Эти провокационные действия преследовали цель путем истязаний и угрозы лишения жизни заставить Котловского дать показания, что он является врагом советской власти.
В результате истязаний Котловский находился на излечении в больнице с 27 июля по 27 августа 1948 г.
По заключению больницы, Котловскому Ф. Л. были нанесены тяжелые телесные повреждения, с явлениями сотрясения мозга и омертвлением мягких тканей тела.
3. В ночь на 22 июля 1948 г. той же спецгруппой был уведен в лес житель с. Ридкив Михальчук С. В., инвалид Отечественной войны.
В лесу Михальчук был подвергнут допросу, во время которого его связывали, подвешивали и тяжко избивали, добиваясь таким путем показаний о связи с бандитами.
Продержав Михальчука в течение 2 суток в лесу, участники спецгруппы его отпустили, причем в результате избиений он в течение 7 дней находился на стационарном излечении в больнице.
4. В ночь на 23 июля 1948 г. этой же спецгруппой из с. Под-высоцкое была уведена в лес гр-ка Репницкая Нина Яковлевна, рожд. 1931 г.
В лесу Репницкая была подвергнута пыткам.
Допрашивая Репницкую, участники спецгруппы тяжко ее избивали, подвешивали вверх ногами, вводили в половой орган палку, а затем поочередно изнасиловали.
В беспомощном состоянии Репницкая была брошена в лесу, где ее нашел муж и доставил в больницу, в которой находилась продолжительное время на излечении.
Из приведенных выше примеров видно, что действия т. н. спецгрупп МГБ носят ярко выраженный бандитский антисоветский характер и, разумеется, не могут быть оправданы никакими оперативными соображениями.
Не располагая достаточными материалами, т. н. спецгруппы МГБ действуют вслепую, в результате чего жертвой их произвола часто являются лица, не причастные к украинско-бандитскому националистическому подполью.
Наряду с этим следует указать, что этот метод работы органов МГБ хорошо известен ОУНовскому подполью, которое о нем предупреждало и предупреждает своих участников. В частности, об этом свидетельствует факт обнаружения у убитого бандита “Гонты” полного отчета о провокационных действиях спецгруппы МГБ в отношении гр-на Котловского.
Не являются также секретом подобные “операционные комбинации” и для тех лиц, над которыми участники спецгрупп чинили насилия, например:
В августе 1948 г. Военной Прокуратурой было прекращено дело арестованных Львовским областным Управлением МГБ Стоцкого Степана Петровича и Дмитрук Екатерины Григорьевны.
Указанные лица в сентябре 1947 г. были незаконно арестованы и поскольку никаких материалов об их антисоветской деятельности не было, они были пропущены через спецбоевку МГБ, где в результате применения незаконных методов допроса вынуждены были оговорить себя.
Насколько жестокими были пытки, которым подвергались указанные выше граждане, свидетельствует тот факт, что Стоц-кий с 22 сентября 1947 г. по январь 1948 г. находился на излечении в Лопатинской больнице и в стационаре внутренней тюрьмы УМГБ по поводу глубоких и обширных язв» образовавшихся в результате физического воздействия на мягкие ткани тела.
В процессе следствия выяснилось, что Стоцкому стало известно, что его избивали не бандиты, а лица, имеющие отношение к органам МГБ.
В связи с отсутствием материалов для предания суду, Стоц-кий и Дмитрук, почти спустя год после их ареста, из-под стражи были освобождены…
Подобные факты из деятельности спецгрупп МГБ, к сожалению, далеко не единичны и, как показывает следственная практика, если в отдельных случаях спецгруппам, путем насилия и запугивания, все же удается получить “признательные показания” от отдельных лиц о связи их с бандитским подпольем, то добросовестное и проведенное в соответствии с требованиями закона расследование неизбежно вскрывает провокационную природу этих “признательных показаний”, а освобождение из тюрьмы арестованных по материалам спецгрупп влечет за собой дискредитацию советской законности, органов МГБ и возможность использования каждого случая [провокаций] во вражеских, антисоветских целях украинскими националистами»[374].
Это — описание событий, происходивших в 1948–1949 гг. А спецгруппы истязали, грабили и убивали украинских крестьян с конца 1944 г. И здесь, как видим, возмущение прокурора вызывают действия этих садистов по отношению к обычному населению, с подпольем не связанному. Оуновцев же боевики спецгрупп могли убивать на вполне «законных» основаниях.
О том, что по селам и лесам шастают оборотни, знали и бандеровцы, и мирные жители. Последних повстанцы информировали о действиях спецгрупп или провокаторов. Вот, например, текст бандеровской листовки, выпущенной в апреле 1949 г.:
«Селяне, рабочие и интеллигенты!
В села и городки, в которых вы живете, заходят часто незнакомые люди, преимущественно мужчины, и просят вас спрятать их от НКВД и связать с подпольщиками, так как они убежали из тюрьмы.
Нужно помнить, что из болыпевицкой тюрьмы убежать очень тяжело, а все те, которым якобы удалось убежать из тюрьмы, — это никто иной, как замаскированные разведчики НКВД — провокаторы…
Потому с разными людьми, которые ходят по селам и выдают себя за политических заключенных, которые убежали из тюрьмы, нужно быть очень осторожным. Если такие придут в хату и просят есть, то есть можно дать, но не вступать с ними в разговоры на политические темы.
Никогда не принимать людей на ночлег без справки от главы сельсовета.
Помните, что неосторожность в разговорах и поведении на политические темы с разными незнакомыми людьми ни одного завела в тюрьму»[375].
Другой неотъемлемой частью борьбы репрессивно-карательных органов против УПА была агентурная «работа». Не на боевые операции и прочёсывание лесов, а на массовую, повальную вербовку была сделана основная ставка в.
Как указывалос во внутренней инструкции СБ ОУН, «Несколько десятков штатных работников НКВД-НКГБ, которые находятся в районном аппарате, в результате своего незначительного количества и недостатка непосредственного контакта с населением районе не в состоянии справиться с этой работой. В помощ себе, в каждом селе они тайно организуют специальную агентурную информационную сетку из гражданского населения. Только после создания такой сетки в каждом населённом пункте, органы НКВД-НКГБ начинают свою деятельность. При помощи этой сетки они имеют возможность контролировать внутреннюю жизнь каждого населённого пункта, выявлять и “разрабатывать” объекты, которые для них будут представлять определённый оперативный интерес»[376].
«По состоянию на 1 июля 1945 г. на учете органов НКВД западных областей состояло 175 резидентов, 1196 агентов и 9843 информатора. Всего 11 214 человек. Более масштабной была агентурная сеть НКГБ. Только в Станиславской области на 25 июля 1946 г. она насчитывала 6405 лиц; из них агентов — 641, резидентов — 142, информаторов — 5572, содержателей явочных и конспиративных квартир — 50. За период с 1 января 1945 г. по 1 июля 1946 г. НКГБ завербовал 5671 человека, в том числе 596 агентов, 93 резидента, 4941 информатора и 41 содержателя явочных и конспиративных квартир»[377].
По свидетельству Георгий Санникова, с такая сеть осведомителей не оставлялась в покое: «Существовал у каждого оперативного работника с указанием его фамилии так называемый график встреч с агентурой, утвержденный начальником отделения. В таком графике указывалось не менее 12–15 агентов, встречи с которыми проводились минимум дважды в месяц, ну а при необходимости и чаще, с некоторыми иногда и дважды в день, когда было указание свыше — срочно получить, собрать реакцию населения по какому-то определенному вопросу. Я видел графики некоторых оперативных работников, в которых было по 30–40 агентов с указанием их кличек»[378].
Но это описывается ситуация в городах, потому что в сёлах такой темп «работы» обеспечить было технически невозможно.
Вот как тот же Санников описывает кропотливый сбор информации: «Неприятным для меня были ночные встречи с агентурой в глухих селах и хуторах, куда я добирался вместе с кем-либо из райотделовских сотрудников, как правило, автомашиной, под прикрытием двух-трех солдат. Ночи темные, тихие. Машину оставляли с вооруженным водителем за 1,5–2 километра от места встречи. Далее двигались молча, стараясь не производить шума, особенно в лесу, где все хрустит и шелестит. За сто — сто пятьдесят метров оставляли солдат, проинструктированных заранее. Затем максимально осторожно с пистолетом или автоматом наготове выдвигались к самому месту встречи, где, абсолютно невидимый в ночи, нас поджидал агент, как правило, обычный сельский вуйко (дядька. — А.Г). Он сидел где-нибудь под стогом сена тихо, как мышь, и сердце обрывалось от страха, когда моя рука или нога упиралась или наталкивалась на что-то упругое, живое, человеческое. Садились рядом, тесно прижавшись друг к другу… Я жалел этих людей, так мало видевших радости и счастья в жизни. Почти все они не по доброй воле были связаны с госбезопасностью. Почти все — бывшие бандеровцы, партизаны лесные, или бандпособ-ники, имевшие в прошлом тесные связи с подпольем ОУН, или повстанцами, оказывавшие в прошлом, а иногда и в настоящем (зачастую и без ведома госбезопасности), помощь своим братьям по классу — вчерашним крестьянам, а ныне подпольщикам, бандеровцам-оуновцам, революционерам, карбонариям…
Шепотом вели короткие переговоры, типа: “Новости какие-нибудь есть? Хлопцы не приходили? Что слышно в селе?” И, как правило, такой же короткий ответ: “Не-а, ничего не слышно” И очень редко: “Говорили соседи (называлось имя), что в селе “А” на прошлой неделе тетка “У” слыхала на базаре от знакомой, что у такой-то сын в лесу видел вооруженных людей, не похожих на военных. Наверное, хлопцы из леса”. На этом встреча заканчивалась. Иногда агенту давали, без расписки конечно, немного денег. Немного, потому что дали бы и больше, да как он эти деньги легализует, когда кругом сплошная бедность и безденежье»