II
Пристально всматриваясь в это выступление Твери и Москвы как двух наиболее сильных центров тогдашней великорусской жизни, М.К Любавский почуял за таким подъемом «младших» по исторической роли и политическому значению городов Великороссии народную опору их силы в прилив населения к более западным областям старой Ростовско-Суздальской области и высказал предположение, что такой сдвиг ее населения к западу был вызван «заметным захирением» средней и восточной полосы Низовской земли под тяжкими ударами татарских нападений после Батыева погрома и утверждения ордынского господства. «Если вникнуть в рассказ летописи о Батыевом погроме и последовавших за ним, – говорит М.К. Любавский, – то окажется, что эти погромы постигали преимущественно наиболее населенные местности Суздальской земли». Он же считает вероятным, что уже после первого погрома часть населения не вернулась на старые пепелища, а ушла к западу и северу «Повторные татарские набеги сбивали население Суздальской земли в этом направлении в течение всей второй половины XIII века»266. События 1293 г., когда «царевы татары», союзники князя Андрея Александровича, разорили восточные и средние области Северной Руси, но не решились идти на Тверь, потому что только тут встретили «укрепление» на самозащиту, обе «множество людий сбеглося во Твери из иных княжений», в значительной мере подсказали М.К. Любавскому мысль и дали ему не обоснование, а подходящую иллюстрацию ее. Мысль эту можно признать плодотворной гипотезой, которая дает некоторое освещение развитию внутренней колонизации, боярского и монастырского землевладения, словом, тем явлением внутренней жизни великорусского центра – земли Московской и Тверской области, изучение которых доступно нам, к сожалению, только по более поздним грамотам (второй половины XIV и XV вв.). Гипотеза М.К. Любавского – остроумная попытка заглянуть поглубже в тот исторический процесс, какой выясняется по данным иного рода, касающимся политической истории Великороссии. Политическая сила Великороссии отступает в начале XIV в. к западу, ища себе более устойчивый и крепкий центр, чем ослабевший Владимир. Время борьбы Твери с Москвой – знаменательный момент колебания в этих поисках новой концентрации великорусской силы, когда определилось успешное соперничество Москвы с блестящим и притязательным, но кратковременным подъемом Тверского княжества. Для моего изложения, построенного на возможно тщательном различении исторических моментов, не представляет интереса суммарный разбор пресловутых «причин возвышения Москвы». Остановлюсь в немногих строках лишь на одной из них, чтобы принять за исходный пункт всего изучения истории Москвы ту оценку ее географического положения, какую дает С.Ф. Платонов в статье «О начале Москвы»267. Вдумываясь в летописные известия о Москве268, С.Ф. Платонов отмечает, что Москва лежит на перекрестке нескольких путей: на север – к Ростову; на северо-восток – к Владимиру; на юг – в Черниговскую землю; на Коломну, к Рязани; на Можайск, к Смоленску269. Это значение московского перекрестка – прежде всего стратегическое, «погранично-военное». Оно выяснилось еще в ходе военно-политических событий в дотатарскую эпоху, когда Москва была «погранично-военным» пунктом Владимирского великого княжества270. Именно поэтому, надо полагать, Москва долго не имела значения самостоятельного центра местной княжеской власти, оставаясь великокняжеским «городком». И то же боевое значение Москвы, но уже не «погранично-военное», а политико-стратегическое определило в дальнейшем ходе исторических отношений ее роль как центра новой организации боевых сил Великороссии, которая объединит их разрозненные элементы и восстановит утраченное единство великорусской борьбы на три фронта – на восток, юг и запад. Не Твери, слишком поглощенной западными отношениями, было сыграть эту историческую роль объединительницы не только власти над всей Великороссией, но и всех основных интересов великорусской жизни. Москве одинаково близки эти интересы как на западе – отношения к Великому Новгороду и Твери с их неустанной борьбой, экономическими и культурными связями в Прибалтийском краю и в литовской Руси, так на востоке и юге – отношения к татарскому миру, задачи торгового, колонизационного и земледельческого движения в Поволжье и на юг от Оки. Конечно, для характеристики первых шагов Москвы все это весьма отдаленные перспективы, своего рода «предсказания post factum»; однако они указывают на прямую связь некоторых моментов, характерных для ранней истории Московского княжества, с дальнейшим развитием ее исторической роли и плодотворно настораживают внимание исследователя. Иные соображения помогут, быть может, осветить самое выступление московских князей с настойчивыми притязаниями на стол великого княжения и на руководящую роль в политических судьбах Великороссии. Притязания эти едва ли были до такой степени лишены основания в княжой традиции, как это представлялось, вслед за С.М. Соловьевым, В.О. Ключевскому271. По смерти братьев Даниил Александрович остался единственным представителем потомства Александра Невского. Еще при великом княжении брата Андрея и против него он сумел укрепить свое положение, утвердившись на переяславском княжении. Стол этого княжения – основная отчина потомков Александра Невского, а тесная его связь с великим княжением «владимирским и новгородским» подсказывала притязания на преимущественное их преемство по отцу во всем объеме его власти и княжения272. С московской точки зрения борьба с Тверью имела целью замкнуть Ярославича и его потомков в их тверской отчине, сохранив руководящее значение и потомственное старейшинство во владимирском великом княжении за потомством Александра Невского, как и тверские князья боролись за свои «отчинныя» права на стол великого княжения – силой оружия и ханского ярлыка. Утверждение московских князей на переяславском княжении само по себе ставило их в положение неизбежных претендентов на великокняжескую власть прежде всего потому, что того требовало стремление обеспечить за собой обладание Переяславлем. Носители великокняжеского титула и власти – Андрей Александрович, Михаил Ярославич – сами придают Переяславлю значение составной части непосредственной территории великого княжества и не мирятся с его уходом в московские руки. Недаром Переяславль никогда не входил в состав московской вотчины, конечно, до той поры, пока само великое княжество не слилось с этой вотчиной в одно целое «Московского государства». Так и в силу своего ближайшего отношения к великому княжеству, и в силу своего значения как отчины по Александре Невском стол переяславского княжения выводил своих князей на арену борьбы за великокняжескую власть273. И первый же владетельный князь московский добивается сверх «вотчинной» волости Москвы «стольного» Переяславля. Сыну его Юрию с трудом удалось отстоять и закрепить за собой переяславское княжение. Быть может, в некоторой связи с борьбой за Переяславль стоит нападение кн. Юрия на Можайск: он взял тут князя Святослава Глебовича, племянника Федора Ростиславича, которого мы видели в ряду противников московского князя, на стороне в. к. Андрея. Московское пленение – последнее известие о Святославе, а Можайск остался за Москвой, слитый с московской вотчиной. По наследству от кн. Даниила осталось на руках у Юрия Даниловича другое дело, поведшее к не менее существенному расширению и усилению этой вотчины; кн. Даниил ходил в 1301 г. ратью на Рязань и, несмотря на то что с рязанским князем Константином Романовичем выступила против него татарская помощь, разбил его под рязанским Переяславлем и увел пленником в Москву. Первым делом Юрия Даниловича после примирения с в. к. Михаилом было убиение отцовского пленника274. Результатом этих деяний было присоединение к московским владениям Коломны275. Роль, какая выпала в дальнейшем Можайску и Коломне, стать исходными пунктами московских походов к Смоленску, с одной, к Оке и в Поволжье, с другой стороны, свидетельствует о крупной ценности этих приобретений: ими укреплялось и углублялось значение Москвы как политико-стратегического центра Великороссии. На так укрепленной позиции Юрий Данилович мог выступить сильным соперником Михаилу Ярославичу, несмотря на внутреннюю смуту, ссору с братьями276, тем более что ему помогали промахи и неудачи в. к. Михаила.
III
Первые годы великого княжения Михаила Ярославича заняты новгородскими делами и отношениями к митрополичьей кафедре. И оба вопроса – новгородский и церковный – получили такой оборот, что московский князь приобрел новых и мощных союзников, обеспечивших ему перевес над Тверью. Боярская попытка занять Великий Новгород наместниками князя Михаила разбита сопротивлением новгородцев и свелась к докончанию «до приезда князей»: и политические, и торговые интересы новгородцев вели их к признанию своим князем того, кто им обеспечит поддержку «низовской» рати и торговлю «без рубежа» по всей Суздальской земле. Возвращение в. к. Михаила Ярославича из Орды и посажение его на стол владимирского великого княжения – terminus post quem для переговоров его с Великим Новгородом осень 1304 г., а закончились эти переговоры его прибытием в Великий Новгород и посажением на стол новгородского княжения 16 июля 1307 г.277 Новгородцы приняли великокняжеских наместников, подчинились управлению «мужей» и суду судей Михаила Ярославича, но упорно настаивали на подчинении всего суда и управлении новгородской «пошлине», которую по мере возникновения спорных вопросов формулировали в пунктах договорных грамот, и на устранении таких действий княжеской власти и ее агентов, которые нарушали их «старину». Отношения оставались напряженными, и весьма вероятна оглядка новгородцев на Москву – соперницу Твери, хотя у нас и нет известий о сношениях между ними и московским князем за эти годы. Только случайная запись в одной богослужебной книге намекает на связь между новгородскими делами и нападением в. к. Михаила на Москву в августе 1307 г.278 Назревали события, которые вызовут новую борьбу между Тверью и Москвой при деятельном участии Великого Новгорода. Этими событиями отмечен момент перелома в политической истории Северной Руси, а связаны они с судьбами митрополичьей кафедры по смерти митрополита Максима.