Начну с оценки вектора развития общества. Вывод о том, что он противоположен традиционализму, возможно, верен применительно к некой длительной исторической перспективе. Однако актуальное развитие показывает, что по крайней мере в рассматриваемой нами сфере национально-государственного строительства усиливаются как раз традиционалистские тенденции.
Неоднозначен, на мой взгляд, и ответ на вопрос о том, в какой мере массовое сознание блокирует процесс модернизации. Ценностные ориентации россиян действительно изменились в последние годы в том числе и по своим базовым характеристикам и сегодня ближе к модернизму, чем к традиционализму. Во всяком случае, бытующие представления о якобы извечной предрасположенности русских людей к державности, т. е. к имперской модели государственного устройства, в ходе нашего исследования не подтверждаются. Напротив, русские люди все меньше желают служить орудием для подавления других народов (как внутри России, так и вне ее) и все больше стремятся освободиться от состояния подданничества и стать свободными гражданами. Вместе с тем актуальные настроения большинства населения сегодня качнулись в сторону традиционализма, что проявляется в росте массовой тревожности, ксенофобии и даже националистического экстремизма.
К выводу о традиционалистском откате не только элиты, но и масс применительно к общему социально-экономическому развитию страны приходит и Е. Г. Ясин, который пишет, что в период завершения правления Ельцина и в наши дни «было сделано все, чтобы покончить даже с видимостью разделения властей…Раз за разом власть показывала, что она может делать все что захочет, причем давая такую интерпретацию закона, которая полностью обосновывала легитимность ее действия…Короче, пока можно сказать: традиция возобладала, причем не только в действиях власть предержащих, но и подвластных, которые толкают власть к тому, чтобы она быстрее стала авторитарной» [145] .
В том же направлении подталкивает власть и рост ксенофобии, который оказывает негативное влияние не только на характер межнациональных отношений, но на всю политическую ситуацию в обществе. Если страхи и фобии станут лейтмотивом гражданской жизни, то это создаст фон для общей дестабилизации политической ситуации в стране. В таких условиях возрастает опасность усиления авторитаризма, востребованного обществом в качестве «избавителя от страха ».
Было бы совершенно неверно объяснять тенденцию к росту этнофобий только влиянием элит, националистических активистов и соответствующей пропаганды. Возможности манипуляции массовым сознанием, в том числе и «конструированием этнических стереотипов», ограничены множеством факторов, назову лишь некоторые из них.
Величина, масштабность и уровень сплоченности общности. Малые, локализованные общности легче поддаются манипуляции, чем большие, расселенные на больших пространствах и слабо сплоченные.
Уровень развития социальных институтов и среды обитания. Чем менее архаична социальная организация самой группы и меньше традиционных черт сохраняет среда ее обитания, тем менее группа поддается внешнему конструированию и более склонна к саморазвитию.
Временные границы и стадии развития инерционных процессов. Роль этнических лидеров велика лишь на начальном этапе развития этнических фобий, затем они утрачивают контроль над массовым сознанием, теряют возможность его «конструировать» и зачастую сами могут стать заложниками уже сформировавшихся общественных настроений и раскручивающегося маховика ксенофобии. К тому же и сам этот маховик запускается не только вследствие манипуляции общественным мнением.
Социальные факторы ксенофобии
Возросшая поляризация социальной структуры, образовавшийся в постсоветские годы огромный разрыв между верхними и нижними ступенями социальной лестницы уменьшают возможности социальной мобильности людей и плавного перехода из низших в более высокие слои. В целом социальное неблагополучие в различных его проявлениях (от роста преступности до периодически повторяющихся невыплат зарплат и пенсий и, наконец, серьезных экономических кризисов, таких как дефолт 1998 года) сыграло весьма существенную роль в формировании у населения чувства неуверенности, настороженности и разочарования. Растут страхи, одним из проявлений которых является ксенофобия. Особенно велики они у жителей населенных пунктов, экономическая база которых восстанавливается медленнее, чем в крупных городах.
Все это объясняет результаты социологических исследований, показывающих, например, что при общем чрезвычайно высоком уровне подозрительности и отрицательного отношения к иноэтническим мигрантам такое отношение в малых и средних городах выражено сильнее, чем в крупных, и особенно в Москве и Петербурге. Лишь одна группа опрошенных (предприниматели) продемонстрировала существенно меньший уровень недоброжелательства к иноэтническим мигрантам, хотя и в этой группе 50 % респондентов завили, что их отношение к мигрантам «скорее отрицательное» и «резко отрицательное». Однако предпринимательское сословие весьма малочисленно в России, между тем в самых многочисленных социальных группах (рабочие, служащие и пенсионеры) показатели ксенофобии превышают 65 % [146] . В «лидирующей» группе по уровню этнического негативизма оказалась и учащаяся молодежь. Это неожиданный результат.
Почти аксиомой среди исследователей этнофобий считается представление о том, что молодежь меньше склонна к ксенофобии, чем люди пожилого возраста. Так было и в России еще 5–6 лет назад, однако сегодня ситуация изменилась (см. табл. 5).
Таблица 5. «КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ПРЕДСТАВЛЯЮТ Л И СЕЙЧАС УГРОЗУ БЕЗОПАСНОСТИ РОССИИ ЛЮДИ НЕРУССКИХ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ, ПРОЖИВАЮЩИХ В РОССИИ?»
Источник: данные ВЦИОМ (Экспресс-15, 7–10 апреля 2000 г.).
Как видно из таблицы 5, былая зависимость роста уровня этнофобий от увеличения возраста опрашиваемых наблюдается сегодня, только если начать отсчет с группы 25-39-летних, т. е. с тех, кому (в большинстве своем) в начале 1990-х годов было менее 24 лет. Зато нынешняя молодежь демонстрирует даже больший уровень этнофобий, чем представители самой пожилой из представленных в таблице групп. Нельзя объяснить это только большей возбудимостью молодежи, поскольку такая вполне естественная особенность возрастной психологии проявлялась и раньше. Однако в начале 1990-х она обусловливала наибольший уровень этнической толерантности, а ныне – наибольшие этнические фобии и страхи.
Естественно, возникает вопрос, почему именно сейчас страхов стало больше, хотя социально-экономические показатели страны не ухудшились по сравнению с «революционным периодом»? Думаю, что это связано не в малой мере и с тем, что ксенофобия сама становится системным фактором. По мере ее роста этнические различия воспринимаются острее, чем социальные и политические, происходит корректировка выбора ответственных за «наши» беды. Если в «революционный период» социальные проблемы политизировались, т. е. вину за них возлагали на власти или на стоящих за ними олигархов, то сейчас проблемы все чаще этнизируются и ответственность переносится на «чужие» этнические общности.
Если говорить о настроениях этнического большинства, то травмирующее воздействие на него оказывают и этнодемографические процессы. Продолжающийся уже более четырех десятилетий, но ставший заметным только в последние годы процесс уменьшения доли русских на фоне быстрых темпов роста этнических общностей, которые часто объединяют под общим названием «исламские народы» или, точнее сказать, «народы, исторически связанные с исламской традицией», воспринимается болезненно. Когда этническое большинство ощущает угрозу утраты своего статуса или реально теряет его на некоторых территориях, это, как правило, усиливает позиции этнического национализма. Напомню, что в начале прошлого века наиболее воинственное направление русского национализма (организации «Черной сотни») как раз и зарождалось на тех территориях Российской империи, где русское население было в меньшинстве и проигрывало в приросте местному (в Молдавии и на Украине). Именно там впервые и сформировался лозунг «Россия для русских». И в нынешние времена наибольший рост русского национализма отмечается в южных регионах России, где процессы изменения соотношения между большинством и меньшинством особенно заметны. Там же охотнее всего воспринимается националистическая пропаганда, представляющая демографические сдвиги (наряду с распадом СССР, федерализацией и экономическими реформами) как «геноцид русского народа». Она еще более усиливает болезненное восприятие демографических перемен.
Наибольшее влияние на рост ксенофобии в России оказала и продолжает оказывать чеченская война, сама явившаяся следствием незавершенности и непоследовательности реформы федеративных отношений и неопределенности этнической политики.
Чеченская война – это системный фактор в жизни нашего общества, влекущий за собой множество следствий, которые не могут быть сведены только к попыткам определенных политических сил использовать войну как инструмент реанимации в нашей стране «мобилизационного общества».
По некоторым оценкам, за две кампании через горнило Чечни прошло уже около полутора миллионов человек из разных районов России – военнослужащих (постоянных и временно командированных) и гражданских лиц, занятых в обеспечении армии, МВД, сил безопасности и др. [147] Немалая часть из них – это люди с расстроенной психикой, высоким уровнем агрессивности. Не случайно в российских тюрьмах сейчас чрезвычайно высока доля заключенных, совершивших свои преступления после возвращения из армейских частей, расквартированных в Чечне.
В понятие «чеченский синдром» входит и рост ксенофобии, особенно античеченских настроений. «Для большинства русских людей чеченец ни больше ни меньше как разбойник, а Чечня – притон разбойных шаек» [148] . Это было сказано в конце XIX века, и уже тогда подобные взгляды определялись автором как невежество, но сегодня это замечание выглядит как цитата из современного социологического обзора. По данным ВЦИОМ, почти три четверти (67,2 %) россиян убеждены, что чеченцы понимают только «язык силы» и попытки говорить с ними на равных воспринимают лишь как слабость другой стороны [149] .