Эйприл Женевьева ТухолкиМежду дьяволом и глубоким синим морем
Посвящается всем юным читателям
Мне стоило бы ненавидеть тебя,
Но, похоже, я люблю тебя,
Я застрял между дьяволом,
И глубоким синим морем.
Глава 1
«Страх перед дьяволом исчезает, когда ты держишь его за руку».
Эти слова сказала мне Фредди, когда я была совсем ещё ребёнком.
Все звали мою бабушку по прозвищу, даже родители. Не мама или бабушка. Просто Фредди. Как она говорила: «Это сокращение от Фредрик».
Затем она спросила, люблю ли я своего брата.
— Люк — чёртов задира, — ответила я.
Посмотрела на большую старинную лестницу, по которой мы вместе поднимались. По розовому мрамору разбегались чёрные разветвления, напоминавшие мне варикозные вены на бледных ногах Фредди. Помню, как думала, что лестница, должно быть, стареет вместе с ней.
— Не упоминай чёрта всуе, Вайолет.
— Ты упоминаешь, — «Притом постоянно». — Люк однажды столкнул меня с этой чёртовой лестницы, — сказала я, глядя на мраморные ступеньки. Падение меня не убило, если он на то рассчитывал, но я выбила два зуба и заработала ушиб на лбу, который адски болел и кровоточил.
— Я не люблю брата. И мне плевать, что по этому поводу думает Дьявол. Это правда.
Тогда Фредди окинула меня суровым взглядом; несмотря на возраст, её голландские глаза были ясно-голубого цвета. Они передались мне по наследству, как и светлые волосы.
Фредди положила свои морщинистые руки поверх моих.
— Есть правда, а есть правда, Вайолет. И некоторая чёртова правда не должна произноситься вслух, иначе Дьявол услышит и придёт за тобой. Аминь.
Когда Фредди была молодой, то носила меха и часто посещала вечеринки, где пила коктейли и знакомилась с художниками, которых позже спонсировала. Она рассказывала мне дикие истории, включающие в себя выпивку, доступных женщин, плохих парней и много неприятностей.
Но затем что-то случилось. Что-то, о чём Фредди никогда не рассказывала. Что-то нехорошее. У многих людей имелась парочка жутких историй в запасе, но если они начинали жаловаться и навязываться всем, кто соглашался их выслушать, то всё это оказывалось выдумкой. По крайней мере отчасти. Люди с историями, которые действительно могут впечатлить, или даже ранить, не будут ими делиться. Никогда.
Иногда я ловила Фредди за тем, что она что-то писала поздними вечерами: быстро и упорно, да так, что я слышала звук рвущейся бумаги под напором шариковой ручки, но был ли это дневник или письма друзьям, я не знала.
Возможно, моя бабушка стала такой правильной и религиозной из-за того, что её дочь утонула в юном возрасте. Возможно, дело было в чём-то другом. Но что бы ни случилось, Фредди искала способ заполнить зияющую в ней дыру. И нашла она Бога. Бога и Дьявола. Поскольку один не существовал без другого.
Фредди постоянно разглагольствовала о Дьяволе, будто он был чуть ли не её лучшим другом или старой любовью. Тем не менее, я ни разу не видела, чтобы бабушка молилась.
В отличие от меня.
Я молилась Фредди. Особенно после её смерти. За последние пять лет я делала это так часто, что ритуал перешёл на подсознательный уровень, словно дуть на горячий суп, чтобы остудить его. Я молилась ей о родителях, исчезнувших из моей жизни, о заканчивающихся деньгах, о периодически накатывающем чувстве одиночества. Даже чёртов морской бриз, завывающий в моё окно, казался мне ближе, чем брат, живущий наверху.
И я молилась Фредди о Дьяволе. Просила держать его подальше от меня. Просила уберечь меня от зла.
Но, несмотря на все молитвы, Дьявол всё равно меня нашёл.
Глава 2
Я жила со своим братом-близнецом Люком. И всё. Нам было всего семнадцать, и жить одним в таком возрасте, в принципе, незаконно, но никто не пытался исправить ситуацию.
Наши родители художники — Джон и Джоели Айрис Уайт. Мастера своего дела. Они нас, конечно, любили, но искусство — больше. Прошлой осенью они отправились в путешествие на поиски музы, посещая различные европейские кафе и замки и, естественно, тратя последние гроши семейного богатства. Я надеялась, что мама с папой вскоре вернутся, если не по иным причинам, то хотя бы для того, чтобы мне хватило денег поступить в престижный университет: в какое-нибудь милое местечко с зелёными лужайками и белыми колоннами, а также огромными библиотеками и профессорами с заплатками на локтях.
Но я уже не особо на это рассчитывала.
Мои прабабушка с прадедушкой были промышленниками Восточного побережья и заработали огромную кучу денег в чертовски юном возрасте. Затем вложили деньги в железнодорожное производство — то, что было актуально в их время. А после этого передали их по наследству моему дедушке, которого мне так и не довелось увидеть.
В своё время Фредди и дедушка были самыми богатыми людьми в Эхо, насколько это вообще могло иметь значение в нашем городке. Бабушка говорила, что Гленшипы были богаче нас, но, как по мне, богачи и в Африке богачи. Дед построил большой дом прямо на краю скалы, над грохочущими волнами. Затем женился на моей безумной бабушке и забрал её жить к себе, чтобы плодить детишек на краю Атлантического океана.
Наш дом был величественным и элегантным, большим и красивым.
В то же время он был обветшалым, покрытым пятнами соли, заросшим и заброшенным, как стареющая балерина, которая издалека казалась молодой и гибкой, но вблизи на висках её виднелась седина, у глаз — морщинки, а на щеке — шрам.
Фредди назвала наш дом «Ситизен Кейн» в честь старого фильма с идеальным Орсоном Уеллесом в кадре, который щеголял по округе и разговаривал басом. Но я, по большей части, считала этот фильм депрессивным. Безнадёжным. К тому же, дом был построен в 1929 году, а «Гражданин Кейн» вышел только в 1941, значит, у бабушки ушли годы на то, чтобы дать ему имя. Возможно, увиденный фильм что-то для неё значил, но, если честно, никто толком не знал, по каким причинам Фредди делала то или иное. Даже я.
Фредди и дедушка жили в «Ситизене» до самой смерти. После отъезда родителей в Европу я переехала в старую спальню бабушки на втором этаже. Её вещи я не тронула. Даже не вытащила платья из шкафа.
Мне нравилась моя спальня: туалетный столик с кривым зеркалом, приземистость стульев без подлокотников, ширма для переодевания в восточном стиле. Нравилось сворачиваться на бархатном диванчике со стопкой книг на коленях, отодвинув на окнах пыльные занавески в пол, чтобы видеть небо. А по ночам абажур с фиолетовой бахромой окрашивал комнату в различные тона — от лилового до тёмно-сливового.
Спальня Люка находилась на третьем этаже. И мне кажется, нам обоим нравилось иметь свободное друг от друга пространство. Этим летом у нас наконец закончились деньги, которые оставляли родители, уезжая в Европу много месяцев назад. «Ситизен Кейн» нуждался в новой крыше, поскольку ветер с океана жестоко поизмывался над нынешней, да и нам с Люком нужна еда. Поэтому мне пришла в голову гениальная идея — сдать в аренду гостевой дом. Да, у Ситизена был гостевой дом, оставшийся с тех дней, когда Фредди спонсировала голодающих художников. Они переезжали туда на пару месяцев, творили шедевры, а затем двигались дальше, в новый город, к следующему богачу — очередному джину из бутылки.
Я развесила объявления по Эхо, думая, что ничего из этого не выйдет.
Но что-то вышло.
Это был ранний июньский день, дул нежный ветерок, который я сравнила с летом, что даёт пощёчину весне. В воздухе чувствовался запах морской соли. Я сидела на ступеньках перед домом, глядя на дорогу, уходящую в голубую даль. Две каменные колонны обрамляли большие входные двери, а между ними располагалась лестница. С моего места наш запущенный, давно позабытый хозяевами газон доходил до края грунтовой дороги. За ним был обрыв и бушующие волны.
Так я и сидела, поочередно читая короткие рассказы Натаниэля Готорна и наблюдая за небом, перемежающимся с далекими волнами, когда на мою улицу свернула новая-старая машина, проехала мимо дома Саншайн и припарковалась на округлом дворике. Я назвала её старой, поскольку она была из 50-х, — большая, красивая и с явно скудным пробегом. Но выглядела она новенькой, будто только с витрины, блестящая, как лицо ребёнка на Рождество.
Машина остановилась. Из неё вышел мальчик. Он был примерно одного со мной возраста, но я всё равно не могла серьёзно назвать его мужчиной. Потому да, мальчик. Выйдя из машины, он посмотрел прямо на меня, словно я позвала его по имени.
Но я этого не делала. Он не знал меня. А я не знала его. Он не был высоким — примерно ниже 180 см, — зато сильным и стройным. У него были густые тёмно-коричневые волосы, волнистые, с пробором сбоку, но это до тех пор, пока очередной порыв морского ветра не спутал их, и пробор исчез. Мне мгновенно понравилось его лицо. И загорелая, явно пребывавшая ежедневно на солнце кожа. И карие глаза. Он посмотрел на меня, а я на него.
— Ты Вайолет? — спросил мальчик и не стал дожидаться ответа. — Да, думаю, это ты. Я Ривер. Ривер Уэст, — он провёл рукой по воздуху перед собой. — А это, должно быть, Ситизен Кейн.
Он смотрел на дом, потому я склонила голову и тоже оглянулась. В моих представлениях это были ослепляюще-белые колонны, бирюзовая отделка вокруг больших квадратных окон, ухоженные кустарники и расставленные со вкусом обнажённые статуи в центре главного фонтана. Но фонтан, который я наблюдала сейчас, был мшистым и грязным, а у одной статуи бедной раздетой девушки не хватало носа, груди и трёх пальцев. Ярко-голубая краска стала серой и осыпалась с рамы. Кустарники же превратились в дикие трёхметровые джунгли.
Я не стыдилась Ситизена, поскольку он всё ещё оставался чертовски восхитительным домом. Но теперь я задавалась вопросом: может, мне стоило подстричь кусты, или почистить голых девушек в фонтане, или перекрасить оконные рамы?