, отрывался вход. Но там держали лишь отдельные вещи, т. к. там была запасная крыивка. В этой зщте после провала в Княгиничах Шухевич жил дней 10, а потом уехал во Львов. И уехал вовремя, так как «хата» расконспирировалась.
Вот как описывает это «гений террора», как назвал его один из публицистов, Павел Судоплатов: «Когда в доме, где он жил с одной из своих телохранительниц, Дарьей Гусяк, появился милиционер для обычной проверки документов, нервы его сдали. Шухевич застрелил милиционера, и все трое — он сам, Дарья и ее мать — бежали. Наши поиски привели в глухую деревушку, где мы нашли только мать Дарьи. Шухевича там не было, но присутствие этой женщины указывало, что далеко уйти он не мог»[365].
На самом деле, все было несколько иначе. Шухевича на тот момент — январь 1948 г. — в том доме уже не было. Там жала Дарья Гусяк, которая была не телохранительницей, а связной командира, её мать, а также связные-боевики «Славко» и «Левко». Случайно в эту хату зашел участковый милиционер и увидел вооруженных людей. В завязавшейся перестрелке участкового убили, но всем подпольщикам пришлось оттуда бежать. Кстати, «Левко» продолжал охранять главкома и далее — во Львове. А вот Дарью Гусяк, которая тоже переехала во Львов, и её престарелую матушку чекисты после этого случая кропотливо разыскивали более двух лет.
Во Львове у Шухевича были явки еще со времен независимой Польши.
Но связная Шухевича Галина Дидик организовала там новую «хату» еще в 1946 г., прописавшись в городе как переселенка из Закерзонья, занимавшаяся все тем же портняжным делом. Тем временем в МГБ стало известно через одного из сломленных подпольщиков об этой «хате». Однако, этот человек как раз и рассказал Дидик о своем поступке. И вовремя, поскольку Галину чекисты уже видели, разговаривали с ней, но не показывали виду, что она «на крючке» — ждали Шухевича. Связная тут же ушла из этой квартиры и больше там не появлялась, а оставленные там вещи ночью тайно забрал один из связных главкома.
Во Львове Галина организовала еще одну «хату» — в обнесенном высокой оградой особняке по улице Кривой. Здесь главком прожил зиму1947/48 гг.
Во Львове же у Шухевича была еще одна явочная квартира — запасная, которую организовал подпольщик Григорий Го-ляш: улица Мариупольская, дом 32. В подвале этого особняка были две хорошо замаскированные крыивки. В них Шухевич жил некоторое время в январе — марте 1948 г. «Засыпалась» эта квартира через два месяца после гибели Шухевича, хотя жил он тогда в другом месте — в селе Белгороща. Раненного Григория Го-ляша чекисты захватили в плен 27 апреля, чуть выходили и стали допрашивать. Во время одного из допросов, 16 июня того же года во внутренней тюрьме Управления МГБ Львовской области он покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна.
Последним местом пребывания Шухевича стал дом в селе Белгороща на окраине Львова (сейчас до этого места от самого центра города ходит маршрутное такси). В доме жила переселенная в 1945 г. из Закерзонья красивая, но холостая учительница Нюся Конюшик, симпатизирующая борьбе ОУН. На первом этаже этой хаты была комната и кухня, а спальня была этажом выше, куда вела деревянная лестница. Гостей Конюшик принимала внизу, а наверху спокойно жили повстанцы. На всякий случай в коридорчике, который вел в спальню, с помощью перегородки была сделана замаскированная комнатка, где находилась подпольная литература, запасное оружие и т. п. Вместе с Шухе-вичем жили два боевика, которые охраняли главкома и были его связными, а также Галина Дидик, по документам — переселенка Антонина Кулик.
Прокол произошел там, где его не ожидали — чекисты нашли мать Дарьи Гусяк, проживавшей в тот момент в селе Дегови.
О дальнейшем развитии событий Судоплатов сообщает: «Наша группа по захвату Шухевича расположилась в доме, где жила мать Дарьи. Довольно скоро там появилась молодая симпатичная студентка-медичка из Львова, племянница Дарьи. Она приехала повидаться с родными и выступить, как она сказала, по поручению институтского комитета комсомола с беседами о вреде национализма. Во время нашего дружеского разговора (я представился новым заместителем председателя райисполкома), отвечая на мой осторожный вопрос, где находится сейчас ее тетя, девушка ответила, что она живет в общежитии ее института и время от времени наведывается в Лесную академию, куда собирается вскоре поступать.
Группа наружного наблюдения быстро установила, в какую "академию” ходит Дарья: она совершала регулярные поездки в деревню под Львовом, где часами оставалась в кооперативной лавке. Это заставило нас предположить, что там в это время бывает Шухевич. К несчастью, молодые офицеры, проводившие слежку в марте 1950 г., были малоопытными и для прикрытия пытались за ней ухаживать. Когда лейтенант Ревенко протянул Дарье руку и сказал по-украински, что хотел бы поближе познакомиться с такой очаровательной женщиной, она почувствовала подвох и, недолго думая, в упор застрелила его. Ее тут же схватили, но не мои люди, а местные жители, ставшие свидетелями совершенного на их глазах убийства.
Моим людям удалось отбить ее у толпы и отвести в местное отделение МГБ. Через полчаса старший группы, мой ближайший помощник, был уже там, он немедленно приказал распустить на базаре слух, что женщина убила лейтенанта и застрелилась на любовной почве. Дарья была надежно изолирована, а я, [заместитель министра госбезопасности УССР генерал Дроздов] и двадцать оперативников окружили сельпо, чтобы блокировать возможные пути бегства Шухевича. Дроздов потребовал от Шухевича сложить оружие — в этом случае ему гарантировали жизнь.
В ответ прозвучала автоматная очередь. Шухевич, пытаясь прорвать кольцо окружения, бросил из укрытия две ручные гранаты. Завязалась перестрелка, в результате которой Шухевич был убит»[366].
В общем-то, то ли ошибся Павел Судоплатов, то ли, желая выделить свою роль в истории «борьбы с политбандитизмом», сказал неправду. Скорее второе.
Понятно также, зачем он переврал историю с убийством «лейтенанта Ревенко», который в действительности был вовсе не лейтенантом, а майором госбезопасности. Дело в том, что Ревенко погиб уже на той стадии операции, когда Судоплатов лично был во Львове и координировал «охоту на Тура». Поэтому в мемуарах «боец с украинским терроризмом» и свалил ответственность — с себя на безымянных «молодых офицеров».
На самом деле, Дарья Гусяк очень хорошо знала, что за ней следят. Об этом, а также о лавине арестов, обрушившихся на ее знакомых, об аресте её больной матери (Судоплатов тоже об этом «забыл» упомянуть) она, оторвавшись от преследования, рассказала Шухевичу вечером 2 марта 1953 г. Командир приказал ей покинуть город, но перед этим выполнить еще одно задание и на следующий день сообщить о его выполнении Галине Дидик.
Но Гусяк схватили прямо на улице — без заигрывания, перестрелок и разъяренной толпы, которая, понятно, за убийство милиционера или чекиста вряд ли бы набросилась на подпольщицу, тем более, вооружённую. У Гусяк отобрали пистолет и отраву, которую она не успела принять.
Дарью стали пытать, но мужественная девушка ничего не сказала, несмотря на то, что на её глазах избивали родную мать.
К слову, о применении пыток при ведении следствия совершенно открыто написал в 2002 г. чекист Георгий Санников. Правда, все, что он знал, он, понятно, не рассказал — но, в том, что уже после смерти Сталина, когда методы работы «органов» несколько смягчились, Санников мучил подследственного бессонницей, он признался в мемуарах вполне открыто[367]. К слову, откровенность мемуаров делает ему честь.
Тогда, 3 марта, не сломив волю Дарьи, эмгэбэшники решили ее обмануть. В камеру к Гусяк перевели подсадную утку — «Мединскую Рому», бывшую в 1943–1945 гг. агентом полиции безопасности, а с марта 1946 — советских репрессивных органов. В мае 1949 г. чекисты отправили её во внутреннюю тюрьму — обманывать уже пойманных повстанцев и подпольщиков. «Избитая и измученная», то есть загримированная «Мединская» сказала Дарье, что может передать на волю записку.
На тот момент у подпольщиков и повстанцев всегда был с собой яд, и часто — оружие. Это создавало чувство некоей защищенности от чекистов. А вот такой вещи, как инструкция «Как вести себя во время следствия», которую спустя некоторое время разработали в СССР диссиденты, у бандеровцев не было. Были какие-то общие положения на тот случай, если подпольщик оказался в руках врага, но в чёткую систему это все не вылилось.
Поэтому измученная Дарья легко поверила провокаторше и написала записку:
«Мои дорогие! Имейте в виду, что я попала в большевистскую тюрьму, где нет человека, который прошел бы то, что меня ждет, и не сломался.
После первой стадии я держусь, но не знаю, что будет дальше.
М.(Речь идет о Монете, то есть о К. Зарицкой. — Ю.Ш., Д.В.) приводили на очную ставку, она героиня, потому что держалась 5 месяцев.
Целую. Нуська.
Обо мне очень многое знают, а основный вопрос — это о ШУ и ДИ. (То есть о Шухевиче и Дидык. — Ю.Ш., Д.В.)
Меня схватили шестеро и не было возможности покончить с собой. Знали, что у меня есть пистолет и яд»[368].
Записка была адресована Наталье Хробак — сестре учительницы Нюси, которой принадлежала последняя «хата» главкома. И Гусяк подробно описала, где живет Наталья.
Сама Дарья Гусяк после всего этого была осуждена к 25-ти годам заключения, полностью их отсидела, застала украинскую независимость и до самой смерти корила себя за совершённую оплошность. Хотя у остальных подпольщиков, да и родственников Шухевича, и в мыслях не было критиковать эту жертву чекистской провокации.
Исходя из полученных сведений, Львовское УМГБ моментально разработало план по захвату или уничтожению Шухевича: «Для проведения операции: