– Тебе покажется, что я умираю, но это неправда, – услышала я голос кого-то из них, не разобрала, кого именно. – И когда ты утешишься (в конце концов всегда утешаются), ты будешь рад, что знал меня когда-то.
Но эта история еще не окончена.
Слышь, Андрюха, я буду упорно штудировать всякие духоборческие книги, чтобы, в конце концов, оказаться, по крайней мере, поблизости от той тусовки, где можно встретиться с тобой. Хотя ты сам ничем подобным себя тут не утруждал, спокойно обходясь поэтом Юрием Левитанским, подаренным тебе и мне в свое время Серёгой Седовым.
Твой томик Левитанского – один из наших трех – дала тебе с собой твоя жена Ленка в комплекте с перочинным ножом и флягой на всякий пожарный случай в ту дальнюю дорогу, где один Бог знает, что может пригодиться.
Между нами только ночь
Вдруг в конце апреля пошел снег.
– Как же так? – удивлялся мой брат Юрик. – Такой холод? Ведь могут цветы замерзнуть!
Апрель, новая весна – снежная, холодная, а всё равно – весна есть весна, и ты дожил до нее! Почему-то весной мне всегда приходит это в голову.
В тот день я уговорила Юрика вместе сходить в театр “Эрмитаж” на спектакль швейцарца Петера Риндеркнехта – “с музыкой и куклами (так было написано в афише), для любопытных зрителей от восьми лет и старше…”
Мы-то с Юриком гораздо старше. Юрик вообще уже весь седой. Мы с ним так редко видимся. Юрик – военный геодезист, майор, всё время командировки, живет он один с двумя попугаями: желтенький Петька и зелененький Чапай.
Еще у него есть рыбки.
– Это моя большая холоднокровная семья! – с гордостью говорит о них Юрик.
Уезжая в командировку, брат оставляет мне червей в холодильнике и записку:
“Машка! Не клади продукты на червяков, а то им душно”.
Юрик соорудил такой большой аквариум во всю стену, что однажды пол не выдержал тяжести, и аквариум у него провалился в нижнюю квартиру.
Все остались живы к немалому своему удивлению – и соседи, и братец, и огненные барбусики, даже золотые вуалехвосты и нежные полосатые скалярии почти не пострадали, а сом Алёшка отделался легким испугом. Но всё же не хотелось бы останавливаться на этом случае подробно.
Билеты я упросила по телефону забронировать нам заранее, и очень благодарила кассира, что Юрику не понравилось.
– Почему ты заискиваешь перед кассиром? – спросил он строго. – Кассир должен благодарить покупателя, а не покупатель – кассира.
Зато он был страшно доволен, что в фойе стояли разные телевизоры и музыкальные центры фирмы “Самсунг”. Юрик просто помешан на музыкальных центрах. Всю зарплату целиком он тратит на джазовые диски, а над аквариумом у него висит многозначительный плакат:
“Огонь любви разгорается от мелодий!”
В театр “Эрмитаж” он пошел со мной только потому, что я пообещала ему обалденный концерт на контрабасе. Мол, Петер Риндеркнехт – великий швейцарский контрабасист. И показала ему на афише – издалека – лохматого великана черноволосого, тот в красном бархатном фраке и “бабочке” самозабвенно играет на контрабасе.
Когда оказалось, что контрабас Петеру служит “волшебным ящиком”, вертепом, весь свой театр он упрятал в контрабас! – Юрик не мог скрыть разочарования.
– Ой, какой у него пыльный бархатный фрак, – недовольно зашептал Юрик. – Вообще театральные люди мне кажутся очень пыльными. Театр – это скопище пыли. Мы не замечаем пыли в обычной жизни, – шептал он, – а в театре – то ли оттого, что свет слишком яркий? – одна только пыль.
Он ворчал и ворчал, но я не жалела, что завлекла его сюда, хотя бы и обманом.
Мне так хорошо с ним всегда, я в детстве от него не отставала. Куда он, туда и я. Я и за пивом им бегала, только бы не прогоняли.
Юрик мне брат по маме. Отец Юрика – военный. Мама говорит: “Он вернулся с войны – такой герой, тяжелое ранение, и всё показывал какой-то необычайный орден, который, как потом оказалось, он не заслужил, а просто нашел в Румынии…”
Но всё равно Юрик для меня роднее брата. Я иногда размышляю: с чего началась моя божественная удача в этой жизни? И понимаю – с того, что всё мое детство длиною в жизнь я провела за его широкой, надежной спиной.
Если б кто-нибудь спросил у меня, чего я ищу, что я больше всего ценю в этом мире, я бы ответила: не любовь (она вечно оканчивается скандалом), не дружбу (дружба тает с годами, рассеивается, превращается в воспоминание), а братство – братство я ставлю превыше и дружбы, и любви, потому что это единственное, мне кажется, на что можно положиться.
Но был момент – даже Юрик закайфовал: когда сам артист наконец-то расслабился, сел на стул, открыл в контрабасе дверку, а там – настоящая кофеварка. Он стал варить себе кофе, чудесный запах распространился на целый зрительный зал, и вот он лениво извлек из контрабаса открытку с изображением, может быть, южной Италии и прочитал:
“Дорогая мама! У нас всё хорошо! Микелле в полном порядке, он в тюрьме…”
Петер Риндеркнехт сидел на сцене и наслаждался чашечкой кофе, а мне этот эпизод понравился больше всего, потому что я сама очень люблю сесть где-нибудь в хорошем месте – немноголюдном, с Юриком, в тепле и тишине, пускай даже в “Макдональдсе”, пить капучино с жареным картофелем, есть ванильное мороженое, ну, можно взять ещё по слоеному пирожку с ежевикой…
Юрик что-то рассказывает из своих путешествий по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. Эти истории обычно связаны с каким-нибудь подвигом, который он совершил. То на Севере из ледяной воды вытащил стопудовых мужиков утопающих, то в сибирской деревне вытянул из горящего коровника коров. А однажды на даче в Кратово он меня спас от неминуемой гибели, когда я в лодке на пруду подавилась огурцом. Другой бы растерялся, а Юрик – нет. Он схватил меня за ноги и так стал трясти, что огурец вылетел и упал в воду!
После чего брат всегда интересуется, как мои дела на издательском фронте?
– Если никто не издаст твою книжку, – он всякий раз говорит мне, – ты только не расстраивайся. Я ее опубликую за свои деньги. Да, армия сейчас не в почете, наука в загоне, – ничего, подкоплю, затяну ремень потуже —…и твоя книга найдет своего читателя! Иначе зачем ты ее написала?!..
С книжкой вот какие дела: книжки пока нету. Только публикации в журналах – главы, отрывки, фрагменты… Но всё полностью готово, чтобы она появилась. В зеленой картонной папке лежит эта повесть я назвала ее “Загогулина” – о моем босоногом интернатском детстве. (“Как??? Вы учились в интернате??? – воскликнули в одном издательстве, возвращая мне эту папку. – Ни за что бы не подумали! У вас такой взлелеянный вид…”)
А что такого? Родители уезжали на полгода за границу, бабушка отказалась остаться с двумя детьми, тем более Юрик был трудный подросток, и меня уговорили пойти учиться в интернат, хотели ненадолго, а я пообжилась, привыкла и отмотала там четыре года.
Но с книжкой пока не вытанцовывалось. Раз как-то позвонили из очень странного издательства (сами позвонили!). Издательство “Восход”. Бывший “Спутник”.
– Ало! – произнес мужской голос, после чего этот человек – то ли глубоко вздохнул, то ли зевнул. – Ну, что вы там? Детская писательница?
– …Да, – говорю, немного удивленная началом нашего разговора.
– А есть у вас, – спрашивает, – какой-нибудь “готовый романс”?
– ???
– Ну, что-то готовое, – он объяснил. – Так у нас дед говорил: “готовый романс” или “неготовый”…
– Есть-есть! – говорю я обрадованно. – Абсолютно “готовый романс”!
– Тогда соберите, что у вас есть, и позвоните Владимиру Абрамычу. На детскую литературу сейчас льготы, ее выгодно печатать. Только лапшу ему на уши не вешайте, а то некоторые “классики” рассядутся в кабинете и тюльку гонят часами о своих достижениях. Он там чуть в обморок не падает. Чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. Надеюсь, вы меня поняли. Вот семь его телефонов. Он возьмет рукопись и отнесет в типографию.
– А вы кто?!! – я спрашиваю.
Он – лениво:
– Да какая разница?
– Так вы что-нибудь читали – мое? – растерянно спрашиваю.
– Ну, знаете! – воскликнул он возмущенно. – Я уже вышел из этого возраста. У вас там что – проза или стихи?..
– Я бы предложила повесть под названием…
– Понял. Сейчас я им позвоню и скажу что вы придете. Если они меня не пошлют, – достойно добавил он. – Вы как расходитесь-то? Хорошо? На прилавках не залеживаетесь? Выйдет всё путем, отстегнете мне там немного – сколько не жалко, когда получите…
Потом мне сказали: названивал некий литературный агент Барыкин, видимо, его настоящая фамилия Барыгин. Когда-то он учился в школе для одаренных детей, подрос и двинулся по пути накопления капитала и страшного корыстолюбия.
На другой день он опять объявился:
– Звонили? По семи номерам? Нигде никого? Тогда зачеркните все эти телефоны и больше никогда по ним не звоните. Вы слышите? НИКОГДА! А позвоните по этому номеру, позовите Семен Михалыча. Не провороньте, ситуация меняется каждую минуту.
По новому телефону опять никто не подошел. И я его тоже вычеркнула.
– Вот жук! – вскричал Юрик, когда узнал о переговорах с Барыкиным. – Если он когда-нибудь еще позвонит – этот пройдоха, гусь лапчатый, отсылай ко мне. Я найду, что ответить таким пронырам.
А я смотрю на него, и такое ощущение блаженное, будто я уже давно на том свете и меня выпустили оттуда погулять.
– …Да! Как у тебя с книжкой? – поздно вечером позвонила старая моя редактор Юля. Старая, веселая, я ее обожаю. Недавно ей пришлось уйти из издательства – у Юли катастрофически “садится” зрение.
– Никак, – я говорю.
– Тогда тащи рукопись! – сказала Юля. – Хорошие новости! Одна моя знакомая всю жизнь работала в аэрофлоте и сколотила крупный капитал. Теперь она решила выпускать литературу для детей. Я буду главным консультантом. Первой ласточкой издадим Раскина “Как папа был маленьким”. Второй – с моей легкой руки – будешь ты.
И вот я взяла свою зеленую папку, она у меня считается счастливой, на ней начертано большими буквами название “Загогулина”, и с этой папкой явилась к Юле.