Суздальская политика и при Юрии идет по следам Всеволода Юрьевича. Внутренние смуты и многокняжие расшатывают единство Суздальщины, но оно далеко еще не разрушено. С другой стороны, по данным наших источников нельзя установить – для времени до татарского нашествия – какие-либо примеры выделения частей Ростовско-Суздальской земли в вотчинное, опричное владение отдельных князей. В смене княжеских поколений, конечно, намечаются, как бывало и в Киевской Руси, вотчинные связи и притязания отдельных княжеских линий на определенные города и волости, но нет еще фактов вотчинного распада обширной Ростовско-Суздальской земли. История междукняжеских отношений на Русском Северо-Востоке представляет принципиальный интерес только с кончины Всеволода Юрьевича (1212 г.). До этого момента нет и повода ставить вопрос об образовании каких-либо «вотчинных княжений» в Суздальщине.
Планы и распоряжения Всеволода о будущей судьбе его владений известны нам только по таким рассказам современников-летописцев, которые носят явные следы пережитых по смерти Всеволода смут и проникнуты определенными книжническими тенденциями.
Великий князь Всеволод Юрьевич правил столь же «самовластно», как Андрей Боголюбский, младших князей он держал подручниками, исполнителями своей воли. В рассказах о нем в летописи устанавливается новая политическая терминология: титул «великого князя» последовательно означает «старейшину» среди русских князей77; впервые встречаем в них и обращение князей к великому князю: «господине». Как же представлял себе Всеволод постановку преемства власти после себя? Повествование, которое дает некоторый ответ на подобный вопрос, находим в летописном своде по списку «мниха Лаврентия»; оно вошло в этот свод, видимо, из ростовского источника, так как явно составлено сторонником князя Константина Всеволодовича. Усердное стремление его обосновать право Константина на старейшинство по кончине отца обличает, притом полемическое, настроение, навеянное борьбой за это право между братьями Константином и Юрием. Сообщая, как в 1206 (6714) г. Всеволод посылал сына своего Константина на княжение в Великий Новгород, этот повествователь вложил великому князю в уста такую речь: «Сыну мой Костянтине, на тобе Бог положил пореже старейшинство во всей братьи твоей, а Новгород Великий старейшинство имать княженъю во всей Русьской земли; по имени твоем тако и хвала твоя: не токмо Бог положил на тебе старейшинство в братьи твоей, но и в всей Русской земли, ияз ти даю старейшинство, поеди в свой город». Тут же – изображение в приподнятом, риторическом тоне обстановки поставления Константина на новгородское княжение от руки отца, великого князя: Всеволод вручает сыну «крест честный и меч» – инвеституру на «пасенье людей своих от противных»; провожают его «вся братея его» все бояре отца его и все купцы (или все мужи отца его и «вси людье») и «вси поели братья его». Сбитость некоторых черт в этом изложении, например несогласованность личного присутствия братьев Константина и роли их «послов», мешает признать весь рассказ позднейшим риторическим сочинением, а склоняет к мысли, что в нем несколько искаженно отразилась запись, более отчетливая и, вероятно, воспроизводившая нечто, действительно бывшее78. Торжественно, по этому рассказу, встречают Константина новгородцы «от мала и до велика» с епископом Митрофаном, крестным ходом, ведут его в храм Св. Софии, где и совершен обряд посажения его на стол княжения79. Весьма вероятно, что книжник – сторонник Константина – использовал простой рассказ об отъезде Константина в Новгород и его проводах и внес в него ряд многозначительных черт, чтобы создать сцену, которая могла бы соперничать в политической значительности с обстановкой, в какой Всеволод передавал старейшинство Юрию. Существенно не фактическое содержание этой сценки, а вложенная в нее тенденция. Перед нами нечто новое, чуждое Киевской Руси, чуждое и новгородскому летописанию: попытка связать право Константина на великое княжение (на старейшинство не только во всей братье-князьях, но и во всей Русской земле) с его княжением в Великом Новгороде с тем, что «Новгород Великий старейшинство имать княженью во всей русской земле». Зарождается новая историческая концепция великокняжеской власти, которая, с одной стороны, будет жить в наименовании северорусским летописанием великого княжения «Владимирским и Великого Новгорода», а с другой – придает особую многозначительность новгородскому преданию о Рюрике, первом князе русском. Концепция эта, как еще увидим, получила твердую опору в реальном значении, какое имело для великих князей обладание Великим Новгородом.
Но и в данном частном случае, в вопросе о Константине и его притязаниях на старейшинство, наш книжник не так далеко ушел, по существу, от исторической правды, освещая по-своему отношение к своему князю его отца Всеволода Юрьевича. Положение Константина при отце было действительно исключительным. В то время как Всеволод держит остальных взрослых сыновей на княжениях вне Суздальщины (в Новгороде, Рязани, Переяславле-Южном), он Константина отозвал в 1207 г. из Новгорода и «остави у себе», дав ему «Ростов и иных пять городов80 да ему к Ростову»81. Дальнейший ход событий показывает, что тут не было выдела Константину «вотчины» или «удела».
Характерно, что Лаврентьевский свод не сохранил рассказа о столкновении Всеволода с сыном Константином по вопросу о дальнейших судьбах великого княжения. Сведения об этом столкновении дошли до нас только в более поздних сводах, всего полнее в Воскресенской летописи, которая сообщает под 1211 г.: «Посла князь великий Всеволод по сына своего Костянтина в Ростов, дая ему по своем животе Володимер, а Ростов Юрью дая; он же не еха ко отцю в Володимер, хотя взяти Володимер к Ростову; он же посла по него, вторицею зва к себе, и тако пакы не иде ко отцю своему, но хотяше Володимеря к Ростову»82. Текст этот уже в Никоновской летописи подвергся такому толкованию, которое выдвигало вопрос о соперничестве Ростова и Владимира; тут он переделан в речь князя Константина, который говорит отцу: «Понеже много возлюбил мя еси и старейшего мя сына имаши и старейшину мя хощеши устроити, то даждь ми старый и начальный град Ростов и к нему Володимерь; аще не хочет твоя честность тако сотворити, то даждь ми Володимер и к нему Ростов»83. Весьма вероятно, что к этому же моменту относится и назначение Ярославу Всеволодовичу Переяславля, а Владимиру – Юрьева-Польского84.
Старейшинство во всей братье Всеволод определенно связывает со столом владимирского княжения, а разногласие с ним Константина в стремлении этого князя сохранить в своих руках и Ростов, и Владимир. И Всеволод не отнял у него Ростова, но передал Владимир Юрию, а с владимирским княжением связанное с ним «великокняжеское» старейшинство.
«Князь великий Всеволод созва всех бояр своих с городов и с волостей, и епископа Иоанна, и игумены, и попы, и купцы, и дворяны и всилюди, и да сыну своему Юрью Володимерь по себе и води всех ко кресту, и целоваша вси люди на Юрии; приказа же ему и братью свою»85. В остальном ряд Всеволода остался, надо полагать, тот же. «Летописец Переяславля Суздальского» приводит и наставление Всеволода сыновьям о сохранении ими равенства: «И не мозета ратитися сами между собою, но аще на вас встанете кто иных князий, то вы вси совокупившеся на них будите, и буди вам Господь помощник и святая Богородица, и молитва деда вашего Георгия и прадеда Володимира и потом и аз благословляю вы». Характерно тут представление о заветах Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого и Всеволода Юрьевича, которыми должны руководствоваться потомки; представление это долго будет жить и в книжной традиции в общественной великорусской мысли: в свое время книжник-летописец, отмечая закрепление великого княжения за Иваном Калитой, вспомнит о нем и запишет, что Иван Данилович получил «княжение великое надо всею русскою землею, яко же и праотец его великий князь Всеволод-Дмитрий Юрьевич»86.
Многое изменилось в строе Ростовско-Суздальской земли ко времени кончины Всеволода Юрьевича. Суздаль явно отступает на второй план после недолгого соперничества в земском значении с Ростовом. Рядом с великокняжеским Владимиром стоит Ростов, в котором Константин Всеволодович видит столь же необходимую опору своего старейшинства, как и в стольном Владимире. Его сторонник-летописец, чье изложение определило состав данной части Лаврентьевского свода, вовсе опустил сообщение о передаче старейшинства Юрию и о наделении княженьями Ярослава и Владимира, словно в ряде Всеволода и речь-то шла только о великокняжеском преемстве. Этот летописец выражал, очевидно, ростовские тенденции, стремления ростовского боярства. Но общественные силы, с которыми приходилось считаться княжеской власти в Ростовско-Суздальской земле, не укладываются в представление о боярстве одного города. Вспомним еще раз, как по смерти Андрея Боголюбского судьбы земли решались на съезде во Владимире «ростовцев и суздальцев, и переяславцев, и всей дружины – от мала и до велика»; переговоры этого съезда с князьями летописец называет «речью дружинной»87. Тут не одни бояре действуют, а «вся дружина», т.е. «бояре и гридьба и пасынки»88. Но бояре вершат судьбами земли. Они призвали на княжение старших племянников Всеволода – Ростиславичей, их винит летописец-владимирец за «многу тяготу» земле от управления этих князей89; и в них вся опора князей»90. Лишь в борьбе с ними утвердил Всеволод свою власть в Ростовско-Суздальской земле, опираясь на свою личную дружину, на владимирцев и на то, «что бяше бояр осталося у него». Среди старших бояр – противников Всеволода выступают такие крупные фигуры, как Добрыня Долгий, Матвей Шибутович, Иванко Степанович. Победа Всеволода на Юрьевском поле ознаменована разгромом этого боярства: иные погибли в бою, другие пленены, а села боярские, кони и скот разграблены победителями91. И Всеволод правил, «не обинуяся лица сильных своих бояр, обидящих метиих и работящих сироты и насилие творящих»92. Однако и он окружен «сильными боярами». Те самые бояре, которые расстроили в разгар княжеской усобицы попытку князей помириться путем раздела владения Ро