уировок, но внимание индейца привлекла одна из них – на левой лопатке, напротив сердца, было набито изображение волка, разрывавшего передними лапами кожу Хаса, словно стремясь из него выскочить. Сам Хас, никогда не делавший ни одной тату просто так, объяснял этого волка наличием своего альтер-эго, которому он действительно время от времени – обычно в бою – давал вырваться наружу.
Реакция индейца на эту татуировку была примерно такая же, как у бомжа, узнавшего, что он внезапно вы играл миллион. Он изумленно забормотал на своем языке, начал тыкать пальцем в татуировку, а затем помчался к большим домам, выкрикивая что-то на ходу.
Самум обернулся и посмотрел на Стаса, вопросительно подняв бровь. Апач неопределенно пожал плечами и жестом показал на волка, скалившегося на спине Хаса. В ответ командир тоже пожал плечами и продолжил утренний туалет.
А сегодня днем Хаса вместе с Кузьмой позвали на какое-то экстренное совещание совета вождей, причем как минимум одна из причин этого сборища, такое у Стаса сложилось впечатление, заключалась именно в татуировке Хаса. И сейчас Апач сидел на скатанном каремате и ждал окончания этого неожиданного «сейшена».
15 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке. Кузьма Новиков, он же Ононтио, переводчик
Мы собрались в доме Совета – небольшой хижине в центре деревни. Мы – это Сарангараро, верховный вождь племени; Ванахедана, второй вождь от Черепах; Дахадагеса, один из немногих выживших Волков, Хасим Хасханов, русский капитан; и аз, недостойный грешник, приглашенный быть толмачом. От Лис не было никого – все их мужчины погибли в бою, и в клане остались лишь женщины и малые дети. Но клан их возродится, если хоть одну из их женщин кто-нибудь возьмет замуж. Тогда новоявленный супруг сразу же станет Лисой.
Сначала Сарангараро молча раскурил трубку и передал ее по кругу. И только когда и я сделал несколько затяжек, от которых закашлялся – и на Руси я не курил, и, сколько лет живу здесь, все равно никак не могу привыкнуть к этому адскому зелью – и трубка вернулась к Сарангараро, тот затушил ее, чуть помолчал и сказал:
– Братья, сегодня мы победили бледнолицых. Точнее, победили наши новые русские друзья, за что мы благодарим их.
И он, сложив руки лодочкой на груди, чуть поклонился Хасиму. То же самое сделали и остальные сасквеханноки.
Когда я перевел все капитану, тот не задумываясь ответил:
– Кузьма, скажи ему, что нас приняло племя конестога[92] как родных, и это было самым малым, что мы могли сделать.
Когда я закончил перевод, Хас повторил жест Сарангараро, но затем поднял руку и продолжил:
– Но у нас не так уж много времени. Английский генерал Брэддок вот-вот придет сюда, у него будет намного больше солдат, и они будут намного лучше обучены и оснащены. А воинов из Аткваначуке осталось двадцать три человека, и многие из них ранены, в том числе и Сарангараро.
Вождь, услышав перевод, какое-то время сидел молча, потом сказал:
– Ононтио, спроси у чужестранца, означает ли его татуировка, что и он принадлежит к клану волков?
Капитан сразу ответил:
– Да. Именно это она и означает.
– Мы не можем сделать его вождем во время мира, для этого нужно родиться конестога. Но спроси у него, Ононтио, готов ли он стать военным вождем племени до тех пор, пока снова не воцарится мир.
На лице Хасима промелькнуло удивление, но он вновь сложил руки лодочкой и сказал:
– Да, я согласен. Но с условием, что ты, Кузьма, и далее будешь моим переводчиком – я пока еще не знаю языка конестога, а мало кто из воинов говорит по-английски, а уж тем более по-русски.
– Что именно нам нужно будет делать? – спросил Ванахедана.
– Первым делом необходимо сберечь наших людей. Если мы погибнем, то народ конестога перестанет существовать – останутся лишь немногие, которые будут влачить жалкое существование рабов белых людей. И, если мы здесь останемся, это произойдет очень быстро. Посмотрите, сколько воинов уже сегодня ушли от нас в страну вечной охоты. Мы можем, конечно, уйти на несколько дневных переходов куда-нибудь в глушь. Но и туда рано или поздно придут англичане. Да и другие индейцы, которые считают те земли своими, могут убить наших мужчин и забрать наших жен и детей. Единственный шанс, который я вижу – идти на запад, к французам. Они враги англичан, и с ними мы попробуем договориться. Особенно если мы поможем им в их войне.
Я перевел его слова, и каждый из индейцев, чуть подумав, кивнул. Капитан продолжил:
– Нам известен маршрут, по которому будут следовать люди Брэддока. Кроме этого, в горах нас поджидают минго – они, хоть и родственники нашего племени, но продались англичанам, и с ними также надлежит быть осторожными. Есть ли место по дороге в Аппалачи, не доходя до земли минго, в котором племя могло бы некоторое время отдохнуть и подлечиться?
– Есть такое место, – немного подумав, сказал Ванахедана. – Называется оно Медвежьи горы, и оно – место охоты для всех племен. Там запрещены все войны. До него – три дневных перехода к закату. Дальше находятся земли, где раньше жили конестога, а теперь – минго, но мы знаем тайные тропы через Апаллачи в земли тускарора. Они хоть и не самый мирный народ, но они наши родственники, и можно попробовать с ними договориться.
– Хорошо. Кто из вас знает дорогу в Медвежьи горы?
– Старики. И Дахадагеса – его отец не раз туда водил.
– Дахадагеса, умеешь ли ты ездить верхом?
– Умею, – сказал молодой Волк.
– Тогда сделаем так. Нам надо уйти отсюда не позднее завтрашнего дня, ведь послезавтра здесь, скорее всего, будут наши враги. Четверо моих людей и все племя, кроме Дахадагесы, уходит в Медвежьи горы. С вами пойдет и Джонатан Оделл. А мы с Вильсоном и Дахадагесой навестим Монокаси. Нужно примерно наказать тех, кто велел уничтожить ваше племя… Наше племя.
– А что мы будем делать с пленными?
– Сегодня мы зададим им еще несколько вопросов, а вечером отдадим их Совету. Пусть он решает их судьбу.
– Хорошо, Стремительный Волк, – сказал Сарангараро, и все дружно кивнули. Хасим, услышав свое новое имя, лишь улыбнулся.
Когда мы уже собрались выйти из дома Совета, Дахадагеса неожиданно сказал мне:
– Ононтио, скажи Стремительному Волку. Я заметил, что ему понравилась моя сестра, Быстрая Ласточка. Я не буду против, если он к ней посватается. И скажи ему, что он ей тоже нравится.
Я перевел эти слова и впервые увидел, как Хасим чуть покраснел. Но лицо его осталось невозмутимым, и он еще раз сложил руки лодочкой в знак благодарности.
А мне стало грустно – ведь я надеялся, что отважный русский возьмет в жены мою Василису…
15 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке. Джонатан Оделл, ученик лекаря, ранее считавший себя доктором
– Джонни, твоя пациентка, – сказал мне Макс, русский военный врач, показывая на молодую индианку, сидевшую в углу «большого дома». – Не забудь, как я тебе объяснял, хорошенько помыть руки и продезинфицировать инструмент.
После того, как я увидел его работу во время моих предыдущих визитов в деревню сасквеханноков, мне стало понятно, что познания мои в медицине весьма поверхностны. Уяснил я это тогда, когда попросил у Макса разрешения понаблюдать за его работой, и сейчас вместе с Томми ассистировал ему, насколько мог. То, что он поручил эту пациентку мне, меня и обрадовало, и испугало. Но, как говорится, in for a penny, in for a pound[93].
В отличие от большинства сасквеханноков, у девушки не было оспин на лице. Оно оказалось настолько совершенным, что я невольно им залюбовался – овал лица был шире, чем у белых девушек, но от этого она выглядела необыкновенно красивой: выразительные темные глаза; черные как смоль роскошные волосы; чуть приплюснутый носик придавал ей очарование…
Торс ее был обнажен, но ее, хотя и маленькую, но необыкновенно гармоничную грудь я увидел лишь мельком – все мое внимание было приковано к ране на ее левом боку.
Так… Пуля, выпущенная кем-то из моих соотечественников, лишь зацепила ее, но в ране остались кусочки ткани от платья. А лекцию о микробах Макс мне прочел еще во время нашего первого появления в Аткваначуке.
Ассистировала мне Адсила, девчонка лет, наверное, двенадцати. Она была ученицей Серой Цапли и, что было немаловажно, могла худо-бедно объясниться по-английски. Я показал на кувшин с водой, взял кусок мыла, привезенного мною из дома, и, подставив их под струю воды, тщательно вымыл руки. Затем я полил скальпель, пинцет и руки крепким виски и тщательно протер чистым полотенцем и то, и другое.
Доброе было виски, но для такого дела его не было жалко… Потом я тщательно вычистил пинцетом рану, удалив куски ткани, срезал кусочки омертвевшей кожи скальпелем, протер рану тряпочкой, вымоченной в том же виски, – девушка стойко перенесла боль и даже не поморщилась, – после чего аккуратно закрыл тампоном рану, заклеив все куском клейкой ленты, выданной мне Максом. Я старался делать все так, как это делал сам русский.
Когда я закончил, Адсила взяла нечто вроде замшевой блузки и надела ее на девушку, после чего та неожиданно улыбнулась и что-то сказала, глядя на меня.
Адсила перевела:
– Она говорит, благодарить тебя, белый.
– Скажи ей, что меня зовут Джон, – улыбнулся я в ответ.
– Жон, – стараясь правильно выговорить незнакомое ей слово, повторила моя пациентка и, показав на свой носик, произнесла: – Шеога.
– Это на языке конестога означает такой зверек, – попробовала перевести Адсила. – Красивый. Белый лицо и черный, – и она изобразила полосу в районе глаз.
По всей видимости, речь шла о еноте, который, с моей точки зрения, не был таким уж красавцем. Зато сама Шеога, особенно когда улыбалась, казалась мне самим совершенством. Но разговор наш прекратился – Макс показал на девочку лет восьми, и я переключился на нее.
Всего у меня было в тот вечер пятеро пациентов – Макс поручал мне обработать лишь самые легкие ранения. Сам же оперировал одного раненого за другим, а Томми ему ассистировал.