Ну надо же, первый раз за весь вечер обратили на меня внимание. Просто удивительно. Сколько я всего выслушала про ратные подвиги и про моральный облик. И хоть бы один вопрос мне задали, хоть бы немного про меня поинтересовались. Ничего! Никакого интереса! Может, я им не понравилась? Да, вряд ли. Они же девчонок-то вообще не видят, поэтому для них, наверное, любая хороша. А я явно не любая. Даже очень из себя ничего. Просто они никого не видят кроме себя. Мы – будущие офицеры. И все. Тоска. Пора отсюда сваливать. Другой темы, видимо, не будет. А рассказы их нескончаемы. Хорошо, что хоть этот Саша меня там куда-то пригласил. Правда, «куда», – за братом в какую-то дыру ехать. Не поеду, конечно. Ну как-то для чувства собственного успокоения.
– Ну не знаю, надо подумать, – потянула я. Но всем было уже не до меня. Ребята склонились над картой Москвы и водили по ней пальцем.
– Ну ладно, ребята, я пойду, а то мне еще дома убирать.
Тут ребята как-то оживились. Видимо, как слушатель я их устраивала. Друг другу-то неинтересно речевками рассказывать. А тут человек новый, неискушенный. Как ведь здорово, что есть, кого убеждать в том, что главная задача мужчины – это Родину защищать.
– Может, еще побудешь? – неуверенно протянул Вадим. Два его друга тоже смотрели на меня вопрошающе.
– Не, не могу, приятно было познакомиться. Маме привет.
И я подалась восвояси.
Вечером с подругой Зверевой обсуждала происшествие по телефону.
– Представляешь, они два часа рассказывали про себя. Два часа! О том, что страна может ими гордиться.
– Ну а если это правда?
– Ну а при чем здесь я?
– Ну ты что, в другой стране живешь?
– Это верно. Все равно как-то некомфортно было.
– Ой да забудь. Проехали уже. Лучше расскажи, как тебе Саган.
– Ты знаешь, тоску навела. Ну такую тоску.
– По-моему, ты сегодня не в настроении. И курсантики тебе не понравились, и Саган не угодила. Может, жара?
– Точно, жара.
Утром следующего дня я проснулась от того, что кто-то лупил в дверь. Видимо, звонить уже перестали, начали стучать. Пол шестого утра. Не слабо! Я, как была, понеслась в пижаме к двери. Посмотрев в глазок, с удивлением обнаружила там нордического Александра.
Приоткрыв дверь, спросила:
– Тебе чего?
– Чего, чего! К Вовке же в Лесную школу ехать надо.
– А ко мне-то в дверь стучать зачем? Доложить, что ли? Поезжай, раз надо.
– Я ж тебе сказал, что вместе поедем.
Тут я проснулась окончательно. Открыла дверь. Плевать, что в пижаме. Тем более он все равно меня не видит, только себя. А сам он хорош, подтянутый такой, в джинсах, в футболке. Но несмотря на свою фактурную внешность, разозлил Александр меня страшно.
– Да. Ты мне сказал. А что я тебе ответила, ты слышал? Ты вообще умеешь с кем-нибудь разговаривать, или только сам с собой?
– А ты что, ехать не собираешься?
– Представь себе, и не собиралась я этого делать. Потому что я с тобой познакомилась и поняла, что мне с тобой не интересно. И не хочу я ни в какую школу ехать. Что у меня, дел больше нет? Хотя, собственно, ты ж про меня ничего не спросил, ничего не узнал. Что мне в этой жизни интересно? И по каким я планетариям в свободное время хожу?
Александр стоял как вкопанный и хватал ртом воздух. И даже не пытался перевести ситуацию в шутку. Или как-то из нее красиво выйти.
– Я привык совсем к другим отношениям. Отказов у меня быть не может.
– Этому вас тоже в училище научили? Точно тебе говорю, может. Приедешь из Лесной школы, приходи, я тебе факультатив устрою на тему «Различие между словом и делом».
Александр повернулся четко на каблуках, хоть был в кроссовках, и строевым шагом, не оглядываясь, пошел прочь.
Я захлопнула дверь и пошла досыпать.
От тети Вали узнала, что перед окончанием училища Саша женился на какой-то местной девушке и по распределению попал в Венгрию. Что-то, безусловно, шевельнулось в моей душе. Это ведь и я могла бы быть. Вот поехала бы тогда в эту Лесную школу и жила бы сейчас в «загранице» офицерской женой. И все бы мне завидовали.
Но мне удалось быстро справиться с этими малодушными мыслями. Зачем мне нужно было проживать чужую жизнь, даже если это жизнь защитника Родины? У меня и своя неплохая будет. Может, правда, и не такая героическая.
Достойно жить
– Представляешь, совсем сегодня наша Семеновна озверела. Катька отвечает, а эта ей: «Немедленно уберите со стола сумку!»
Ну ты же знаешь, Катя всегда перед собой сумку ставит, баул такой огромный, и из-за него отвечает. А Семеновна: «Что вы себе позволяете! Совсем обнаглели! И вообще, что это за манера отвечать с места? Немедленно выходите к доске! Филиппова, это я к вам обращаюсь!»
А Катька ровно так: « Я к доске выйти не могу. Я буду отвечать с места».
Моя институтская подружка Света Емельянова рассказывает мне эту историю захлебываясь, выпучив глаза. Мне все это немного непонятно:
– А почему она не выходит к доске-то? И действительно, Семеновна права. За Катькиной огромной сумкой медведя спрятать можно. И читай с выражением ответ на любой вопрос. Лишь бы зрение хорошее было. А у Катьки оно отличное. В очках ее никогда читающей не видела. Только ей зачем читать-то? Вроде она и так все учит.
– Лен, я же тебе про Катю сейчас рассказываю, – Света внимательно смотрела на меня.
– И я о Кате.
– О Филипповой!
– Ну я поняла. Что я Катьку не знаю? Мы же с ней часто по утрам вместе ездим. Вот я и говорю, ей «шпоры» не нужны, она же отличница.
– Конечно, отличница! В том-то и дело.
– Свет, я вообще не понимаю, что вот мы сейчас с тобой обсуждаем? Елизавета Семеновна возмутилась, что у Кати Филипповой во время ответа стояла на столе огромная сумка, и она отказывалась ее оттуда убирать. Правильно я поняла? Я, кстати, тоже удивляюсь, и чего Катька в этой сумке носит?
Светлана смотрела на меня, не мигая, раскрыв рот от удивления.
– Лен, ты что? Ты ничего не знаешь что ли?
– Про что?
– Не про что, а про кого? Про Катю?
– Про Катю я все знаю. В Лобне живет, в институт ездит черте откуда. Поэтому иногда в общаге остается. Брат у нее еще старший. Говорит, красавец, семья, вроде, дружная очень. И учится Катька хорошо, школу с медалью закончила.
Света молчала.
– Ну что ты молчишь?!
– А то, что у Кати рук нет, ты что, не знала?
Тут уже замолчала я.
– Это как это? – прохрипела я через какое-то время.
– Ну не совсем рук. На правой руке кисти нет совсем. А на левой – кисть есть, но без пальцев.
– Да нет, Свет, ты что говоришь? Мы же все время под ручку с Катей с электрички бегаем. Особенно зимой, холодно же. А так – прижмешься друг к другу, и бегом до наших корпусов.
– Правильно, со стороны и на первый взгляд действительно и незаметно ничего. А ты никогда не обращала внимание, почему у нее на одной руке сумка, на другой платок намотан, или рукав длинный?
– Да, все так.
Я задумалась. Да нет, не задумалась. Я соображала. Возможно ли это? Ну конечно же, невозможно. Катю я видела почти ежедневно. У нас с ней было много общего. Одинаково любили подшутить над однокурсниками, одинаково любили мальчишек обсудить.
– Нет, Свет, не вяжется. Если человек инвалид, то у него печать на лице есть. Или выглядит он старше своих лет. И главное, есть отметка скорби у этих людей. А Катька, она – хохотушка известная. И все про какие-то свидания рассказывает, про каких-то ухажеров. Да мне в голову прийти ничего такого не могло. И потом, с ней интересно всегда так. Не человек, а фонтан эмоций. И там-то она была, и туда-то она ездила. Нет, ну надо же. Подожди, а что, никто про это не знает?
– Лена, про это вся наша группа знает. Ну, наверное, на потоке не знают, как и ты. А в группе, конечно, знаем, пытаемся ей помогать, когда необходимо. Не всегда так лучезарно все получается. Иногда у нее что-то не выходит. И сумка с руки падает, и со стола что-то взять не может. Катька злится на себя ужасно, не хочет она ни от кого зависеть. Все ей надо самой. И чтоб ее не жалели. Ни в коем случае!
– И главное, никому вы про это не рассказываете. У нас же девчонки сплетницы страшные.
– А про это сплетничать невозможно. Вот ты теперь узнала. Что, всем подряд рассказывать пойдешь? Мы ее уважаем очень. За мужество ее. И потом она себе внушила, и нам внушила, она не инвалид. Она такая же, как и мы. Только, может, еще лучше. Ты же знаешь, она у нас в группе заводила. И в кино сбегать, и лекцию прогулять. Всегда первая.
– Ну а на политэкономии-то, чем дело кончилось? Что Семеновна-то?
– Ужасно все кончилось. Катька побелела вся, сумку убрала, и платки свои намотанные сняла. Семеновна чуть в обморок не упала. Прощения просила. У всех у нас просила. Потом видела, как она в перерыве таблетки глотала. А на второй паре просто давай за жизнь рассказывать. Она же фронтовичка. Зенитчицей, оказывается, была. Восемнадцать лет ей было, Москву защищала с такими же девчонками. И про то, как трудно им было и страшно до жути, и про то, как подруг теряли. И про то, как у самой ее близкой подружки в одном из боев снарядом руку оторвало. Прямо у Семеновны на глазах. Спасти ее не смогли. Видимо, этими своими рассказами она по-своему Катю поддержать пыталась. Что, дескать, живет Катя Филиппова теперь свою жизнь и вот за ту самую ее подружку. И живет ее достойно. И очень ей Семеновна за это благодарна. Так что такой урок мужества у нас сегодня получился. А ты, Ленка, по сторонам-то смотри! Вникай!
Буду вникать. Постараюсь.
Прощальные гастроли
– Ну чего, в Ленинград рванем?
– Думаешь, надо? Я сессию только-только сдать успею, если сдам еще…
– А ты как будто когда-то не сдавала или стипендию не получала?
– Ну это да…На сколько поедем-то, дня на три?
– Да уж давай на пять. Летом замуж обе выходим, нужно же, в конце концов, устроить себе прощальные гастроли!