Тем не менее внушаемые общественному мнению представления об «угрозах Запада», игра на струнах уязвленного национального самолюбия и попытки использовать русский национализм в политических целях – все это усиливает массовую тревожность и ксенофобию, уровень которых и без того высок. Антизападничество связывается в массовом сознании с мнимыми угрозами для внутренней ситуации в России – угрозами «разграбления, колонизации России», «тайного сговора с внутренними врагами с целью закабалить страну». Подобные представления об «угрозах Запада» зачастую воспринимаются как злой умысел, имеющий этническую подоплеку. Даже Анатолий Чубайс не удержался от подобных оценок. По его мнению, «…произошел очень витиеватый и неожиданный для нас альянс левых и правых – скажу жестче, антироссийский альянс левых и правых на Западе… Империя зла не потому – что коммунисты, а потому – что русские» [129] . Уже упоминавшийся публицист национал-патриотического направления В. Бондаренко не без злорадства так комментирует это высказывание одного из лидеров российских либералов-западников: «…похлеще академика Игоря Шафаревича с его знаменитой уже классической „Русофобией“» [130] .
Оппозиция этническим меньшинствам в России – возрождение идеи «старшего брата». Национальное самоутверждение в форме оппозиции «свои – чужие» неизбежно приводит к этнофобии, объектом которой становятся местные российские этнические общности. При этом массовые этнофобии подвержены колебаниям (они то возрастают в периоды кризисов, то затухают), тогда как их элитарные проявления характеризуются высокой устойчивостью. Единственной группой, демонстрирующей не просто сохранение, но и постоянный рост негативизма в отношении нерусских народов, явилась группа респондентов с высшим образованием. За семь лет наблюдений ВЦИОМ (1990–1997 годы) доля негативных оценок этнических меньшинств в этой группе увеличилась почти вдвое – с 39 до 69 % [131] . Именно в этой среде полагают, что государственные органы должны следить за тем, чтобы «инородцы, нерусские не могли занимать ключевые посты в правительстве, в средствах массовой информации, армии и милиции» [132] .
Проявляются различия и в субординации образа «чужих». Для идейных русских националистов, особенно представителей радикальных экстремистских организаций, главным объектом ксенофобии выступают евреи, о чем свидетельствуют их газеты, листовки, сайты в интернете [133] . В массовом же сознании совершенно иная структура ксенофобии. Анализ ответов на вопрос социологического мониторинга ВЦИОМ (1995–2002 годы) «Как Вы в целом относитесь к людям следующих национальностей..?», именно суммы ответов «с неприязнью, раздражением» и «со страхом, недоверием», позволяет определить иерархию негативных оценок россиян в отношении представителей разных национальностей (см. рис. 3).
Столбцы на графике указывают на колебания негативных оценок этнических общностей по годам. Внизу, под названием национальности указаны интервалы, или пороги, этих колебаний в процентах к числу опрошенных.
Рисунок. 3. ДИНАМИКА ОТНОШЕНИЯ «НЕПРИЯЗНИ», «СТРАХА И НЕДОВЕРИЯ» К РАЗЛИЧНЫМ НАЦИОНАЛЬНОСТЯМ
Рассчитано по: Гудков Л. Д. Динамика этнофобий в России последнего десятилетия (доклад на конференции «Национальные меньшинства в Российской Федерации», Москва, 2–3 июня 2003 г.).
К большинству этнических общностей в массовом сознании россиян преобладает положительное или спокойное, нейтральное отношение. Например, в опросах ВЦИОМ 2002 года оценку «отношусь спокойно, как к любым другим» в отношении к азербайджанцам продемонстрировали 58,8 %; к евреям – 76,8 %; к эстонцам – 80,1 % опрошенных русских [134] . При этом в оценках конкретных этнических общностей (в отличие от оценок абстрактных «врагов страны») не проявляются существенные различия между русскими и респондентами других национальностей. Во всяком случае приоритеты в отношениях к «иным народам» у респондентов разных национальностей совпадают. Мы выделили три группы национальностей по уровню негативного отношения к ним россиян, прежде всего русских, составляющих 85 % опрошенных.
«Совсем чужие». Эту группу составили народы, по отношению к которым доля негативных оценок за восемь лет наблюдений не опускалась ниже 30 % от числа опрошенных. Крайний негативизм за все эти годы проявляется лишь к чеченцам и цыганам – это единственные народы, негативное отношение к которым демонстрируют более половины респондентов. К чеченцам такое отношение фиксируется с 1996 года, а к цыганам – с 2002 года. Следующими по уровню негативного восприятия стоят азербайджанцы (доля негативных оценок к ним была не меньше 30 %, а в 1998 году увеличилась до 48 % от числа опрошенных). Далее по убыванию негативного отношения, но в отмеченном интервале колеблются оценки армян и грузин (доля негативных оценок была не меньше 27 %, а в отдельные годы доходила до 45 % от числа опрошенных), и, наконец, замыкают эту группу представители народов Средней Азии, негативные оценки которым давали 20–22 % опрошенных.
«Чужие». В эту группу вошли этнические общности, по отношению к которым негативные оценки респондентов колеблются в интервале от 20 до 15 %. Умеренный негативизм проявился к евреям и эстонцам – доля негативных оценок колебалась по годам от 13 до 17 % и однажды, в 1997 году, по отношению к эстонцам подобралась к 20 %; по отношению к татарам и башкирам колебания негативных оценок составили от 12 до 15 % и лишь однажды, в 1999 году, их доля по отношению к татарам увеличилась до 18 %.
В 2002 году в эту группу по сугубо формальным причинам попали и американцы – доля негативных оценок составила 17 %. Между тем до этого времени отношение к американцам было таким же, как и к народам, которые входят в следующую, третью группу.
В ней представлены национальности, по отношению к которым негативные оценки не превышали 15 %. Как оказалось, такой сравнительно слабый негативизм относится к двум совершенно разным типам этнических общностей.
«Почти свои» – этнически родственные для русских группы, например украинцы, негативные оценки к которым обозначают нижние (самые слабые, менее 7 %) пороговые значения этнофобии.
«Виртуальные» – это группы, с которыми подавляющее большинство россиян никогда не встречалось и оценивает их только на основе информации, почерпнутой из масс-медиа. Так, неожиданный, на первый взгляд, взлет негативных оценок арабов до 12 % в 2002 году, при том что до 2001 года негативных оценок этой группы в социологическом мониторинге вообще не было, несомненно, объясняется информационной реакцией на события 11 сентября в Нью-Йорке и общим ростом числа упоминаний этой группы в СМИ в связи с терроризмом во всем мире, в том числе и в Чечне. Трудно объяснить неожиданный рост негативизма (тоже от 0 % в 1993–1999 годах до 12 % в 2002 году) по отношению к немцам. Не исключено, что это отражение общего роста ксенофобии (во многом абстрактной) по отношении к Западу в целом. Что касается роста негативного отношения к американцам в последние годы, то оно, безусловно, связано с информационными кампаниями в России по поводу американской политики на Балканах и особенно их акции в Ираке.
Анализ отношения россиян к малоизвестным им этническим общностям прямо указывает на существенную роль информационного конструирования в развитии ксенофобии. Вместе с тем заметны и границы возможностей такого конструирования – все же самый высокий уровень этнофобии проявляется по отношению не к «виртуальным» для русских людей национальностям, а к хорошо известным. Можно ли такой вывод трактовать как доказательство справедливости часто повторяемого в современной прессе, да ив научных публикациях, утверждения, что в основе ксенофобии лежат не мифы и устоявшиеся стереотипы массового сознания, а реальное «несходство характера» русских с какими-то конкретными этносами?
Действительно, культурная дистанция – степень фактического различия во внешних признаках, поведении, культуре, образе жизни разных этнических общностей – оказывает определенное влияние на межэтнические отношения. Вместе с тем личный опыт людей ограничен, и, перенося свои впечатления на всех представителей некой этнической общности, люди так или иначе руководствуются не только своими наблюдениями, но и коллективными представлениями, запечатленными в преданиях, слухах, сплетнях, анекдотах и др.
В информационную эпоху роль коллективных представлений еще больше и формируются они преимущественно на сообщениях прессы, дополняемых (зачастую искажаемых) молвой. Особенно велика роль средств массовой информации по отношению к сравнительно новым для данной территории группам. Скажем, азербайджанцев сегодня обвиняют в том, что они захватили все городские рынки, взвинчивают цены, изгоняют «чужих» торговцев и т. д. Однако обычный русский покупатель, придя на рынок, вряд ли отличит азербайджанца от других «кавказцев». Информацию «о захвате» рынков «гостями» он получает из СМИ, которые вольно или невольно искажают реальную картину распределения представителей этнических групп в рыночном бизнесе. Прессу просто не интересует тот факт, что подавляющую часть рынков в стране все же контролируют представители этнического большинства. Ее интерес к русским хозяевам рынков просыпается лишь в некоторых, особо «пикантных» ситуациях, как, например, в Хабаровске, где главный хозяин городского рынка (его директор) Борис Суслов – это бывший первый секретарь горкома КПСС [135] .
Между тем процесс замещения «кавказцев» русскими на большинстве рынков России принял необратимый характер.
С одной стороны, русский бизнес (как легальный, так и нелегальный) все больше вытесняет с рынка, при явном или неявном содействии местных властей, выходцев с Кавказа. С другой стороны, сами «кавказцы» стали уходить в тень, выставляя вместо себя представителей этнического большинства в качестве продавцов своего товара (как легального, так и нелегального). Этот процесс особенно усилился после серии кавказских погромов на российских рынках. Еще важнее то, что за последнее десятилетие в России выросло целое поколение русских людей, для которых торговля на базаре – это вполне привычный и даже престижный бизнес. Поэтому процесс последовательного уменьшения роли этнических меньшинств идет постоянно и по нескольким направлениям одновременно, но пока никак не сказывается на динамике ксенофобии.