Наннен во все стороны смотрит и постепенно заводится своими вопросами, своим интересом к происходящему, к этому явлению, которое он наблюдает. И в конце концов он разродился вопросом: «Господин Дудинцев, – по-немецки говорит, – я несколько удивлен. Вы же богатейший писатель. Почему у вас какая-то странная обстановка в квартире, вы аскет?» Я ему отвечаю – тоже по-немецки, немецкий я знаю прилично: «В первый раз слышу, что я богатейший… Обстановка – тут мне мой пионерский галстук не смог подсказать, как вывернуться, потому что уголки ящиков выглядывали из-под тряпок, – обстановка так, нормальная, не беспокоит, не мешает мне работать». В общем, городил что-то такое ввиду явности картины. А он опять удивился, говорит: «Все же я хотел бы спросить: вы получали те деньги, которые я вам перевел?» – «Какие деньги?» – Тут я опять же не смог соврать ничего, потому что слишком неожиданным вопрос оказался. Да и «Международная книга» здесь попалась: слишком уж нагло мне врали, что ничего эти акулы империализма мне не платят. И вот эта акула приехала, задает вопрос – и я растерялся и, естественно, раздражился на «Международную книгу».
«Герр Дудинцев, а ведь я вам перевел большую сумму. Мы, – говорит, уже что-то вроде 1,5 миллиона уже издали экземпляров. А мы же платим вам 13 % от проданной книжки. Посчитайте, если книжка 20 марок». В общем, мы посчитали с ним, получилось действительно что-то около 1,5 миллиона – само собой, пальцы как-то начали загибаться. Получилось, значит, что-то 1,5 или 2 миллиона марок. А мы тут сидим, дрожим, занимаем, трясемся, ни черта нет…
Он мне говорит: «Герр Дудинцев, а вы от моего английского коллеги Хатчинсона ничего не получали? Он ведь еще больше вам прислал. Он монополизировал для всех стран, говорящих по-английски». Тут же моментально у меня пальцы забегали – по-английски говорит Австралия, Индия, Канада, в Африке много стран, США и, кроме того, сама Англия! И я, естественно, говорю: «Нет, не было». И вот тут-то он сказал исторические слова: «Вот это – капиталистическая эксплуатация!» – так сказал он. И опять же на этот его выпад я не нашелся ничего ответить, не смог рассердиться, гневно одернуть его, ничего я не смог. И наступила такая молчаливая пауза.
Наннен еще какое-то время побыл у меня и уехал, записал какие-то мои слова, приветствие читателям, что-то там еще – и уехал. А история вся эта, она легла в начало второго этапа моих взаимоотношений с «Международной книгой». Дело в том, что с того момента, как Наннен сказал мне все, я начал понимать, что с гонораром этим вот валютным что-то не совсем так, как мне говорили в «Международной книге». Я все же навещал их раза два, напоминал их завиранья: «Миллионером станете, руки не будете подавать, купите «мерседес»«. А я никакой не миллионер, и на «мерседесе» не езжу, а вот спим на ящиках и еще распродаем мебель. Что такое, мол? А мне в ответ: «Да, Владимир Дмитриевич: мы вам обещали, мы искренне вам обещали. Да вот акулы империализма не хотят ничего платить, ссылаются на то, что Советский Союз не подписал Бернскую конвенцию. Поэтому они перепечатывают спокойно ваш роман и не платят ни копейки, сволочуги». Так они примерно мне говорили. И, получив такие заверения, я, несколько обескураженный, уходил. А между тем туристы всякие иностранные, мои читатели, в том числе весьма солидные лидер какой-то партии из Индии, Крипалани, чуть ли не из Индийского конгресса, приезжал, и еще много разных серьезных людей, – все мне наперебой упорно твердили, что я богатый человек. Естественно, когда говорят такое, то постепенно начинаешь беситься, особенно когда дома нет ни копейки. А в «Международной книге» твердят: акулы империализма не платят ни копейки, все это сплошная ложь и провокация. Поэтому, когда приехал Наннен, я, хотя и был предупрежден «Международной книгой», все же слушал его и во всех интонациях, во всем, что он говорил, неискренности не почувствовал, более того, настораживающие какие-то флюиды, что ли, так на меня подействовали, что я сразу направился в «Международную книгу, слегка уже закипая. Объясняю: ко мне приезжал издатель, то-то и то-то рассказывал, такие-то цифры называл. «А вы, Владимир Дмитриевич, поверили ему? Ведь это чистопробная акула империализма была у вас в гостях, и вы вот оказались не на высоте. Ведь он все лгал. Ну с какой стати было ему говорить правду, говорить, что он ни копейки вам не платит? Вы бы его с лестницы спустили, и он бы не достиг той цели, которую преследовал, едучи к вам со своими киношниками и корреспондентами. А поскольку вы ему поверили, он цели достиг. Какова эта цель? Записать на кинопленку его визит к писателю Дудинцеву, который известен в ФРГ, записать его приветствие читателям, разговор с ним, а потом, уехав в ФРГ, организовать там какую-нибудь телепередачу клеветнического характера, но такую, которая имела бы успех у западногерманского телезрителя. И это дало бы возможность издать дополнительный тираж и получить дополнительный доход. Вот. А вы, Владимир Дмитриевич, попались на удочку и дали ему возможность обогатиться еще раз. Вы сейчас прямо являете собой пример человека, который эксплуатируется западногерманским капиталом. Вы отдали им некую прибавочную стоимость. Они разбогатели, а вы и не заметили, потому что они демагоги, обманщики. Акулы, они и есть – акулы!»
…И я ушел, почесывая в затылке. И так прошло лет десять… И все это время «Международная книга» копила и плавила мои перлы. Она получала эти деньги и куда-то по своему усмотрению их расходовала. Она, как мне сказали… ведь тут целая история была. Тут и Луи Арагон был каким-то образом к этому делу… Да… Я сижу, ничего не знаю. Сижу на ящиках. Деньги идут. Каким образом деньги идут? Оказывается, вот каким образом. «Международная книга» сама особенно к этому делу рук не прикладывала. Она дала доверенность на все, связанное с этим романом, французскому «Ажанс литерер артистик паризьен» – такое было агентство, главой которого был некий Сориа, коммунист. И сотрудники были соответствующие. И как мне рассказывали приезжавшие из Франции люди, и советские наши товарищи тоже, и один наш поэт, близко знакомый с Ильей Эренбургом и Арагоном, что все наши… допустим, шахматные матчи, или вот, Давид Ойстрах – гастроли, или там пианисты, или балет, певцы, опера – все дела финансовые проводились через это «Ажанс», оно получало полномочия. И Константин Андроников, секретарь де Голля, как я уже рассказывал, говорил: «Мы все это хорошо знаем, известно, что «Ажанс литерер» концентрирует какие-то деньги, а потом их куда-то отдает кому-то, и это нас беспокоит». Так прошло 10 лет, пока мое «закипание» достигло критической точки…
…А что касается эпизода со шведами, пусть Наталка расскажет, а я передохну…
(Жена. В те времена стали нас приглашать на приемы в посольства. И первым было шведское. Там оказался большой почитатель таланта Дудинцева молодой журналист и писатель Ганс Бьеркегрен – видно, он и был инициатором приглашения. Мы вошли, раскланялись с послом, господином Сульманом – он в это время был дуайеном дипломатического корпуса в Москве, – с его супругой, и – сразу нас плотным кольцом окружили жаждущие познакомиться с автором «Не хлебом…»: корреспонденты, дипломаты… Вопросы, вопросы… В том числе что вам больше нравится в скандинавской культуре. Володя, кажется, в первую очередь назвал своего любимого Гамсуна, в то время у нас запрещенного, еще несколько имен… Композиторов – Грига и Сибелиуса (хоть тот и финн). Не забыл и популярную у нас тогда Астрид Линдгрен с ее «Карлсоном, который живет на крыше». И тут приключилась одна забавная штука. Вдруг кольцо обступивших нас людей раздвигается, протискивается красномордая голова, прямо как у Гоголя в «Сорочинской ярмарке»: «Не тушуйся, Дудинцев, мы этих Карлсонов знаем!» Так поддержал Дудинцева один из «прикрепленных» к нам, потерявший самообладание от винных паров.
После этого приема мы сдружились с семьей Ганса Бьеркегрена, ходили друг другу в гости. А что до конфуза с ящиками – было такое. Однажды были у нас в гостях Ганс и его светловолосая молоденькая жена Ингрид. В те времена резвились у нас в доме два котенка, бешеноглазый Махно и Бутька. Они устраивали представление на тахте. Ганс и Ингрид, играя с ними, пересели из-за стола на тахту, устроились на краешке – тут и случился конфуз: тахта предупреждающе заскрипела, затрещала и пошатнулась, обнажив слегка «подоплеку». «О, Ганс!» – только и смогла произнести Ингрид. Бьеркегрены еще будут появляться в повести, оттого и привожу этот с виду незначительный, но запомнившийся случай.)
Глава 24 Руки друзей
Природе свойственно поддерживать равновесие. О врагах-недоброжелателях я уже рассказывал. Но сколько у меня оказалось друзей! – Тех, кого я узнал в лицо, и тех, кто остался неизвестным. (Что было, кстати, толчком к первому названию «Белых одежд»: вначале я назвал свое будущее произведение «Неизвестный солдат», имея в виду тех, кто, совершая добро, остается в тени.) Эти мои друзья не давали мне долго унывать Жизнь наша (имею в виду семью) сделалась интересной, насыщенной приятными сюрпризами и даже веселой. С кого начну?
1. Артисты у нас в гостях. В те времена как-то образовался большой круг самой разнообразной сочувствовавшей мне публики, в котором значительную часть составляли киноартисты. Как я с ними познакомился?… Однажды, часа в два ночи, когда мы всем семейством на голодный желудок улеглись спать… желудок был голодный, как раз самый острый момент… На ящики свои улеглись спать. В детской давно угасли споры… Вдруг ночью раздался звонок. Жена пошла открывать. Слышу – топот. Я насторожился. Когда ночью раздавался звонок, неотступно возникала одна определенная мысль, всегда… Еще недавними были сталинские аресты… Жинка пришла поднимать, говорит: артисты к тебе приехали. Ну, я быстренько оделся, вышел, смотрю в коридоре топчутся: великолепный большой Иван Переверзев, потом артист небольшого роста, который играл Рогожина в «Идиоте», Пархоменко, и Медведев, красивый, высокого роста – играл Телегина в «Хождении по мукам», и еще несколько человек. Пришли и с изысканными манерами, выработанными при посещении кинофестивалей в Каннах, с поклоном изящным рыцарским, с целованием руки моей жене, с вручением конфет ей и с выставлением на стол каких-то изысканных крепких напитков – начали знакомиться. Я сразу заметил, что все они были уверены, что я живу не намного ниже их уровня. Поэтому, когда были выставлены напитки и была подарена драгоценнейшая коробка конфет жене, гости засунули головы в детскую – что-то было подарено шоколадное и дорогое, – все сели за стол, и я вижу: ждут, что принесем закуски. Закуски! И ждут. А у нас уже была вся посуда сдана. Проданы банки все, и – утром идти детям в школу, а чем кормить их – было большой проблемой. И вот они ждут, что мы начнем им доставать из холодильника, а у нас тогда и холодильника-то не было… В общем, совсем было не так, как они предполагали. Тут они друг на друга взглянули – смутились, потом пошептались, и внезапно все исчезли, убежали куда-то. Сказали – мы скоро. Пропадали примерно с час. Потом часа в три ночи вдруг – опять топот, звонок. Приехали. Раздобыли, оказывается где-то такси, куда-то поехали, во Внуково, в аэропорт, где ресторан и ночью работает. Там они взяли много… селедки какой-то, по-ресторанному приготовленной, салаты – и все это высыпали в пакеты такие, «фунтиками», остроконечные. И все это смешали в кучу – селедки, салат, бифштекс… так что можно было подумать, что все со столов смели. Вот всю эту снедь, приехав, они высыпали в большую миску, а потом разложили в тарелки, которые Наталка поставила на стол, тарелки с синей каймой. Вот на них разложили закуску, горками такими, и начался невиданный пир. И знаете, учитывая мое положение, учитывая их значение, учитывая их нравственное состояние, от