е початые, – в специально оборудованный ящик для бутылок. Юхан лично проследил, чтоб нам было нечем поживиться. От нас уплыла даже икра с подмоченной репутацией.
Нам оставалось только делиться наблюдениями и хохотать.
– Он еще как сел за стол – галстук завернул под пиджак, – говорил Заволокин. – И всё равно изгваздался! Я был свидетелем, как это произошло. Я почувствовал: страшный холод, леденящий, стал распространяться. Мне даже сковало члены. Я показываю Лёнины книги, картины, а он глядит невидящими глазами – и на лице у него Армагеддон. Это я ему посоветовал идти соль искать. Надо же! Видно, купил на последние – у Кардена. Ну и что? У меня есть галстук – четыреста пятьдесят долларов стоил! Я когда на него во-от такое жирное пятно посадил, ничего во мне не дрогнуло! А сейчас на мне галстук – двести долларов – с золотыми утками на синем атласе! Я же его не заворачиваю, сижу достойно и ем. Хотя риск, конечно, имеется. А он и галстук завернул, и предусмотрел все возможные катаклизмы, а толку?!
– Есть люди, – доверительно говорил Саша, – у них такая планида. Они застрахуются на сто процентов, а всё равно! Мы с Лёней, когда их на крышу вывели – ветер резкий, холодный, сырой, Пьер Шори стоит, непреклонный, как скала. Уж не дешевле у него костюм и шляпа, а он себя так естественно во всём этом держит. А этот – сам отдельно, костюм отдельно…
– Все шведы, – вторил ему Лёня, – шляпы на крыше сняли, прижали к груди, испугались – ну на фиг, еще шляпа улетит!
– Нет, ты представляешь? – возмущался Заволокин. – Этот Юхан посмел у меня спросить, где я умудрился так выучить французский?! А?! Видите ли, обезьяна научилась по-французски! “Да так… – говорю. – Четыре месяца во Франции побыл и научился…” Да я твой шведский за месяц выучу!
Тут я с ужасом обнаружила три чайные ложечки и один ножик Юхана.
– Всё, – сказал Заволокин. – Завтра вас разбудит звонок: “Ми забили три лошечки и один ношик…”
Мы посмеялись и разошлись по домам.
Утром раздался телефонный звонок. Это был Юхан:
– Леонид, ми забили три ложечки и один ножик, вот эта Катя говорит, которая купила плохую икру…
Постепенно Сашино могущество начало распространяться на целую планету. Потому что он был страстен, а страсть владычествует миром. Он устраивал фестивали искусств, показывал хороших художников людям Земли, погружая в водоворот своей любви немного твердолобый мир, в котором мы живем.
Заволокин сгорал от нетерпения показать земному шару Лёню, его теплую и живую глубину. Лёня смахивает на полоумного, но ведь именно дети и сумасшедшие ближе всего к сердцевине искусства. Да, создание мифа – некое сумасшествие, но это всегда интересно для любого человека, потому что миф дает отдохновение, открывает краны, откуда вытекает тоска.
Каким-то зюйд-вестом к Лёне в “Поднебесную” принесло теннисистку Штеффи Граф, так она обняла самого большого даблоида и вообще не хотела оттуда уходить.
– Придется мне стать чемпионкой мира по теннису, – тревожно сказала я Заволокину, – и сразиться со Штеффи Граф, чтобы отбить у нее Лёню.
На что Саша ответил:
– Пока ты станешь чемпионкой, она уже сойдет.
Человек встроен в жесткую систему: работа, утренняя газета, семья, стул, стол, коридор, толкучка, ежедневный маршрут – вдруг он поднимает глаза и видит “Небесных водолазов” Тишкова – фотографии предков, глядящих из выцветших клубков их распущенных одежд – пуповины памяти, затихающий гул прошедших страданий и сновидений.
Триста сказочных клубков, за которыми неотступно следуют живущие на Земле – в ту заоблачную страну, где ожидают тебя родные тени в гнездах небесных ласточек.
Заволокина влекло это невыразимое пламя. Он мечтал продемонстрировать клубочки с Лёниными праотцами всем народам.
А Лёня:
– Представляю, как меня будут шманать таможенники! Увидят из клубочков фотографии умерших родственников глядят на них вечными глазами! Заставят разматывать каждый клубок – вдруг я спрятал в них бриллианты или кокаин? Если это произведения искусства, то где декларация и документы? А если просто так человек разъезжает по разным странам, и у него никакого багажа, кроме этих подозрительных клубочков, то – как бы меня не сняли с поезда и не отправили в психбольницу.
Мы с ним везли уже однажды во Львов двухметрового “дедушку-ангела”, сложенного вчетверо, и таможенник всё порывался открыть нашу сумку, а мы не советовали, объясняли, что это потом будет сниться ему ночами. Но он не послушался, расстегнул молнию: из сумки на него смотрела, не мигая, абсолютно живая человеческая голова с бездонными глазами, пронизывающими тебя насквозь. Он даже вскрикнул от неожиданности.
– В общем, пограничнику я так скажу, – решил Лёня. – Если ты не уверен в своем психическом здоровье, не заглядывай в этот пакет. А если психика нормальная и весенне-осенних обострений не бывает – загляни.
В конце концов, на фестиваль русского искусства в Тбилиси Заволокин вывез Лёнину инсталляцию “Сольвейг”, самую экономную из всех возможных, ибо на провоз картин и скульптур денег не осталось, бюджет мероприятия целиком был потрачен на танцоров хора Пятницкого.
Лёня взял с собой диск с записью соляного танца под музыку Эдварда Грига и в рюкзачок посадил маленького нитяного лыжника с лыжами из деревянных зубочисток. Остальное можно было сделать на месте.
В Тбилисском музее истории Карвасла плотник-грузин сколотил огромный стол – из дерева, а не ДСП. Покрасил его черной краской. В зале занавесили окна, сгустили полумрак. Привезли соль – соль у них турецкая, собственной соли в Грузии нет. А под потолок подвесили экран.
Сработанный на славу деревенский стол, который лучше всего было бы уставить яствами, как в фильме “Не горюй”, провозглашать заздравные тосты и петь многоголосые грузинские песни, Лёня покрыл стеклом и выстроил снежный ландшафт из ста килограммов соли с озером во льду.
Над соляными горами на стену спроецировал видео: живые морозные узоры рисует он солью своими руками. Мерцающее голубое сияние отражается в озере, освещает маленького лыжника на берегу.
Это сам Лёня в детстве под песню Сольвейг из оперы Грига медленно идет по снежным холмам на лыжах-зубочистках, шапка и курточка у него – из шерстяных ниточек. На лыжной прогулке на краю леса, у берега пруда, среди заснеженных уральских гор.
Ландшафт его памяти, в котором снег имеет вкус соли, горький и сжигающий всё, оставляющий космос над головами, – всего лишь соль, рассыпанную по столу, пришли посмотреть толпы людей. В том числе грузинский министр культуры вместе с нашим начальником по культуре сидели на низенькой скамеечке плечом к плечу и завороженно смотрели на мерцающие небесные узоры.
Так началось путешествие маленького лыжника из уральской глубинки по странам и континентам огромной Земли. Отталкиваясь тычинками палочек, перебирая лыжи, нитяной человечек понесся по соляному простору, а вместе с ним и сам художник, Тишков, размахивая руками, разгребая пространство, поехал-помчался на поездах, на самолетах, на перекладных. Его встречали уже со столами, с мешками соли, с аппаратурой для воспроизведения музыки и видео. Москва, Лондон, Саратов, Красноярск, Варшава, Ижевск, Санкт-Петербург, Рига, далее – везде!
И вот из Вьетнама в Министерство культуры приходит депеша – привезите, покажите и нам ту самую соляную картину известного русского художника Леонида Александровича Тишкова.
– Отлично! – сказал Заволокин, у него было поразительное чутье, он смотрел в корень, – благо не надо городить ящики для упаковки этой картины, оплачивать двадцать грузчиков и транспортный самолет для перевозки, а просто прилетит сам автор, вытащит из кармана человечка, насыплет сугробы из соли – вот и чудо!
И мне улыбнулась фортуна – я тоже полетела во Вьетнам, уж очень меня всегда привлекали восточные страны. Мать моя, Люся, удивлялась: “Мариночка! Бабушка у тебя цыганка по партийной линии, мама полуцыганка, а ты – буддистка?!”
…Нет, я не буду рассказывать, как выбрались мы из “боинга”, разминая усталые члены, и покатили в Ханой по мосту, пересекая излучину Красной реки. Какой изморосью, клочьями тумана встретил нас волшебный город с его разноцветными башенками, устремленными ввысь. Какие по обочинам дороги вскипали божественные дерева – магнолии, мимозы, пальмы и секвойи, касаясь малахитовыми кронами нависших туч, а меж стволами в три обхвата пружинящей походкой с коромыслом на плече в классической вьетнамской островерхой шляпе несли торговцы горы ананасов, охапки роз, опять-таки – шляпы из соломы, воздушные шары. Лирическим пейзажам и особенностям национального колорита здесь уже нет ни времени, ни места.
На исполинском баннере “Центра Художественной и Культурной Выставки Вьетнама”, а также “Центра по Обмену Культуры Народов” – на фоне зубчатой Кремлевской стены, Спасской башни, Колокольни Ивана Великого и собора Василия Блаженного – было начертано аршинными буквами:
“Дни Российской Культуры во Вьетнаме!”
Хор Пятницкого
Инсталляция “Сольвейг” Тишкова
Лёню радушно привечали, и у него было три помощника: ассистентка – Ань, переводчица – Хань и гид – Линь. Три эти грациозных существа немедленно устроили ему встречу на высшем уровне с директором Дома Культуры.
Тишков держал спич:
– Я люблю Вьетнам! – сказал Лёня. – Еще будучи школьником, я рисовал сатирические плакаты против американских агрессоров.
– А мы так любим Россию! – воскликнул директор. – Мы сделаем для вас всё, что захотите! И если нужно – у нас есть русская водка!
– Берегите ее, – ответил Лёня. – Мы вам скажем, когда она понадобится.
К его приходу выставочный зал от пола до потолка вьетнамцы выкрасили эмульсионной краской, причем прошлись раза четыре, поэтому больше минуты невозможно там было находиться: ядовитые испарения жгли глаза и дыхательные пути. Он еле остановил этих оголтелых маляров, когда с валиками и стремянками они целеустремленно шли на пятый круг.