Стол великого княжения занял Андрей Александрович. Его великое княжение полно раздоров; основной их мотив – спор о владении Переяславлем, а действующие силы – Тверь и Москва. Выступление этих «младших» городов как самостоятельных политических сил вскрывает значительность внутренних изменений, которые назрели в жизни Великороссии под оболочкой старой организации Владимирского великого княжества, разлагавшейся в смутах.
Кажутся бесспорными вотчинные притязания на Переяславль именно старшей линии Александровичей Невского. Однако в его судьбах определенно и ярко выступают две иные черты тех же традиций «княжого права», которыми создавались и эти притязания. Переяславль – отчинный город для всех Александровичей, – а возможен спор о том, принадлежал ли он в. к. Дмитрию «в вотчину» или как старейший во всей братьи – Александровичах Невского. А это создавало связь Переяславля с великим княжением, поддержанную другим, еще более важным стремлением отстоять за Александровичами преимущественное отчинное притязание на само владимирское великое княжение.
Князь Андрей Александрович отнимает – ханской милостью и вооруженной силой – у брата Дмитрия и стол великого княжения, и Великий Новгород, отнимает и Переяславль, который пытается передать, по своей воле, союзнику Федору Ростиславичу. Все в его действиях с традиционной точки зрения произвол – насилие, интрига, так как он «выбивает из земли» старшего брата, но совокупность его целей и домогательств не выходит, по-видимому, за круг обычных представлений о великокняжеской власти.
Вторично князь Андрей «сел» на великом княжении уже после смерти брата; эта смерть делала только что заключенное с ним соглашение политически излишним, и новый великий князь, съездив в Орду, снова подымает вопрос о Переяславле, и снова «бысть нелюбие межи князей русских». На этот раз видим попытку разрешить «нелюбие» на княжеском съезде, который в одном летописном тексте характерно назван «разъездом в Володимери». По одну сторону стали в. к. Андрей с князьями Федором Ростиславичем и Константином Борисовичем, а по другую – Переяславский отчич Иван Дмитриевич с московским князем Даниилом Александровичем и тверским Михаилом Ярославичем, а с ними в «Переяславци с единого»195. Бурный «разъезд»196 в присутствии ханских послов кончился соглашением при посредничестве епископов владимирского Симеона и сарского Измаила, и князья разъехались «кождо во свояси». Но в. к. Андрей не примирился с таким соглашением, а стал собирать полки, чтобы идти на Переяславль; князь же Иван Дмитриевич поспешил в Орду – закрепить решением ханской власти свое отчинное право, а защиту своей отчины поручил Михаилу Тверскому и Даниилу Московскому; они стали с войском у Юрьева, не дали в. к. Андрею подступить к Переяславлю и принудили его «смириться» с ними197. Несмотря на совместные действия тверского и московского князей для обороны Переяславля от великокняжеских покушений Андрея Александровича, весьма вероятно, что уже намечались поводы их близкого соперничества, вскоре разразившегося упорной борьбой за господство над всей Великороссией. На съезде князей198 в 1301 г. у Дмитрова князья «взяша мир межи собою», но «Михаил с Иваном не докончали межи собою»199; по-видимому, вопрос о дальнейших судьбах Переяславля был тут уже поставлен и вызвал разногласия прежних союзников. Весной 1302 г. умер переяславский князь Иван Дмитриевич; в. к. Андрей поспешил занять Переяславль своими наместниками, но князь Даниил Александрович «посла наместникы своа в Переяславль, а княжь Андреевы намесници збежаша». Занятие Переяславля кн. Даниилом Александровичем было подготовлено и обусловлено предсмертными действиями кн. Ивана, то или иное понимание которых весьма существенно для определения основ «княжого права» данной эпохи.
Старейшей формулой летописной записи надо признать ту, что сохранилась в харатейной Троицкой летописи: кн. Иван Дмитриевич «благослови в свое место князя Данила»200. В силу такого благословения «сяде Данило на Переяславли»201 и водворил в Переяславле своих наместников. Даниил стал князем переяславским. В упоминании о том, как на Дмитровском съезде 1301 г. выступали «переяславци с единого» и как после кончины кн. Даниила (в марте 1303 г.) «переяславци яшася за сына его за князя за Юрья и не пустиша его и на погребение отче»202, видим указание на участие переяславцев не только в обряде его посажение на стол переяславского княжения, но и в самом укреплении его притязаний на это княжение.
Однако созданы эти притязания кн. Даниила на Переяславль благословением его «в свое место» князем Иваном: пример так называемой номинации предшественником преемника (аналогичной и благословению, какое давали митрополиты, по соглашению с великими князьями, желательным кандидатам на митрополию), какие бывали и в Киевской Руси203.
Этим еще не были исчерпаны правовые моменты, необходимые для утверждения Даниила на переяславском княжении: нужны были признания со стороны великого князя и остальных князей и санкция хана. Кн. Даниил этого не успел добиться. Но в 1308 г., когда князь Андрей Александрович вернулся из Орды с ханскими послами, в Переяславле был съезд, на котором присутствовали «царевы послы», в. к. Андрей с митрополитом Максимом, князья Юрий и Иван Даниловичи и «вси князи». «И ту чли грамоты, царевы ярлыки», а закончился съезд на том, что «князь Юрий прия любовь и взя себе Переяславль»204. Вся обстановка этого дела была бы, по существу, вполне понятна южнорусскому князю XII в., и протекало оно в обычных, традиционных формах междукняжеских отношений205.
Лишь по смерти в. к. Андрея Александровича (летом 1304 г.) разыгрались события, которые знаменательны как своего рода перелом в политической истории Великороссии. А время борьбы братьев Александра Невского за власть можно назвать весьма скудным по историческому содержанию пережитых Великороссией событий. Личная борьба князей-братьев и скрытая за ней борьба боярских групп – только симптомы разложения и упадка старой великокняжеской власти владимирских князей. Дмитрий и Андрей Александровичи борются за обладание этой старой великокняжеской властью, построенной на обладании стольным княжением во Владимире и в Великом Новгороде и на первенстве великого князя среди князей Северной Руси. Поскольку их деятельность не поглощена усобицами, происками в Орде, междукняжескими переговорами и спорами, она носит характер прямого продолжения, хотя скудного силами и бедного результатами, великокняжеской деятельности Александра Невского и старших Ярославичей. Мы видели в. к. Дмитрия Александровича, который и при жизни дяди Ярослава пытался идти по следам отца – в походе на корелу «с низовцами и с новгородци», в строительстве крепости Копорья, столь важного для боевой обороны новгородских пределов, что дорожить им будут и московские государи; его воеводы и позже приходили на помощь новгородцам206. Ослабление великокняжеской защиты новгородских пределов, неизбежное в эпоху внутренних смут и татарского засилья, открывало все более широкие возможности шведскому наступлению на спорные земли207. Новгородцы все более чувствуют себя покинутыми на собственные силы208. Но это только вопрос факта; ни новгородцы, ни великие князья не теряют из виду «общерусского» характера этой западной борьбы, и в. к. Андрей, по мере сил и возможностей, принимает в ней участие, то организуя поход с новгородским полком помощи брянскому князю Роману Глебовичу209, то отпор шведскому укреплению на берегах Невы210. Ни в чем не видно на всей борьбе и деятельности князей Дмитрия и Андрея, чтобы они, «получив Владимирскую область, старались увеличить свою собственность за счет других княжеств». На великом княжении Дмитрий не более «переяславский», а Андрей – не более «городецкий» князь, чем Ярослав был «тверским» или Василий «костромским»; и летописные тексты не подтверждают утверждения, что князь Андрей Александрович «жил в Городце и, будучи великим князем Владимирским, как Ярослав, жил в Твери, Василий в Костроме, Димитрий в Переяславле»211.
Однако при всей живучести «великокняжеских традиций» власть великих князей владимирских находилась в эпоху братьев и сыновей Александра Невского в состоянии все нарастающего упадка. Великокняжеским притязаниям старших Александровичей не соответствовали ни реальные их силы, ни подлинное значение в общей политической жизни Великороссии. Иллюстрировать помянутую «живучесть великокняжеских традиций» приходится фактами мелкими, немногочисленными попытками носителей великокняжеской власти действовать по-старому, в духе Александра Невского, притом попытками, которые не только не стоят на первом плане в суетливой и тревожной деятельности этих великих князей, но теряют смысл последовательной и выдержанной политики. И это не только потому, что сузился круг задач этой политики, что измельчали ее цели, что сведена она к поддержке слабеющей самозащиты на окраинах Великороссии, преимущественно (почти исключительно) западных; более роковой для исторических судеб великокняжеской власти, связанной со столом владимирского княжения, была потеря ею руководящего значения даже в тех действиях, какие были необходимы для этой самообороны Северной Руси от внешних опасностей. Новгород и Псков, некогда роптавшие на чрезмерную зависимость своих отношений к соседям от произвольного военно-политического хозяйничания владимирских великих князей на западных границах Великороссии, берут чем дальше, тем больше эту западную политику в свои руки, все повышая подлинно государственный характер своего местного «народоправства»; Псков почти вовсе ушел из-под влияния великокняжеской власти, входя все глубже в круг обособленных от великорусской жизни западнорусских, литовских и немецких отношений. Великий Новгород теснее соединен с Великороссией рядом экономических и политических связей; но и у него своя политика со шведами, датчанами и прибалтийскими немцами, с Литвой и Псковом, с Ордой и русскими князьями, которые в нем ищут влиятельного и богатого союзника не меньше, если не более, чем сам он