дити, ни даши ти раздавати») свидетельствуют о текстуальной зависимости № 3 от второй грамоты.
Грамота № 2 дает текст, менее проработанный и формальный по содержанию, чем первая, а написана она так, что местами «форма букв и чернила совершенно иная, нежели во всем тексте», причем второе из этих мест даст впечатление пробела основного текста, не без груда заполненного другой рукой («Вставленные буквы очень близки друг к другу и с трудом помещены между словами короба и на том, принадлежащими 1-му писцу» – см. описание грамоты в исследовании А.А. Шахматова, с. 240). Только то обстоятельство, что к этой грамоте была приложена печать («Печати не сохранилось, но есть знак, что она была» – А.А. Шахматов) мешает признать ее «проектом» договора, который состоялся в форме грамоты № 1. Во всяком случае, не вижу никакой возможности признать ее «вторым» договором, заключенным между Великим Новгородом и кн. Ярославом после «первого». Если это самостоятельный акт, то такова могла, скорее, быть редакция договора, заключенного в 1263 г. при посажении Ярослава на стол новгородского княжения, а договор грамоты № 1 – его «обновление» по утверждении Ярослава Ярославича на великом княжении (осенью 1263 г.), может быть, в первый приезд его в Новгород великим князем (в начале 6772 г.).
152 Не вижу оснований для уверенности А.А. Шахматова, что договорные грамоты такого же типа, как дошедшая до нас, т. е. определяющие или стремящиеся определить возможно полнее ограничения, какие налагала новгородская «старина и пошлина» на власть князя в Новгородской земле, существовали и ранее, даже со времен Всеволода Мстиславича (1125—1130; см. указ. исследование А.А. Шахматова, с. 229). В первом договоре князя Ярослава с Новгородом упоминается грамота его отца Ярослава Всеволодовича, касавшаяся княжеских прав на рыбную ловлю и бортные угодья в Ладоге. Такими грамотами по отдельным вопросам новгородской «старины и пошлины» мог накапливаться материал ее формулированных норм, на котором выросли более систематические договорные грамоты общего характера, основой которых для нас и является первая новгородская грамота князю Ярославу Ярославичу от 1263 г. В пользу такого представления о значении этой грамоты, что она не случайна и не только «для нас» первый документ этого типа, говорят: неустойчивость договорного «формуляра»; характерный тон «поклонения» относительно привилегий в Суздальской земле для новгородских купцов с аргументацией, что «тако пошло от дед и от отец» как князя, так и их, новгородцев, но без уверенности, что таково их приобретенное право; наконец, стремление утвердить представление, что излагаемые в договоре нормы действительно «старина и пошлина», та самая, на которой (предполагаю, что без формулировки в письменной форме) целовали крест деды и отцы князя и отец его Ярослав. В грамоте № 2 «дедов и отцов» еще нет, а сказано, по чтению А.А. Шахматова, «на цем то целовал хрест отец твой Ярослав», как и «пошлина» новгородская определяется только тем, «како держал отец твой»; такого слишком узкого определения «старины и пошлины» нет в договорной № 1, нет и в позднейших. Изучение новгородских договоров с князьями крайне затруднено тем, что для большинства их не дошли до нас ответные княжеские грамоты того типа, как № 4.
153 В источниках наших нет сведений о поездке Ярослава к хану; но поехал он новгородским князем, и участие в этой поездке новгородских послов более чем вероятно.
154 В 1266 г. Дмитрий Александрович выдал за Довмонта свою дочь Марию (ПСРЛ, т. V, с. 7).
155 Известия летописных сводов о новгородских событиях этих лет весьма отрывочны и многого не договаривают. В 1265 г. Ярославу пришлось уступить новгородцам, и он выпустил из рук руководство западными отношениями. При этой его неудаче выдвинулся Дмитрий Александрович: его в. к. Ярослав, уходя со своими полками восвояси, «в Новегороде остави» (т. VII, с. 167); но кн. Дмитрий, очевидно, покинул Новгород через год – во время смут в Новгороде, о которых, впрочем, прямое упоминание находим только в Никоновской летописи («Мятеж бысть усобной» – т. X, с. 145; новгородская молчит о «мятеже», отмечая только пожар Нерсвского конца, однако с намеком: «Мнози от того разбогатеша» – Новг. I, с. 286): новгородцы в том же году участвуют в походе кн. Довмонта на Литву без князя со своим воеводой Елевферием Сбыславичем (Там же). В начале 6776 г. (осень 1267 г.) в Новгороде княжил кн. Юрий Андреевич (Суздальский), которого С.М. Соловьев («Ист. Рос.», кн. 1, ст. 845) считает «наместником Ярославовым»; с этим князем новгородцы затеяли поход под Раковор (Везенберг), и это – поход не княжеский, а вольное предприятие новгородцев, как видно из той его «вечевой» черты, что цель похода вызвала большие разногласия («Хотеша ити на Литву, а инии на Полтеск, а инии за Нарову», там же) и была изменена по выступлении рати после больших раздоров в самом войске. Неудача похода заставила новгородцев с посадником Михаилом призвать кн. Дмитрия Александровича, а по соглашению с ним (Соф. I и Воскр.; т. V, с. 193 и т. VII, с. 167) призвать на помощь в. к. Ярослава, который и прислал свои полки с сыновьями Святославом и Михаилом. В новом походе под Раковор участвовали под общим воеводством кн. Дмитрия кроме двух Ярославичей кн. Юрий Андреевич, Константин Ростиславич Смоленский («зять Александров»), Довмонт с псковичами и какой-то князь Ярополк. Присылка рати от в. к. Ярослава была явно вынужденной уступкой: дальнейший ход событий показывает, что он был против войны с немцами.
156 См. выше.
157 ПСРЛ, т. VII, с. 169; Новг. I, с. 290—292; т. X, с. 174. Тотчас возникло и разногласие в. кн. с новгородцами: после заключения мира с немцами в. к. Ярослав собрался было «итти на Корелу, и биша челом новогородци князю Ярославу и едва умолиша его не итти на Корелу, князь же отсла полки назад» (т. VII, с. 169; Новг. I, с. 292).
158 Новгородцы так «исписали на грамоту всю вину (обиду) его»: «Чему еси отъял Волхов гоголними ловци, а поле отъял еси заячими ловци? чему взял еси Алексин двор Морткинича? чему поймал еси серебро на Микифоре Манускиниче и на Романе Болдыжевичи и на Варфломеи? а иное: чему выводишь от нас иноземца, которые у нас живуг? а того много вины его» (Новг. I, с. 292; ПСРЛ, т. VII, с. 169). В договорной грамоте 1269/70 г. указаны еще обиды князя Ярослава: отнял грамоту отца своего о пользовании рыбными ловлями и бортными угодьями в Ладоге; «посудил» грамоты отца своего и брата и подавал «на те грамоты» свои, новые; отнял у Кирилла Хотунича дани с новгородского погоста и отдал их попу Св. Михаила (а это городским попам «не пошло»); держал закладников в Торжке, как и Юрий Андреевич; та же грамота поясняет обвинение в «выводе» иноземцев: Ярослав «затворил» немецкий двор, приставив к нему своих приставов, а это столкновение с немцами, по-видимому, связано с недоразумениями по поводу возврата немцами полона и пограничных земель.
159 Мотив Василия Ярославича по летописи: «Жаль ми своея отчины»; возможно, что наводка татар на русские области Ярославом дала популярный повод для его выступления. Василий послал своих людей в Новгород; дальнейшие отношения показывают, что им использован случай приобрести расположение Великого Новгорода и противопоставить пошатнувшейся популярности Дмитрия Александровича свои связи с влиятельными силами Новгорода. В посольстве к хану видим Михаила Пищанича, который играл видную роль и в отношениях Александра Невского к Новгороду (Новг. I, с. 279 и 293). Для этих событий см. Соф. I (ПСРЛ, т. V, с. 196—197), Воскр. (т. VII, с. 169—170), Новг. I (с. 292—294); С.М. Соловьев так объясняет поведение князя Василия Ярославича: «Этот князь вступился за старый город не по сочувствию с его бытом, а из соперничества с братом; как князь Костромской, Василий боялся усиления князя Тверского, ибо такое усиление грозило не только правам его на княжество Владимирское, по даже независимости его княжества – Костромского» («Ист. России», кн. 1, ст. 846). Конечно, нет даже повода ставить вопрос о каком-либо особом сочувствии кн. Василия особенностям новгородского строя и быта, но нет в источниках указаний на то, чтобы Ярослав Ярославич готовил передачу великого княжения сыну (старшему Михаилу, который умер вскоре по кончине Ярослава, в 1271 г. – ПСРЛ, т. IV, с. 42; т. V, с. 198) в обход брата Василия, нет и намека на его покушение против «независимости» Костромского княжества, кроме захвата новгородских купцов «в Костроме и по иным городом» (договорная 1269/70 г.), что могло сблизить князя Василия с новгородцами, но не дает еще повода говорить о противоречии интересов Тверского и Костромского княжеств. Таким «насилием» ставился разве вопрос об отношении местного князя к великокняжеской власти.
160 Новгородские послы, поддержанные кн. Василием Ярославичем, не только опровергали перед ханом обвинения в. к. Ярослава (в.к. и преданный ему тысяцкий Ратибор объясняли восстание новгородцев сопротивлением их сбору татарской дани, ПСРЛ, т. VII, с. 170; т. X, с. 148), но и представили ему свои торговые обиды. Обвинению новгородцами в.кн., что он от них «выводит иноземцев», соответствует ярлык «Менгу Темирево слово к Ярославу князю», который гласит: «Дай путь немецкому гостю на свою волость» (см. «Русско-Ливонские акты», № 26). На ханский ярлык, о котором сообщает документ «Русско-Ливонских актов», новгородцы ссылаются в договорной грамоте 1269/70 г.: «А гостю нашему гостити по суздальской земли без рубежа по Цареве грамоте»; далее текст этого документа таков: «От князя Ярослава ко Рижанам и к большим, и к молодым, и кто гостит, и ко всем: путь ваше чиста есть по моей волости; а кто мне ратный с тим ся сам ведаю; а гостю чист путь по моей волости».
161 «И совокупися в Новгород вся волость Новгородская, Пльсковичи, Ладожане, Корела, Ижора, Вожане» (Новг. I, с. 294; ПСРЛ, т. VII, с. 170). Никоновская сообщает (т. X, с. 149), что новгородцы «и немец много приведоша в помощь к себе», что само по себе вполне возможно и в духе политики ордена.
162 Договорная грамота № 3 (по С. Г. Г. и Д., т. 1 и по изд. Шахматова); на ней надпись (на об.): «Се приехаша послы от Менгу Темеря царя сажать Ярослава с грамотою Чевгу и Баиши».