Потом незаметно пришла тишина. Она наполнила его всего, с ног до головы, проникла даже в мысли и оглушила. Пропали голоса, исчезли ласковые волны, ощущение тела. Он не помнил, кто он и что с ним стало. Отсутствие времени и мира вокруг убило само ощущение существования. А потом из пустоты родился тонкий, еле заметный звон. Он раздражал, ведь это уже не было полным отсутствием всего. Звон мешал не существовать, он заставлял вслушиваться и ощущать. Это было слишком больно. Но чувствовать такую тягучую, надоедливую боль, не зная причины, было обидно. Нужно было понять, за что эта боль, как смеет она нарушать его покой и мешать наслаждаться тишиной? Боль была жидкой и тягучей, она была твердой и холодной. Одновременно. Она проникла в его тело и заставила вновь чувствовать его. Сквозь боль стали доноситься какие-то звуки, то быстрые и звонкие, то тихие и спокойные. Эти звуки заставляли боль внутри колыхаться подобно волнам…воды…
Волнообразная боль не давала забыться, она мучила, заставляла дышать и слушать голоса, хотя они по-прежнему были неразборчивы, и сливались в один. Вода давила и давила холодной тяжестью. И вдруг стало очень важным понять – кто задыхается в воде? Совсем близко, рядом – кто-то задыхается и хочет выбраться из нее, кто-то хочет дышать и не может!
– Я тебе сегодня почитаю про Усмирителя роклов, это ведь твоя любимая…
Чей это голос? О чем он говорит? Как он может говорить, если вот он рядом, в толще отвердевшей воды? Это мама… Нет, мама умерла. Она так давно умерла, но все еще рядом, задыхается и просит о помощи…Ее ведь оставили там, в глубине, одну. Разве может она читать ему сказки?
– Ему нужно больше пить…
Снова вода давит на него, вливается внутрь, тащит на глубину. И рядом уже никого нет. Маму бросил отец, и она ушла. Он не любил маму и не любил Найрона…Он виноват. И откуда-то из толщи воды, в которую он так долго был закован, из самой глубины, робко поднялось новое чувство, пока не понятное ему самому. Шло время и это чувство становилось сильнее и отчетливее. Оно уже не мерцало где-то рядом, оно вползло в его мысли, проросло там вьющимся злисом, окончательно вернув ощущение тела. Это чувство заставило его принять в себя боль, радостно хлынувшую ледяным потоком в память. Помогло оставить боль внутри себя и научится дышать вместе с ней. Оно приказало Найрону полностью вспомнить случившееся. Выдернуло на поверхность из цепенеющей воды, втолкнуло воздух в легкие, сжало сердце, ударило в глаза.
Глаза открылись.
Изогнутый потолок светлого дерева, плавно опускаясь вниз, открывался окном, через которое были видны тягучие, прозрачные струи. Они медленно текли, переливаясь разноцветными бликами, откуда-то сверху куда-то вниз. Оглядевшись, Найрон обнаружил, что лежит в своей кровати, накрытый теплым вязаным одеялом. В старом кресле, уронив голову на плечо, дремал дедушка. Он был в халате и носках, как будто жил здесь уже давно. Найрон приподнялся на локтях, кровать скрипнула и, встрепенувшись, дедушка проснулся.
Изумленно раскрыв рот, он несколько мгновений смотрел на Найрона. Встал и, потирая поясницу, быстро подошел к нему. Опустился на кровать, хотел сказать что-то, но, погладив его по голове, отвернулся и крикнул:
– Люцис, Крея! Найрон очнулся! – снова глянув на него, дедушка тихонько добавил, – а папа на работе, мы ему шворха сейчас пошлем… И Нади скоро вернется, она полетела в город за покупками.
– А почему…? – Найрон подбородком показал на окно, за которым шел невозможный сейчас, неположенный во время холодающих ветров – дождь.
– Гм. Ты болел. Лежал без чувств больше пяти времен. Мы извелись все, боялись за тебя. Лекарь, Эсайя Дестор – мама Ренотьё…Ты помнишь Ренотьё?
– Рена? Помню.
– Она каждую неделю приходила к нам, делала все, что могла. Но лекари не способны излечивать душу, а твое тело лишь находилось в глубоком сне…Мы кормили и поили тебя через трубочку, ты исхудал… И Рен тебя навещал.
– Я слышал голос…Женский…
– О! Это Нади. Она читала тебе сказки. Эсайя посоветовала нам побольше говорить с тобой, читать. И видишь, это помогло!
Не ответив на судорожную дедушкину улыбку, Найрон сел. Дедушка придержал его за плечо, но он отодвинулся.
– Я могу сам.
Преодолев легкое головокружение, он свесил ноги с кровати. Встал, опираясь на спинку, и прошлепал к окну. Прислонился к нему лбом, вглядываясь в прозрачно-разноцветный хаос струй, тянущихся от неба к воде и скалам. Время живых дождей. Еще через семь времен ему исполнится десять.
– Найрон, – обеспокоено сказал Мэлон, – я не думаю, что тебе можно так сразу вставать. Тебе нужно как следует прийти в себя, м-м-м, может быть, что-то вспомнить…
– Что-то – это смерть мамы? – холодно осведомился Найрон, не отрываясь от окна, – я помню о ней.
Последовавшая за его словами тишина показала, что дедушка растерян и не знает, что сказать. Найрон медленно развернулся. Так и есть, стоит и, растерянно моргая, теребит в руках подушку.
Что-то радостно щебеча, в комнату влетели Люцис и Крея. Застыли в дверях, уставившись на Найрона, проскакали через комнату к нему и, остановившись с двух сторон, наперебой затараторили:
– Найрон, как хорошо, что ты очнулся, теперь ты снова будешь учиться вместе с нами!
– А мы тебе сделали подарок! Вот!
Люцис протянул ему свежевыкрашенную игрушку – караванщика в синем плаще и с крошечным грезом в руке. Найрон рассеянно взял его, отвлекшись на еще одного человека, появившегося в дверях вслед за двойняшками – Вира. Тот, быстро улыбнувшись в своей манере, подошел к нему и встал рядом.
– Полагаю, раз вы соблаговолили прийти в себя, молодой человек, это дает нам всем надежду на то, что вы вернетесь к учебе? Или вы считаете, что столь долговременная потеря сознания должна быть воспринята мною, как уважительная причина для снисхождения к вам? – Вир вздернул бровь, продолжая свысока сверлить Найрона взглядом темно серых глаз.
Мэлон, раскрыв рот, двинулся было к ним. Но Найрон опередил его с ответом:
– Зачем же вам со мной возиться, если я так плох, как вы говорите?! – вызов в его голосе заставил дедушку поморщиться, но Вир тоже не дал ему вмешаться.
– Исключительно из хорошего отношения к вашим достойным родителям, и к уважаемым, – он слегка поклонился в сторону дедушки, – Мэлону и Нади Нотис.
– Моя мама верила в то, что я высший! – в голосе Найрона послышались металлические нотки. Он с удовольствием заметил, как неприятно вытянулось лицо Вира. Дедушка, наконец, успел вклиниться в их разговор и, взяв Вира под локоть, успокаивающе произнес:
– Учитель Вир, я думаю, что Найрону все же необходимо немного прийти в себя. Ему многое предстоит нагонять и вряд ли столь напряженное выяснение отношений поможет ему в этом. Давайте мы лучше вернемся с вами к тому вопросу о варанге…
Говоря это, Мэлон увел Вира на кухню, откуда вскоре послышалось гудение огня и стук выставляемой на стол посуды. Младшие, глядящие им вслед, дружно развернулись и на два голоса доложили:
– А мы слышали, что дедушка обещал подарить Виру варанга!
– Мне то что? – скупо обронил Найрон, крутя в руках караванщика.
– А он его задабривает! Чтобы Вир направил тебя в низшую школу! Даже если у тебя ничего не будет получаться! – им явно нравилось тараторить наперегонки. Если Люцис начинал фразу, Крея ее заканчивала.
– Вы еще не начали вместе ходить в туалет? – презрительно скривился Найрон, – если нет, то начинайте, это единственное, что вы еще делаете по отдельности.
Подойдя к столу, он бросил на него игрушку, и открыл шкаф. Выбрал свои домашние брюки и свитер, переоделся и вышел на платформу, над которой мерцал купол уплотненного воздуха, защищающего от дождя.
Глава 7. От живых дождей к сверкающему небу.
– А как ты собираешься это делать?
– Сам еще не знаю, – Найрон потупился, пролистывая не глядя, очередную книгу сказок. Они с Реном обсуждали его идею расспросить людей, последними видевших маму и найти того караванщика, который вез ее в Ругирит.
– Может…Может мои папа и мама это сделают? Я имею в виду, – торопливо поправился Рен, – что они могли бы взять нас с собой в город, а мы бы тихонько поспрашивали…
– А как мы объясним это им?
– Надо подумать…Слушай, а что, твой папа даже слышать об этом не хочет?
– Ему все равно. Я как-то предложил, стал говорить, что надо выяснить, почему и что с ней случилось… Стал орать: ты думаешь, я не выяснял, думаешь не расспрашивал?!
– Найрон, ну он ведь и вправду мог…
– Ничего он не делал! – его лицо покрылось розовыми пятнами, – Он маму не любил! И меня тоже! – Найрон отвернулся, чтобы Рен не видел выступивших слез и смахнул их ладонью.
Рен помолчал, несколько раз набрал воздуха в грудь, будто порываясь что-то сказать. Взял тянучку из оклеенной шершавой бумагой коробочки и, пожевав, успокаивающе произнес:
– Найрон, мне кажется… Я уверен… ты ошибаешься. Думаю, твой папа любил ее и любит тебя. Просто…ну…он ведь тоже переживает. Ему нужно заботиться о четырех детях… Вот он и не показывает, что чувствует на самом деле…Чтобы самому не раскиснуть.
– И ты тоже! – Найрон сердито встал и отошел к окну, за которым продолжали переливаться бесконечные струи живого дождя.
– Тоже?
– Бабушка с дедушкой постоянно твердят мне это, и Корвин присылал письмо. Они не хотят признать…это же так понятно…что…ЧТО ПАПА БРОСИЛ МАМУ УМИРАТЬ!! – Найрону хотелось разрыдаться, но слез больше не было, и внутри яростно бушевало ледяное пламя.
– Ой! Смотри! – вдруг обрадовано воскликнул Рен, указывая на окно. Развернувшись, Найрон успел разглядеть огромный прозрачный шар, сформировавшийся из двух переплетенных струй. Он переливался разными цветами, от темно-фиолетового, до светло-желтого, и вскоре лопнул, брызнув во все стороны сверкающими каплями.
– Мне о таком рассказывала мама… – Рен запнулся, – а сам я впервые увидел.
Найрон открыл было рот, чтобы сказать еще что-то об отце, но Рен его перебил: