Были еще обсуждения романа. Во время одного из них произошел вот какой случай. В перерыве два каких-то приятеля, взяв меня под руки, повели в фойе, и мы стали беседовать. Разошлись слегка в стороны – и тут я вторично потерял сознание. Что такое случилось? Потом я очнулся, встал, смотрю громадный плафон… фойе было высотой примерно в два этажа… и вот оттуда мне на голову упала эта штуковина. Но какая голова! Я ведь еще встал, пошел, сел в машину и приехал домой – и тогда только начались симптомы сотрясения мозга! Пришлось звать врача. Конечно, это сразу обросло домыслами… Домыслы я отвергаю, а думаю вот что: Фортуна уронила мне на голову этот плафон не просто так, а чтобы закрепить в ней, в голове, навсегда чудесное явление, которое я тогда наблюдал.
Явление было таково: вышел Константин Федин, который на правах старейшины вел наше литературное собрание. «Кто за – прошу поднять руку. Благодарю вас. Кто против – прошу поднять руку. Благодарю вас. Таким образом, вопрос проходит большинством голосов. Благодарю вас». Вот он со своей галантностью вышел на трибуну и начал говорить, как этого Дудинцева используют за границей. Там, говорит, есть страшно реакционный писатель Мориак, мракобес. И поддерживают его реакционные круги, Ватикан… И вот Мориак, как прочел роман Дудинцева, сразу кинулся использовать. Позвольте, я зачитаю… И он зачитывает цитату строк на двадцать о том, какой я, по мнению Мориака, хороший, а, следовательно, на самом деле – плохой. Ну, думаю, подкузьмил мне Мориак. И вышел. И тут меня прибило плафоном, и я уехал. Так что сотрясение мозга началось не поймешь отчего: то ли от плафона, то ли от галантного Константина Федина.
Прошло дней десять, в «Правде» вышла статья Федина. Читаю и вижу, что использована стенограмма той его речи. А цитаты из Мориака нет! Вас ист дас? Что такое? Я тотчас позвонил в свою родную «Комсомолку», девчатам в бюро проверки. Они снеслись с бюро проверки «Правды». Оказывается, цитата была, но бюро проверки потребовало дать оригинал. И этот галантный и «благодарю вас» с трубкой в руке цитату снял, потому что, видимо, источника он не смог… Не было такого у Мориака! Вот так – и благодарю вас…
Я видел Федина на III съезде писателей РСФСР, когда он сидел в президиуме. Хрущев вышел пожать руку писателям, сидевшим там. Он пожал одному, другому… Твардовскому, в частности. Твардовский – с достоинством, с ним как на равных. Потом он подходит к Федину, который – длинная такая башня – стоял. Никита Сергеевич оказался ему ростом по пояс. Так Федин, пожимая руку, поклонился Хрущеву в пояс! То есть он отрицательный угол изобразил из своего тела. Его блестящие ягодицы, острые – особенным образом были заострены и на зал нацелены – в то время, когда он поклонился! Тут я, между прочим, подумал, как удачно он бросил «на лапту» Никите Сергеевичу прекрасный мяч; осталось сымпровизировать «исторические слова», что советская литература подобным образом никогда не кланялась и не будет кланяться! И я бы на месте Хрущева не преминул. Но Никита Сергеевич принял данный поклон с удовлетворением.
В общем, я увидел Федина, и мне вспомнилась история с Мориаком, и она легла рядом – и я как-то лучше понял Константина Федина и его трубку – все вместе.
Я несколько раз упоминал о высказываниях Никиты Сергеевича на мой счет на III съезде писателей. Обыграл он тогда ситуацию со мной со всех сторон…
…Сначала он высказал по моему адресу несколько эпитетов, так сказать, «ароматических»: мол, у этого автора есть, конечно, точка зрения, вернее, кочка зрения, а еще вернее – кучка зрения. Ну как не запомнить!
– Я читал роман без булавки, – продолжал Никита Сергеевич, – мне Анастас Иванович посоветовал: почитай, говорит. А я, когда читаю книгу, беру булавку: как засыпать начнешь, уколешься – и проснешься. А этот роман я читал без булавки! – аплодисменты…
Аплодисменты его подзадорили. И он, помолчав выразительно, веско произнес: «Так что, товарищи, лежачего не бьют…» Тут он достал из кармана огромный клетчатый носовой платок, видимо, заранее, для экспромта, припасенный, вытягивает его и великолепным жестом, достойным Цицерона, ораторов античных, завязывает на этом платке, на глазах всего зала, узел и повторяет: «Лежачего не бьют, но узелок на память завяжем!» – и кладет обратно в карман таким широким жестом. Аплодисменты… Никита Сергеевич продолжает говорить, в частности: «проехал на красный свет, пусть себе едет…», а потом снова достает платок, трясет им перед всеми: «Когда-нибудь посмотрим, сколько на этом платке узелков!» Потом помолчал и говорит: «Я, – говорит, – не знаю, здесь ли этот автор…» – это обо мне…
И тут случилось невероятное – со всех концов зала от моих коллег-писателей раздаются возгласы: «Встань! встань! встань!» Я просто, знаете, онемел… Может быть, я и встал бы, если бы Хрущев остановился, в самом деле захотел бы увидеть того человека, выслушать его. Встал бы, потому что я воспитан моим родным землемером и знаю, что такое вежливость. Но служить молчаливой иллюстрацией к речи начальника, этаким персонажем с картины Решетникова «Опять двойка» – нет уж!
Тем более когда тебя поднимают вместе с креслом, со всем рядом кресел… Я просто прилип к месту. На том и кончилось желание Никиты Сергеевича увидеть автора романа «Не хлебом единым».
Позднее несколько раз его секретарь Гусев звонил мне на квартиру, говорил, что Никита Сергеевич выражал желание повидаться со мной. Увы, свидание не состоялось.
И все же слова «Лежачего не бьют» были сказаны. Но вот загадка: многочисленные клевреты, обычно столь внимательные к пожеланиям патрона, пропустили их мимо ушей.
Глава 15 Взлеты и падения
Да, скажу вам, фантастическая пошла у меня жизнь… То небо такое розовое над головой, то серой потянет. И вот, в самый разгар газетной брани вызывает меня к себе Михайлов, член Президиума ЦК КПСС, а может, в то время еще комсомольский главный вожак. Вызывает и начинает увещевать: покайся, мол, в грехах-ошибках, и все потечет – хорошо. Я упираюсь, и под конец беседы Михайлов раздраженно говорит: «Твое счастье (они все любили «тыкать»), что ты не партийный, а то вылили бы на твою голову три ушата «партийной воды»!»
И вот, я говорю, в это самое время вдруг, именно вдруг, будто с неба падает счастливый билетик: Дудинцеву с женой и четырьмя детьми выделена четырехкомнатная квартира на Ломоносовском проспекте. Мы с женой тотчас собрались смотреть квартиру. Осмотрели и даже «отплясали» в ней. Оказалось, слишком рано. Вскоре собралась жилищная комиссия, в которую входили и писатели, и постановила, что с Дуцинцева довольно будет и трехкомнатной. Мы были счастливы: отдельная квартира! Да еще с окном-эркером и двумя балконами (в четырехкомнатной и одного балкона не было). Тем более счастливы, что я ведь нигде не заикался на предмет расширения площади, никуда не писал, заявлений не подавал. Радость огромная, и ее никак не могло омрачить дошедшее до меня замечание одной дамы из комиссии, писательницы Чертовой: «Успел отхватить все же квартиру!»
Почему же мне дали «отхватить» квартиру? Думаю, побудители те же, что и в решении издать все же книгу в «Советском писателе». Была весна 1957 года. Близился Всемирный фестиваль молодежи и студентов, который должен был происходить в Москве. А тут этот намозоливший всем глаза писатель, о котором не перестают говорить за границей. Пусть увидят, в каких квартирах у нас писатели живут. Наверное, я так сужу потому, что вскоре меня призвал к себе Сурков и предложил: «Давай-ка, Дудинцев, забирай свою семью и поезжай из Москвы на время фестиваля куда-нибудь на юг». Он опасался, что ко мне могут прийти иностранные гости и, как он говорил, «как бы не было провокаций».
В эти самые дни я получил письмо из Америки от издателя Маккрея, возглавлявшего фирму «Даттон». Он был очень интеллигентный, добрый, мягкий человек, хотя, может быть, и акула империализма. И он меня как издатель приглашает посетить Америку, быть его гостем. Я, пишет, оплачиваю Ваш полет туда и обратно, и Ваше пребывание в течение месяца в Соединенных Штатах, и все, что нужно для Вашего ознакомления с моей страной.
Я знал, что ехать туда мне не разрешат (были уже прецеденты), поэтому я, как воспитанный советский человек, мягко ему отвечаю: «Уважаемый господин Маккрей, к сожалению, я по ряду неотложных дел не могу принять Ваше приглашение, хотя очень за него благодарю и т. д.». Приблизительно так. И собираюсь отослать. Как вдруг раздается телефонный звонок, и звонит мне какой-то чиновник, уж я точно не помню – был в то время какой-то Комитет по культурным связям с заграницей. По-моему, он чуть ли не на правах министерства был, и там, по-моему, главой Юрий Жуков, временно. Приглашают зайти «по вопросу вашей поездки». Уже знают. Я прихожу. Какой-то такой… я уже забыл, где этот дом, такой старинный особняк… Вхожу… Там заместитель, по-моему, Кузнецов его фамилия – с виду интеллигентный человек. Он меня приглашает в кабинет. Смотрю – на столе лежит большая папка, на которой написано: «Дудинцев». Толстая. Не досье, а прямо досьище! И он листает это досье и достает письмо Маккрея мне!
«Вы получили это?» – «Да, – говорю, – получил. Как раз мы по этому поводу…» – «Что вы ответили?» Я говорю: «Я не ответил, а только хочу…» – показываю ему. «Дайте посмотреть!» – «Да смотрите…» – «Знаете, минуточку посидите… Я к шефу…»
Он вышел в другую какую-то комнату, через приемную, к самому начальнику этого комитета. Какое-то время сижу в ожидании. Потом он возвращается, говорит: «Вот, Владимир Дмитриевич, взгляните…» – мой ответ Маккрею, весь испещренный восклицательными и вопросительными знаками и сопроводительными репликами. Он мне помогает, этот зам: «Вот видите, здесь вот начальник пишет… Да… «Уважаемый Маккрей…» Вы что, уважаете врага? Дальше. «К сожалению, я…» Вы что, сожалеете, что не можете поехать к врагу?.. «Благодарю за приглашение…» И вас не оскорбляет, что он предлагает тридцать сребреников для оплаты вашей поездки в США?» И так далее… И начался у меня с этим Кузнецовым спор, крик… Я начал говорить, я хотел как бы закрыть грудью дзот, чтобы защитить нашу страну. «Неужели, думал я, можно вот так, по благословению начальника, посаженного для укрепления нашего международного престижа, посылать за границу такую страшную ересь, грубость? Отвратительно!» Трудно представить, я не смог ничего этого им втолковать! Мне кажется, что эти люди, которые на международных связях… ну, я не со всеми ими знаком… Долматовский у нас когда-то был… Так он, когда меня иностранцы куда-нибудь приглашали, говаривал: «Знаешь, Дудинцев, пошли ты на… – открытым текстом! – эту сволочь». Они, занимающие посты, норовят так закричать… И я вижу, что этим, лезучи из кожи вон, они как-то закрепляют свое положение на выгодном месте, возможность ездить за рубеж, обогащаться. Где-то там представительствовать. И так безобразно пачкают при этом наш мундир… прямо ужасно.