казалось: тоже полковник из КГБ. Встретившись с нами раза два в Москве, как бы случайно (в сберкассе, возле гаража), он потом исчез с горизонта, видимо, за ненадобностью. А в Пицунде он был словно бы чем-то отмечен. К нему иногда заходили вечером – то один, то другой писатель. Непонятно, потому что в другое время никогда не видно было их вместе с нашим соседом. А однажды был такой случай. Вошел к нему в номер какой-то человек… За полночь сквозь сон услышали мы громкий, возбужденный разговор, звук пощечины и хлопок двери. Сосед не появился ни на следующий, ни на второй день. Мы забеспокоились и заглянули в его окно с общего балкона-галереи. А там… На кровати лежало неподвижно бледно-желтое тело. Мы, конечно, сейчас же звонить в администрацию… Сосед потом объяснял: заходил мой приятель давний… никак не мог очухаться с похмелья. Вот такой анекдот…)
Глава 27 История с «Международной книгой» (часть II)
Ловлю себя на мысли: не много ли твержу о своих «подвигах». «Кому как а контроль?» – как говорил мой пьяненький сосед по Ново-Мелкову. И тут я должен приоткрыть некую завесу… Меня толкали. Да-да! Даже высказали такую мысль, что я вроде как подопытная морская свинка… Это я-то! Та самая, на которой ставят опыт. В данном случае советская система ставит. А еще, употребляя любимое сталинское выражение: «Оселок, на котором проверяется доводка инструмента, опять же той самой системы». И вот однажды, когда я лежал в больнице с очередным инфарктом, пришел ко мне Толя Стреляный и утвердил на моем животе увесистый ящик-магнитофон – не дай бог, откину копыта, и пропадет мой «ценный жизненный опыт». Были и еще интересующиеся моим жизненным опытом, много интервьюеров. Я благодарен и Мамаладзе, и Митину, и всем другим. Они приносили мне мои «речи», отпечатанные на машинке.
Однажды я посмотрел – вижу: обширный материал, можно писать на его основе задуманный мною роман. Назвал его, еще не рожденного, «Дитя». И тут Провидение, так помогавшее мне в создании двух предыдущих романов, вдруг положило мне предел. И вот лежу, прикованный к одру. «Но не хочу, о други, умирать; я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Пусть не написал я новый роман, пусть будет повесть.
Вот я и поразмыслил, лежучи, и пришло в голову: сколько на меня государство средств извело. И генерал в КГБ, и Бардин, и устройства всякие подслушивающие, и всякие преследователи мои – они же все на зарплате сидели. А зачем? Напрасный расход. Прошло не так много времени, и печатают мою книгу – не возбраняется уже.
Но, с другой стороны, они и ложку мимо рта не проносили. Вспомнил свою историю с «Международной книгой». О ней, о продолжении этой истории и пойдет разговор…
Живем мы, значит, с семьей в некоторой степени «на бобах». Проходит лет 10–15. Я вспоминаю иногда заманчивые обещания «Межкниги», но что поделаешь, коммунистический «Ажанс литерер» кушает мои гонорары, а мне и невдомек. Заграничные гости, правда, говорили мне кое о чем, но, как я уже рассказывал, родной «Межкниге» верилось больше. Однако в конце концов я начал подумывать, что, может быть, иностранцы говорят мне правду. Один раз мне показали некую датскую газету, в которой издатель опубликовал примерно такое объявление: «Несмотря на то, что советские издатели не платят нашим датским писателям, издавая наши книги у себя, и ссылаются на отсутствие Бернской конвенции между нами, мы, издательство такое-то, считаем своим долгом не лишать писателей гонораров, потому что они здесь совершенно ни при чем. Мы консервативные люди, наша фирма существует уже 300 лет, и мы уважаем авторов и считаем своим долгом платить им и, напротив, считаем непорядочным наживаться на этих людях. Мы заявляем, что за роман «Не хлебом единым» мы уплатили, и считаем своей обязанностью об этом печатно сообщить». Прочитав этот текст, я взял у кого-то машинку с иностранным шрифтом, заложил туда лист, раздобыл адреса 40 или 50 издателей, печатавших роман, и всем им написал по-немецки письмо такого содержания: «Уважаемый господин директор! Некоторое время назад мне стало известно, что вы напечатали такой-то роман, автором которого являюсь я. Не могли бы вы мне прислать один экземпляр книги для моей коллекции? С уважением – Дудинцев». Вот такая обтекаемая форма. Я не пожаловался этим иностранцам, что мне ни черта не платят и что мне не дают авторских даже экземпляров. Об авторских экземплярах в дальнейшем специально будет сказано. Вот. Такое письмо написал на немецком языке. Почему не по-русски? Немецкий язык единственный из иностранных, которым владею. Но почему не по-русски? Вот почему. Я слышал от некоторых товарищей, что в почтовой цензуре на письмах, которые на иностранном языке, сидят образованные люди. И не старые. Естественно, со свежими мозгами. И такие люди пропустят, пожалуй, письмо за границу. Поэтому я написал письмо на иностранном языке и, на удивление, не ошибся. Все письма прошли. И вскоре, месяца через полтора, из-за границы мне пошли ответы, один за другим. «Уважаемый господин Дудинцев! Мы очень рады, что наконец смогли установить контакт с одним из известнейших наших авторов. Это нам очень приятно. Но нас удивляет, что вы до сих пор не получили тех авторских экземпляров, которые мы вам сразу же послали, как только книга начала выходить, а это было 18 лет назад. Судя по тексту вашего письма, мы позволяем себе догадаться, что вы не получили и гонорара, который мы вам послали, и спешим вам, в подтверждение того, что наше издательство было по отношению к вам лояльно, послать копии бухгалтерских документов, из которых вы увидите, что с нашей стороны все расчеты с автором были произведены с необходимой точностью. А что касается авторского экземпляра, то я, директор издательства, все же вам посылаю из своей личной библиотеки книгу, потому что это первый случай, когда автор не получает причитающегося ему экземпляра». И затем идут отдельные пакеты с бухгалтерскими документами, где все черным по белому видно, что «Ажанс» расписался и печать приложил в подтверждение того, что он полностью все сгреб. Набралось таких писем десятка три. Они у меня в надлежащем месте были припрятаны в ожидании необходимых оказий. Вот. Получаю я эти книги один экземпляр, а от некоторых и три экземпляра, и получаю пакеты с документами, и тут уж мне все стало ясно. И возмутилась во мне волна против всех этих змеулов с их льстивыми ужимочками: «руки нам не будете подавать»… И вот я иду в «Международную книгу». Нет, я сначала кустарным своим, домашним способом сделал фотокопии. Потом я подлинные документы спрятал, как надо, и уже после этого положил копии в портфель и пошел с ними в «Международную книгу». И начал я там с ними разговаривать так, как это можно изобразить только в хорошем веселом фильме.
«А, Владимир Дмитриевич, здравствуйте! Давно мы с вами не видались». «Здравствуйте, здравствуйте», – отвечаю. «Что, Владимир Дмитриевич, вы хотите новый роман опять по этому же каналу пустить через «Международную книгу»? Давайте, мы охотно с ним познакомимся». «Да нет, – говорю я. – Нет, не то. Я пришел к вам еще раз поговорить насчет гонорара и насчет авторских экземпляров». «Владимир Дмитриевич, о чем вы? Неужели вам не ясно все, мы ведь не раз уже вам говорили! Ведь мы же вам точно все сказали, – помните? – что это акулы, они же ничего не дают и даже вот авторских экземпляров не могут послать своему автору!» Заметьте, эти воспитанники Змеула посмели сказать даже такое: «Мы думали, что уж этот роман, который так по нутру пришелся реакционерам на Западе, уж этот роман «реакция» оплатит. Мы на это и били, беря у вас доверенность и рассчитывая что-то получить, но нет, оказывается, даже и здесь у капиталиста своя шкура ближе к телу, и не на этом ли основано то обстоятельство, что буржуи все время дерутся между собой и не могут найти общего языка!» Чувствуете, я как бы и сам был тут ими в буржуи заверстан. Вот же, даже со мной эти капиталисты общего языка не нашли. Можно представить, как закипел во мне пионер с красным галстуком, слыша такой циничный тон из уст ревнителей чистоты!
На этот раз разговор со мной вели какие-то мальчики. Мальчики особенно щедры на такие разговоры. Начальники, они солидного возраста, они лгут спокойно. А эти мальчишки, что ездят за границу, которые жаждут обарахлиться, которые из кожи вон лезут, чтобы прослыть вполне пригодными для отправки за границу, вот они такое городят. Я выслушиваю. Потом говорю: «Все-таки, товарищи, мне кажется, что поступали некоторые…» «Нет, Владимир Дмитриевич, никогда! Такого не бывало! Не может быть… уж это…» Тогда я, как играют в подкидного дурака, как в дурака играют… в карты… достаю из портфеля бумажечку на 400 или 500 долларов – и на стол кладу, как, знаете, шестерку козырную. И, как у Маяковского, – «ожогом рот скривило господину…» Такая наступает пауза… молчание… Немая сцена… Один на другого смотрит, тот на третьего, и наконец: «А скажите, у вас это фотокопия, а подлинник…» Я говорю: «И подлинник есть. Только в надлежащем месте». Потом один, который за старшего, нажимает кнопку и вызывает бухгалтера: «Пожалуйста, такую-то книгу». Достают эту книгу, смотрят, листают: «Ах, действительно, у нас это в первый раз случилось! Это будет предметом специального обсуждения на специальном совещании. Такие вещи мы никогда не допускаем, и этот факт так не пропустим. И кто надо будет наказан. Вот. Видите, бумага подшита. Так что, Владимир Дмитриевич, сейчас мы вам эту сумму, 400 долларов, во Внешторгбанк переведем, удержим с нее 25 % и вы получите сертификаты. Все?» Молчание. «Ну, Владимир Дмитриевич, мы ведь все уже решили к удобству…» Мол, что ты еще тут сидишь… Тогда я лезу, достаю уже козырную семерку и кладу на стол. Там уже тысячи на три. Тут опять немая сцена. И взгляд под стол, на портфель. «А много у вас там еще?» Я говорю: «Вот, посмотрите, достаточно бумаг». И лукавый взгляд человека, который только что смотрел чистыми глазами мне в лицо: «Да ну что, Владимир Дмитриевич, ну и что? Ну да, действительно… Но это не мы распорядились… Вы же понимаете, что мы не присваиваем этих денег. Уж будьте уверены, что на валюту учет строгий». И даже он мне этак глазами указал на потолок, давая понять, что какое-то лицо вышестоящее распорядилось вот таким образом с моим капиталом. И вот… Но тут я должен обязательно в виде примечания сказать, что если бы не было этого вранья, этого оскорбительного вождения за нос, то я бы так не домогался. Более того, я был настолько еще чист, что сам бы смог пожертвовать эти деньги французской компартии – при своей нищете. Я бы отлично сам смог эту жертву сделать, а не доверять этот акт каким-то мальчикам, которые, меня водя за нос, имели и свой интерес, потому что их деятельность очень щедро оплачивалась, да и командировки… Вот так завершилось мое образование. Потерял я свой красный галстук. Как будто завершился некий эксперимент, давший мне ценнейший опыт, которого у меня не было, опыт общения с властями.