Более того, ситуация 1939–1941 гг. в отношении местной администрации в 1941–1942 гг. повторилась с точностью до наоборот. Поскольку украинское население было менее образованным, чем польское, то немцы, чтобы обеспечить эффективный контроль над территорией, стали активнее, чем советы, привлекать к управлению поляков. В сводке СД уже 27 августа 1941 г. отмечались вполне предсказуемые последствия подобной полити-ки: «Далыпейшее обострение противоречий между поляками и украинцами вследствие проникновения первых во все учреждения. Сейчас особенно резкая борьба за занятие должностей на железной дороге и [в медицинском] страховании. Только в единичных случаях наличествует благоразумие, [говорящее о том,] что недостаток украинских специалистов и чрезмерно высокие претензии украинцев являются главной причиной приёма поляков на службу»[212].
Соперничество за занятие служебных мест было неслучайным. Представители каждой национальности отлично понимали, что произойдёт, если представители братского народа займут большинство мест в аппарате оккупационной администрации.
В донесении подполья АК с территории Львовщины в мае 1942 г. значилось: «Настроение среди украинцев… Отношение к полякам враждебное и коварное, затрудняющее жизнь…»[213].
О поведении поляков на немецкой службе сообщалось в одном из сообщений подпольщика ОУН с белорусско-украинского пограничья: «Если селянин пишет просьбу по-украински, то поляки говорят, что нужно писать по-немецки, а так как крестьянин не умеет писать по-немецки, то он полякам должен заплатить взятку, если же селянин пишет по-польски, то дело будет быстро решено.
Поляки хорошо запомнили те сёла, которые [в сентябре 1939 г.] при развале Польши [дружественно] встречали красных (из-за своей несознательности), или разоружали поляков. Теперь польская интеллигенция, которая хорошо владеет немецким языком, информирует немцев о тех сёлах как о партизанских гнёздах, и немцы расстреливали население тех сёл и жгли строения. Такая провокационная работа была более всего распространена в 1942 году…»[214].
Кроме соперничества за рабочие места (в том числе в полиции), бывшего одной из главных причин роста остервенения, наблюдалось и расхождение двух этнических групп Западной Украины по разные стороны политических барьеров.
Постеменно активизировалось польское националистическое подполье, на что указывалось во внутреннем документе ОУН, фиксирующем положение весны 1942 г.: «Польские организации действуют на всём просторе севера з [ападно]-украинских] з[емель], однако в разных территориях под разными названиями… Их общая политическая программа: „Независимая Польша* — это их объединяет.
Все действуют против украинцев. Мы для них большие враги, может, больше, чем немцы. К евреям и москалям относятся благосклонно. Заметно значительное сотрудничество. На Пасху были раскиданы польские листовки противонемецкие и проти-воукраинские»[215].
Большинство поляков постепенно стало видеть в нацистах большее зло, чем советы. К тому же между правительством В. Сикорского и СССР были заключены договорённости о взаимодействии. Это обусловило «левый поворот» польского меньшинства Западной Украины в 1942 году.
Об этом вспоминал командир дислоцировавшегося на Волыни с 1942 г. партизанского отряда ГРУ полковник Антон Брин-ский. По его словам, связавшись с польским подпольем и населением Полесья, советские разведчики получили содействие: «Везде, где бы мы ни встречались с польскими трудящимися, мы слышали в их словах… уверенность, что Польша вернёт себе самостоятельность при помощи своего народа. Поляки, не учав-ствовавшие ни в каких организациях, тоже помогали нам: сообщали ценные сведения, служили проводниками, укрывали наших людей, доставляли медикаменты и оружие»[216].
В обзоре СД от 9 октября 1942 г. настроениям в среде польского меньшинства Волыни и Полесья посвещалось несколько строк: «Позиция поляков также, как и прежде, обозначена двумя особенностями: с одной стороны, сильным выслуживанием» на которое указывают многие сотрудники немецких учреждений» с другой стороны — концентрацией на идее ссоздания великопольского государства после окончания войны»[217]. Отмечая надежду поляков на то, что большевики после победы позволят снова создать польское государство, сводка указывала на тревожные для немцев сигналы: «Всё вновь и вновь наблюдается пособничество польского сельского населения [советским] бандам»[218].
Пройдя рейдом по территории Ровенской области в конце 1942 г.» Сидор Ковпак подтверждал оценки немцев: «Настроение поляков по отношению к Советской власти, к Красной армии, красным партизанам исключительно хорошее. Многие поляки просились в наш отряд»[219].
Таким образом, перед украинцами Западной Украины, в первую очередь Волыни, польское меньшинство, и так не вызывавшее симпатий, предстало вредным лакеем трёх зол: администрации нацистов в 1941–1942 гг., находящихся в подполье польских националистов в 1942 г., и советов, в 1942 г. представленных красными партизанами.
В свою очередь, украинское меньшинство предстало для поляков тем же самым: злорадным пособником коммунистических властей в 1939–1941 гг., жестокими холуями нацистских правителей в 1941–1942 гг., и скрытым сторонником террористической ОУН. Последняя, в связи с ослаблением других украинских партий и радикализацией настроения населения планомерно наращивала своё влияние.
Иными словами, на территории Волыни поляки и украинцы в течение трёх лет наблюдали, что любое изменение политической ситуации их соседи используют во вред им. Представители двух славянских народов осознали, что рядом с ними находится крайне опасная группа существ, с которыми невозможно договориться.
К концу 1942 года вражда достигла такого накала, что ситуация потихоньку начала уплывать из-под контроля немцев.
Об этом писал 1 ноября 1942 г. в обзоре ситуации генеральный комиссар Волыни-Подолья Шёне, предположительно на имя главы РКУ Эриха Коха: «Напряжённые отношения между отдельными национальными группами, в особенности белорусами и украинцами с одной стороны, и поляками — с другой, особенно обострились. В этом есть определённая система. Попытки с какой-то враждебной стороны беспокоить народ»[220]. Эти строки в оригинале подчёркнуты — очевидно, либо автором, либо респондентом документа.
Тревога оккупантов нарастала. 25 февраля 1943 г. гебитско-миссар области Брест-Литовска заявлял в отчёте Шёне за январь-февраль 1943 г.: «…Неблагонадёжные для нас элементы из различных национальных групп используют немецкую администрацию для межнациональной борьбы друг с другом. Местами происходят случаи, когда, например, сельский староста, если он поляк, злоупотребляет своим положением против украинцев, или если он украинец, то делает то же самое против поляков. Я разбираю каждый такой случай в отдельности и привлекаю виновных к ответственности»[221].
Однако, было уже поздно. Возникла Повстанческая армия.
Есть прямое свидетельство о том, что бандеровское руководство принятло решение о «деполонизации» Волыни. В 1946 г. Николай Лебедь, исполнявший обязанности главы ОУН с августа 1941 по май 1943 гг., опубликовал книгу об УПА, где, в частности, написал: «Чтобы не допустить стихийной массовой анти-польской акции и взаимной украинско-польской борьбы, которая в то время была бы полезной одновременно как большевикам, так и немцам, и ослабляла бы главный фронт освободительной борьбы, Украинская повстанческая армия пробовала втянуть поляков в совместную борьбу против немцев и большевиков. Когда же это не принесло никакого успеха, УПА приказала польскому населению покинуть украинские земли Волыни и Полесья»[222].
Не исключено, что Лебедь столь «смело» рассказал об этом приказе, так как не нёс полной ответственности за террор против мирного польского населения. Более того, есть данные, что сам и.о. главы ОУН выступал против резни, за перемирие или нейтралитет с АК[223], а главкомы УПА Клячковский и Шухевич последовательно настаивали на «зачистке тылов от враждебных элементов».
«Этническая чистка» была вполне в духе агрессивного национализма оуновцев. Например, в приказе одного из галицких уездных (повітових) руководителей «Серого» 10 апреля 1944 г. говорилось о необходимости «ускорить ликвидацию коммунистического элемента и уже в ближайшее время покончить с этим. Москалей-схидняков (за исключением украинцев-восточников), которые шатаются по области, вылавливать, составлять протоколы согласно прилагаемым анкетным листам, а их самих на месте расстреливать. То же самое в отношении поляков»[224].
Встает также вопрос о времени принятия политического решения о «деполонизации».
Атаман Тарас Боровец, враждебно настроенный к ОУН(б), писал, что это март 1943 г. — то есть еще до того момента, когда на место ушедших к УПА украинских полицейских пришли поляки.
Из данных, приводимым Лебедем, следует, что это в любом случае позже 18 мая 1943 г., когда последовало обращение Клячковского к полякам, текст которого будет приведен ниже.
Иное предположение высказывает ведущий польский исследователь УПА Гжегож Мотыка: февраль 1943 г., то есть время проведения Третьей конференции ОУН(б). УПА в тот момент существовала только в проектах, и Мотыка полагает, что бандеровские проекты непосредственно касались польского населения: «Этот приказ был, вероятно, издан в феврале 1943 г. во время III конференции ОУН. Увы, содержание самого постановления ОУН(б) неизв