
– Алина, ты ничего не перепутала? – с восхищением посмотрев на девушку, спросил Воронов. – Сегодня юбилей твоей мамы или наша свадьба? В таком платье только в загс идти, чтобы подруги от зависти лопнули. Кстати, давай уточним: как меня зовут, где я работаю и все такое прочее.
По пути к гардеробу Веденеева проинструктировала «жениха»:
– Здесь нет знакомых родителей Ковалевой, так что имя я тебе менять не стала. Фамилию, если сильно допекут, придумай любую. Работаешь ты следователем в райотделе.