Глава VТверская вотчина потомков в. к. Михаила Ярославича
I
Неудача тверских князей в борьбе за руководящее положение в великорусском политическом мире замкнула Тверское княжество в местной жизни и местной политике. Правда, традиция о былом, более широком значении Твери и ее князей долго еще живет в тверской письменности, волнует тверскую правящую и книжную среду, вызывая по временам порывы на новую борьбу и тягу к возвышению политической роли тверской княжеской власти. Но великорусская большая политика все крепче сосредоточивалась в московских руках, и Тверь, по выражению ее историка В.С. Борзаковского, «должна была поневоле ограничиваться интересами более узкими, только своими собственными».
Новые условия тверской жизни вошли в полную силу после гибели в Орде князя Александра Михайловича. С трудом отстаивая свою независимость от Москвы, или, точнее, от великорусской великокняжеской власти, Тверское княжество переживает внутренний процесс дробления и борьбы с ним местной великокняжеской власти. Аналогичный московскому, этот уклад внутренних отношений Тверского княжества отличается некоторыми особенностями, весьма интересными для изучения удельно-вотчинного строя княжого владения и княжого права.
То же значение, какое имеет духовная Ивана Калиты для истории московских междукняжеских отношений, принадлежало бы в истории Тверского княжества духовной грамоте князя Михаила Ярославича, если бы она дошла до нас. Однако единственный след ее находим в сообщении сказания о мученической кончине князя Михаила, что Михаил, собираясь в Орду, отпустил сыновей домой из Владимира, «дав им ряд, написав грамоту, разделив им отчину свою»449. Михаил оставил свою тверскую вотчину четырем сыновьям – Дмитрию, Александру, Константину и Василию. Вотчинами его внуков были: Александровичей – Холм и Микулин; Константиновичей – Дорогобуж; Васильевичей – Кашин. Возможно, но далеко не удостоверено, что такое распределение уделов предустановлено рядом князя Михаила Ярославича. Но это владение тверской отчиной по уделам, если оно и зародилось, никак еще не отразилось на единстве Тверского княжества при сыновьях князя Михаила. Лишь после гибели князя Александра в Орде, когда стол тверского княжения снова достался Константину Михайловичу, определилась вотчинная обособленность холмско-микулинских владений князей Александровичей450. О предсмертном ряде князя Александра лишь мимоходом упоминает летописное сказание о его кончине, повествуя о том, как он прощался со своими боярами, «и о вотчине своей глаголав»451. Если принять это указание литературной повести за точное воспроизведение факта, надо признать, что духовной грамоты князь не успел составить; нет и оснований для догадок, как он распределил между сыновьями свою отчину на доли-уделы. Скудные летописные известия о его сыновьях не дают свидетельства о таком разделе. Перед нами не отдельные владетельный князья, а семейная группа отчичей на холмско-микулинском княжении с вдовствующей княгиней-матерью во главе, и, судя по данным летописных сводов, в жизни Тверского княжества стал на очередь не вопрос о внутренних отношениях и распределении владений-уделов в этой группе князей, а другой – об их положении в Тверском княжестве.
От более позднего времени дошли до нас грамоты тверских князей, в которых одиначество всей тверской княжеской группы проявилось с такой яркой определенностью, какой не находим ни в московских междукняжеских договорах, ни в каком ином источнике для истории княжого права XIV в. В этих грамотах тверские князья выступают все вместе носителями единой княжеской власти в Тверской земле, под старейшинством своего «князя великого». Разумею грамоту тверскому Отрочу монастырю, которая сама себя именует: «Се милостыня князя великого Васильева Михайловича и его братаничев – княжа Всеволожа, княжа Михайлова, княжа Володимерова, княжа Андреева Олександровичев, княжа Еремеева, княжа Семенова Костянтиновичев, княжа Михайлова Васильевича»452, и ее позднейшее повторение от имени «рабов святые Троица» – в. к. Бориса Александровича и его «братии мододчей» князей Федора Федоровича, Ивана Юрьевича, Андрея Дмитриевича и Федора Александровича453.
Другую черту того же одиначества тверских князей, столь же существенную, вскрывает летописный рассказ о начале раздоров между тверским великим князем Иваном Михайловичем и его братьями454. При в. к. Михаиле Александровиче тверские великокняжеские бояре целовали крест всем Михайловичам (Ивану, Василию и Федору) и внуку великого князя (Ивану Борисовичу) на том, что «хотети им добра»; но старший князь Иван Михайлович, заняв стол великого княжения тверского, повелел «боярам своим целование сложити к своей братьи», несмотря на протест княгини-матери и младших князей455.
В семье тверских князей владение общей отчиной по уделам едва ли сложилось сколько-нибудь решительно ранее кончины князя Александра Михайловича (1339 г.). Опасное напряжение отношений к Орде и Москве, видимо, парализовало обычную тягу к удельному и вотчинному разделу, поддерживая на первых порах полное одиначество не только княжое – союзное, но и владельческое. Только с переходом старшего стола тверского княжения к Константину Михайловичу по смерти второго из старших братьев намечается удельное владение Кашином для князя Василия Михайловича и холмско-микулинскими волостями для семьи Александра Михайловича. Тогда же должно было определиться и значение Дорогобужа как будущей отчины Константиновичей. Не знаем, когда и как сложился этот ряд для князей Михайловичей. Конечно, возможно, что он предопределялся духовной грамотой в. к. Михаила Ярославича, но реально его последствия начинают сказываться в жизни Тверского княжества только после мученической кончины в. к. Александра456.
Предстояло определить степень самостоятельности удельных князей и гарантии единства тверской силы, подобно тому как та же задача стала перед московскими князьями по смерти в. к. Ивана Даниловича и разрешена была договором между в. к. Симеоном и его братьями. Не знаем договорных грамот между тверскими князьями, хотя на них указывают ссылки их на свои «докончания» при раздорах из-за взаимных прав и обязанностей. С большой остротой поднять этот вопрос в последний год жизни и княжения Константина Михайловича: «Того же лета князю Константину Михайловичу тверскому быст нелюбие с княгинею с Настасьею и с князем с Всеволодом Александровичем, и начя имати бояре их и слуги в серебре за волости, чрез людскую силу, и бысть над ними скорб велика»457. Дело шло о сборе дани458, это видно из дальнейшего: князь Всеволод, «того не могий терпети», ушел из Твери на Москву к в. к. Симеону, а затем оба – и Константин Михайлович и его племянник – отправились в Орду; но здесь князь Константин неожиданно скончался, а брат его Василий вступил немедля в правление Тверским княжеством и прежде всего прислал своих данщиков в удел князя Всеволода Александровича и взыскал дань на его людях459.
Действия Константина и Василия Михайловичей напоминают то «утеснение» ростовских князей и их княжества московской силой, о котором повествует Епифаний Премудрый в Житии св. Сергия Радонежского. Потерпев неудачу в борьбе за владимирское великое княжение, тверской князь сохраняет в пределах тверских владений титул великого князя и приемы великокняжеского властвования, пытается свести положение племянников, отчичей холмских, до служилого подручничества, подчиняя население их владений непосредственно своей великокняжеской власти, их бояр и слуг – ответственности перед собой.
Так, на первых же порах замкнутой в себе политической жизни Тверской земли семейное и владельческое одиначество тверских князей глубоко потрясено первым же переходом удела брата в вотчину его потомков. Великокняжеское отрицание независимости местного вотчинного княжества вызвало упорную борьбу двух линий тверского княжеского дома: холмской и кашинской, осложненную воздействием на Тверь Москвы и Литвы. В этой борьбе постепенно и неуклонно рушился семейно-вотчинный строй Тверского княжества с обособлением Кашина, который все больше подчиняется московскому влиянию, с измельчанием остального княжья до уровня служебных княжат – при настойчивом и последовательном стремлении обладателей старшего стола Тверского княжения к усилению своей великокняжеской власти над всей Тверской землей.
II
Князь Всеволод Александрович нашел при столкновении с дядей Константином некоторую поддержку в Москве; по крайней мере в Москву к в. к. Симеону Ивановичу ушел он из Твери и уже отсюда поехал в Орду к хану Джанибеку. Поэтому естественно предположить поддержку его домогательств в Орде перед ханом московским влиянием460. Поводом для немилости ханской к князю Василию послужили, по-видимому, жалобы на его самоуправство в сборе дани с отчины племянника: узнав в Орде об этом сборе, князь Всеволод «оскорбися» и пошел навстречу к дяде, который спешил в Орду с набранным серебром, перехватил его на Бездеже и «ограби его»; но сделал он это не самовольно, а пошел на дядю Василия «от царя изо Орды с послом»461. Оба князя прожили в Орде больше года, а вернулись – князь Всеволод Александрович на Тверское княжение, князь Василий Михайлович на свой Кашин462. Этим, конечно, не разрешалось «нелюбие» между князьями; их раздоры создавали «людем тверским тягость», так что «мнози люди тверские того ради нестроения разыдошася», а между князьями «мало кровопролитна не бысть»463. Помимо соперничества дяди с племянником из-за старшего стола отношения должны были еще более обостриться на том же вопросе – о степени самостоятельности удельного князя от великокняжеской власти, раз эта власть попала в руки племянника, а дядя вынужден ограничиться кашинским уделом. Но Всеволод и года не удержался на тверском великом княжении. Тверская смута закончилась полюбовным соглашением князей при посредничестве тверского епископа Федора, и «Всеволод Александрович съступися великого княжения Тверьского дяде своему князю Василию Михайловичю»464. В таком исходе их раздора можно видеть результат изменения московской политики: епископ Федор был тесно связан с митрополией – участницей этой политики465, а вскоре за примирением тверских князей произошли семейные события, которые закрепляли сближение Василия Михайловича с Москвой, а Всеволода – с Литвой. Литовский великий князь Ольгерд женился на сестре