Sühnekapelle). Она превращалась в центр нового культа, который поддерживал память о святотатстве, чуде, явленном в ответ на него, и об очистительном насилии, обрушившемся на врагов Христовых[139].
Распространение обвинений в осквернении гостии было связано не только с усилением антииудейских чувств среди католического духовенства и мирян, но и с важными сдвигами в самой евхаристической доктрине. Как уже было сказано, в 1215 г. на IV Латеранском соборе был провозглашен догмат о реальном присутствии Христа в хлебе и вине. То, что во время мессы гостия невидимо, но подлинно и буквально пресуществляется в тело Бога, стало истиной, обязательной для всех католиков. В 1264 г. папа Урбан IV установил новый праздник Тела Господня (Corpus Christi)[140]. В этот день по улицам городов отправлялись торжественные процессии с освященными гостиями, помещенными в роскошные дарохранительницы.
Оборотной стороной столь горячего культа был страх за неприкосновенность святыни – ведь ее могли намеренно осквернить или использовать в магических целях. Кроме того, было важно изгнать у верующих любые сомнения в том, что кусок пресного хлеба действительно пресуществляется в тело Бога. А такие сомнения, насколько мы можем судить по источникам, в Средневековье терзали довольно многих[141].
Евхаристия – ежедневное чудо, которое совершает священник во время мессы, – была ключевым элементом системы таинств и, что важно, одной из главных опор власти Церкви. Ведь клирики проповедовали, что без причащения нет спасения, а единственный, кто способен совершить таинство пресуществления, – это священник. А значит, без посредничества духовенства человек не может обрести жизнь вечную. Потому многие критики Церкви, которых объявляли еретиками, отрицали действенность евхаристии или утверждали, что это таинство в силах совершить любой благочестивый христианин, а не только иерей. Например, катары учили, что материя не может заключать в себе дух, а превращение ее в бесплотного Бога вовсе невозможно. Похожие сомнения возникали и у простых мирян, никак не связанных с ересями. Как может статься, что Бог скрыт в простом хлебе, который печется в печи? Как Бог может быть в хлебе, если он пребывает на небесах? Как хлеб может стать Богом, оставаясь с виду как хлеб?[142]
Одним из главных инструментов, позволявших одновременно доказать истинность догмата о реальном присутствии и посрамить иноверцев, были истории о чудесах, сотворенных гостиями в ответ на покушения. Страх за безопасность тела Христова вел к запретам и ограничениям в адрес евреев. Например, в 1243 г. городские власти Авиньона постановили, что иудеям старше девяти лет нельзя находиться на улице, когда там проходит евхаристическая процессия. А в 1267 г. аналогичный запрет был принят на церковном соборе в Вене. Он гласил, что, когда священник отправляется к больному с последним причастием, евреи, услышав звук колокольчика, возвещавшего о его приближении, должны прятаться по домам, закрыв окна и двери[143].
В своем большинстве обвинения в осквернении гостий были наветами и базировались на слухах, сдобренных ненавистью и убеждением в том, что иудеи-богоубийцы способны на все и только мечтают о том, как бы вновь подвергнуть Христа самым жестоким мукам. Однако у некоторых рассказов об атаках или непочтительных действиях, совершенных иудеями против христианских святынь, могла быть какая-то основа. Конечно, евреи понимали, что осквернение предмета, который христиане считают телом своего Бога, им очень дорого обойдется. Но важно помнить, что для них гостия была не только воплощением идолопоклонства, но и одним из важнейших символов господствующего порядка и притеснений со стороны христианского большинства.
В том, что евреи, раздобыв где-то гостию, порой использовали ее в магических целях (в этом они могли подражать христианам) или смеялись над христианским «богом из хлеба» (как в XVI в. протестанты– иконоборцы), нет ничего невозможного. В 1275 г. епископ Вустерский запретил благочинным Вестбери и Бристоля всякие контакты с бристольскими иудеями, поскольку те, как он утверждал, богохульствовали о теле Христовом и оскорбляли местного капеллана, когда он через еврейский квартал нес освященную гостию к тяжелобольной женщине[144]. Само собой, в ситуации религиозной вражды (а это происшествие случилось за 15 лет до изгнания всех евреев из Англии), подозрительность достигает таких пределов, что любой непочтительный жест может быть легко приравнен к богохульству, а враждебные слухи быстро превращают его в дьявольский ритуал – новые Страсти. Истории о надругательстве над гостиями нам известны только из христианских источников: хроник, сборников чудес или протоколов допросов (а они часто проводились под пыткой или с угрозой ее применения). Однако вероятно, что за некоторыми из этих обвинений стояли какие-то реальные происшествия. Подхваченные и деформированные молвой, которая и так видела в иудеях богоубийц, прирожденных святотатцев и врагов рода людского, слухи легко превращались в навет – матрицу следующих обвинений.
В позднее Средневековье кровоточащая гостия была одной из главных форм манифестации божественного и одним из важнейших объектов народного почитания. По всему Западу – особенно в германских землях – появилось множество новых евхаристических культов. В храмы, которые, как считалось, владели каплями крови Христовой, стекались толпы верующих. Чудеса, (якобы) явленные гостиями, далеко не всегда были связаны с покушениями со стороны иудеев или еретиков. Центром самого популярного «кровавого» паломничества, стала деревня Вильснак под Хавельбергом. В 1383 г. граф Генрих фон Бюлов ее спалил. Однако на руинах приходской церкви нашли три уцелевшие гостии, из которых сочилась кровь. Вскоре в Вильснак устремились паломники со всей Центральной Европы. Этот культ был упразднен протестантскими властями в 1552 г., а сами чудесные гостии сожгли[145].
Изобразив на ноге у Антихриста круглую кровоточащую рану, похожую на гостию в стеклянной дарохранительнице, Босх, вероятно, стремился его противопоставить Христу. В таинстве евхаристии белый хлебец пресуществляется в тело Бога. Это превращение совершается незримо, и человек может в нем убедиться, только когда Господь дарует чудо: в ответ на сомнение над алтарем вместо гостии является скорбный Христос либо в ответ на агрессию со стороны врагов веры гостия начинает кровоточить. У Антихриста тоже есть своя гостия – похожая на нее (нечистая? зловонная?) рана, знак духовной проказы. То, что она кровоточит, – это, вероятно, пародия на евхаристические чудеса или на раны Христа. Ведь во множестве церковных текстов и образов кровь, которую он пролил во время Страстей, тоже напоминала о евхаристии.
Босх оставил явное указание на то, что в созданных им мирах белая рана-диск была связана с евхаристией. Нужно опять взглянуть на правую створку «Сада земных наслаждений», где изображена преисподняя. В центре из двух белых деревьев-«ног» растет округлая форма, напоминающая громадное яйцо. Внутри него – таверна с пирующими грешниками. На одной из «ног», как мы уже говорили, Босх нарисовал почти такой же кровоточащий кружок, как на ноге Антихриста – только тут рана не заключена в стеклянный реликварий, а перевязана бинтом[146]. Чуть выше справа Босх поместил круглую платформу (рис. 51). На ней семь демонических «псов» (по числу смертных грехов?) раздирают лежащего рыцаря. В его левой руке зажата евхаристическая чаша, а рядом с ней лежит гостия – крошечный белый кружок. Правой рукой закованный в латы грешник держит знамя, на котором изображена жаба – дьявольский символ нечистоты[147].
Рис. 51. Иероним Босх. Сад земных наслаждений, ок. 1495–1505 гг.
В Средние века клирики нередко страшили тех, кто причащается, не веря в реальное присутствие тела Христова в гостии или находясь в состоянии смертного греха, что для них гостия обернется жабой, а вместо спасения их ждет погибель. Трудно сказать, в чем именно виноват рыцарь с чашей. Возможно, он расхититель церковного имущества, святотатец, разоряющий храмы, или еретик, отрицавший таинство евхаристии[148]. В любом случае его «казнь» подсказывает, что и рана на расположенной рядом древесной «ноге», по замыслу Босха, была связана с евхаристией, ее осквернением и в целом – скверной.
Маги, волхвы, короли
Иконографические «аномалии», которые исследователи находят в «Поклонении волхвов», не ограничиваются Антихристом. Чернокожий король в белоснежных одеждах тоже выглядит очень странно. Некоторые детали его костюма вызывают подозрение, что и он принадлежит к миру зла и как-то связан с Сыном погибели[149]. А если так, это значит, что Босх не только ввел в сцену Богоявления антипода Христа, но и взломал сам сюжет: даже в радостном торжестве у него появляется «червоточина». Попробуем разобраться.
В греческом оригинале Евангелия от Матфея (2:1) те, кого по-русски именуют «волхвами», были названы μάγοι – «маги». То же слово (magi) использовалось и в самом авторитетном латинском переводе Нового Завета, сделанном в IV в. Иеронимом Стридонским. Слово «маг» в те времена ассоциировалось с персидским зороастризмом, астрологией, колдовством и прорицанием будущего, каким славились вавилоняне, египтяне и халдеи[150]. Потому первые христианские богословы на волне полемики с греко-римским язычеством и любыми культами, в которых они видели поклонение демонам, порой описывали волхвов, пришедших с дарами к Христу, как чародеев и обманщиков. И гадали, откуда те были родом: из Персии, Халдеи, Аравии или какой-то еще восточной земли. Один из самых влиятельных раннехристианских авторов Ориген из Александрии (ум. ок. 253 г.) писал, что, увидев на небе звезду, маги устремились к ней, поскольку считали, что она приведет их к одному из бесов. А младенцу Христу они поклонились, только когда осознали, что он могущественнее, чем их духи тьмы