Язык, историческая территория, самоуправление, национальная государственность и власть (если она признается «своей») – все это важнейшие символы этнических общностей. Любые попытки посягательств на эти символы немедленно актуализируют негативную этническую консолидацию. Понятно, что региональные лидеры не одобряют своего изгнания из Совета Федерации. Но ведь и массовое сознание вряд ли оценивает положительно многие перемены в Совете Федерации, например тот факт, что Республику Туву сейчас в нем представляют вдова бывшего питерского губернатора Людмила Нарусова и питерский банкир Сергей Пугачев. Разумеется, само по себе это не приведет к бунту, но в исторической памяти народов, возможно, отложится. При этом особенность этой памяти не только в том, что она дольше всего хранит именно негативные события, но и в том, что обычно со временем она еще и драматизирует их, превращая обычную глупость или сиюминутный расчет в «стратегический замысел», направленный против того или иного народа. Создание федеральных округов также не вызывает восторга региональной элиты, а основную функцию полномочных представителей в округах она, на мой взгляд, представляет как надзор за своей лояльностью. Настораживает региональных лидеров и прямое вмешательство президентских полпредов в избирательный процесс, и прежде всего в использование административных ресурсов для проведения выборов глав регионов по сценариям, благоприятным для Кремля. Так, почти демонстративное отстранение от президентских выборов в республиках в начале 2002 года таких популярных претендентов на этот пост, как Михаил Николаев в Якутии и Хамзат Гуцириев в Ингушетии, стимулирует негативную консолидацию региональной элиты и побуждает ее к прямой или скрытой конфронтации с полпредами.
Поначалу у региональных лидеров преобладал страх, и большинство из них остерегалось открыто высказывать свое негативное отношение к преобразованиям административной системы, предпочитая скрыто действовать через оппозиционных представителей национальных движений. Однако вскоре лидеры республик стали открыто ставить под сомнение целесообразность как преобразований в Совете Федерации, так и создания семи административных округов [159] .
В тех случаях, когда лидеры республик и губернаторы остерегаются публично критиковать полпредов, они дают волю своим чувствам в отношении фигур второго уровня в округах – федеральных инспекторов. Не прекращается публичная перепалка губернатора Михаила Прусака с федеральным инспектором по Новгородской области Любовью Андреевой. Бывший питерский губернатор Яковлев (тогда еще не сосланный в Москву) публично назвал Николая Винниченко, федерального инспектора по Санкт-Петербургу «одним из наиболее беспринципных» [160] . Мягкий и интеллигентный президент Чувашии Николай Федоров в деликатной манере, но с явной издевкой оценивает сам институт федеральных инспекторов в регионе. В одном из интервью он говорит: «Мне недавно назначили, правда, согласовав со мной, главного федерального инспектора по Чувашии генерал-полковника Александра Муратова. Я это воспринял как признание роли и значимости Чувашии: за Шаймиевым присматривает генерал-майор погранвойск, за Рахимовым – тоже генерал-майор, но МЧС, за Марий Эл – вообще полковник. А у меня генерал-полковник, да еще командующий Внутренними войсками Приволжского округа» [161] .
В отличие от Н. Федорова главным оружием многих президентов республик против сомнительного, с их точки зрения, института полпредов и федеральных инспекторов становится не столько публичное высмеивание или критика последних, сколько негласная поддержка своих местных неформальных лидеров национальных движений. В сложившихся условиях многие лидеры республик стали «меньше замечать» новое оживление национальных движений, у которых любые административные действия Кремля в отношении «их» республик повышают жизненный тонус, придают осмысленность деятельности в «защиту своего народа».
Наибольшее влияние на развитие этнополитической ситуации в России может оказать та часть административных реформ, которая предусматривает изменение пропорций в распределении налогов, идущих в федеральные и региональные бюджеты. При этом больше всего пострадала муниципальная часть регионального бюджета, сократившись с 32 до 17 % [162] . Между тем расходы муниципалитетов не уменьшились, следовательно, дефицит бюджетов городов и сел возрос. Именно вследствие этого многие города и села испытывали перебои с обеспечением электроэнергией и теплом зимой 2000–2001 года.
Федеральные власти тешат себя иллюзиями, что рост числа регионов, полностью зависимых от них материально, сделает региональную элиту более послушной. В действительности ситуация прямо противоположная: чем меньше средств в региональных и муниципальных бюджетах, тем меньше ответственности несут их руководители и тем меньше может быть спрос с них. В связи с этим вполне оправданны ожидания того, что уже в ближайшем будущем жители городов и сел будут все чаще адресовать свое недовольство не местным руководителям, а непосредственно Кремлю.
Для территорий, где преобладает нерусское население, указанная тенденция может привести к росту антирусских настроений и фобий, поскольку в таких местах федеральная власть воспринимается как русская и исходящие от нее неприятности зачастую рассматриваются как целенаправленная дискриминация нерусских народов.
Вместо «вертикали власти» в реальности выстраивается конструкция наподобие трубы, в которую снизу поступают требования, подозрения и фобии, а сверху, при ослаблении региональных фильтров, спускаются ошибочные управленческие решения вроде уже упоминавшегося Закона «О языках народов Российской Федерации», в соответствии с которым алфавиты государственных языков республик России должны строиться на графической основе кириллицы. Как только этот закон был принят, даже в тишайшей Карелии оживились национальные движения. Представители национальных общественных организаций республик в декабре 2002 года высказались против законопроекта, заявив, что он «ставит под сомнение перспективу дальнейшего развития и признания национальных языков Карелии» [163] . Госсовет Татарстана обратился к Президенту России, а затем в Конституционный суд РФ, ссылаясь на неконституционность этого нормативного акта. Социологические исследования в республике зафиксировали значительный рост интереса населения к проблеме национального языка, при этом даже те татары, жители республики, которые еще недавно весьма прохладно относились к идее перевода их языка на латинскую графику, ныне почувствовали себя ущемленными тем, что в Москве решают, какой алфавит им использовать в своем собственном языке [164] . Один из лидеров радикального крыла татарских националистов в беседе со мной не без удовольствия заметил: «Вот вы все время говорили, что федерализм достаточен для защиты национальной культуры. Теперь видите, как вы ошибались. Только полная независимость может нас спасти». Подобные высказывания служат иллюстрацией к выводу о том, что этнический сепаратизм, сильно ослабевший к середине 1990-х годов, может ожить и уже начал оживать, пусть пока еще в слабой и закамуфлированной форме.
В какой-то мере его росту может способствовать рост религиозности населения, и особенно квазирелигиозности, не сопровождающейся глубоким освоением веры и даже соблюдением основных ритуалов. Именно такая квазирелигиозность развивается быстрыми темпами.
По данным ВЦИОМ, в 1989 году при опросах населения России лишь 30 % опрошенных считали себя православными, в 1993 году таких было уже 50 %, в 1994 году – 57 % [165] . Думаю, что в настоящее время число лиц, считающих себя православными, среди русских превышает 60 %. Еще выше уровень реальной или мнимой религиозности среди мусульман. Так, в 1994 году в Татарстане верующими мусульманами себя называли 86 % сельских жителей и 66,6 % горожан [166] . К настоящему времени доля верующих мусульман, несомненно, возросла. При этом республики Поволжья по уровню исламизированности населения сильно уступают республикам Северного Кавказа [167] .
Повторяю, повсеместный интерес к религии не обязательно сопровождается ростом истинной веры. Значительно чаще религиозная идентификация служит дополнительным символом-маркером этнической идентичности. Истинный русский – значит, православный, так же как истинный татарин (башкир, чеченец, лезгин и др.) – это мусульманин.
Особенно заметен такой инструментально-символический подход к религии у молодежи. Подтверждением этого могут служить исследования социологов Татарстана. Вот что показали эти исследования.
Во-первых, среди татарской молодежи верующие мусульмане составляют абсолютное большинство, более 3/4. Однако в их числе преобладает (45,2 %) группа молодежи, которую социологи назвали «номинальными» мусульманами: они идентифицируют себя с исламом, но не исполняют мусульманских обрядов. «Истинные» (или «традиционные») мусульмане, т. е. исполняющие и традиционные обряды, и мусульманские ритуалы, составляют 25,3 % исламской молодежи. Лишь 19 % опрошенных – внеконфессиональная молодежь.
Во-вторых, с ростом религиозности татарской молодежи возрастает ее этническая самоидентификация. Если среди внеконфессиональной молодежи лишь 27,5 % опрошенных «никогда не забывают о своей национальности», то среди верующих таких уже 79 % [168] .
Далее, с ростом этничности и религиозности у татар возрастает региональная идентификация. Если среди представителей нерелигиозной татарской молодежи гражданами только Татарстана, а не всей Российской Федерации считает себя приблизительно четверть опрошенных (26 %), то среди молодых мусульман – более половины (58,2 %). Показательно также распределение по выделенным группам татарской молодежи, причисляющей себя к россиянам как общности: среди неисламизированных татар россиянами себя считают 18 %, а среди верующих – всего 1,5 %.
Совершенно иная тенденция замечена среди русской молодежи Татарстана: с ростом этничности и религиозности уменьшается региональная идентификация и возрастает общероссийская: п