нее и улыбнулся. Вернувшись в дом, они вместе совершили «уход за телом», потом Артур развел огонь в камине в маленькой гостиной.
– Так что такое черный чемоданчик?
– Ты ничего не забываешь!
– Нет, просто внимательно слушаю.
– Это чемодан, который принадлежал маме; она хранила там письма и сувениры. Я думаю, что этот чемодан, по сути, содержит все главное в ее жизни.
– Что значит – «я думаю»?
Чемодан был великой тайной. Весь дом принадлежал Артуру, кроме шкафа, где лежал чемодан. Доступ был категорически запрещен. «И я не стал рисковать!»
– Где он?
– В кабинете.
– И ты так ни разу и не вернулся, чтобы открыть его? Поверить не могу!
Глядя, как Лорэн скептически сморщила лоб, Артур признался:
– Ладно, правда в том, что я всегда трусил.
– Почему?
– Не знаю; боялся, что это изменит образ, который я сохранил, боялся, что печаль будет слишком сильной.
– Сходи за ним!
Артур не двинулся с места. Лорэн настаивала, чтобы он сходил за чемоданчиком. Бояться нечего. Если Лили убрала всю свою жизнь в чемоданчик, то именно для того, чтобы однажды сын узнал, какой была мать. Она любила его не для того, чтобы он жил, не прикасаясь к ее образу.
– Риск любви в том, что любишь недостатки так же, как и достоинства, они неразделимы. Чего ты боишься – что станешь осуждать мать? Ты по натуре не судья. Ты не можешь отворачиваться от того, что там хранится, ты нарушаешь ее же закон!.. Ведь она оставила чемоданчик, чтобы рассказать о себе, чтобы ты продолжил то, что время не позволило сделать ей, чтобы ты действительно узнал ее, не только как ребенок, но глазами и сердцем мужчины!
Артур несколько секунд размышлял. Потом встал, пошел в кабинет и открыл шкаф. Посмотрел на черный чемоданчик, лежащий на полке, взялся за потертую ручку и понес прошлое в настоящее.
Вернувшись в гостиную, он сел по-турецки рядом с Лорэн, и они поглядели друг на друга, как два ребенка, обнаружившие шкатулку с сокровищами.
Переведя дыхание, он сдвинул две защелки, и крышка открылась. Чемодан был наполнен конвертами самых разных размеров, в них лежали письма, фотографии, какие-то маленькие предметы, самолетик, слепленный из крутого теста, который Артур изготовил ко Дню матери, пепельница из пластилина – его же подарок на Рождество, ожерелье из ракушек непонятного происхождения, серебряная ложечка и детские пинетки. Настоящая пещера Али-Бабы. Сверху лежало адресованное ему письмо.
Мой Артур!
Вот наконец ты и дома. Время затягивает раны, хотя не избавляет нас от шрамов. В этом чемодане ты найдешь все мои воспоминания – и о тебе, и до тебя, и те, о которых я не могла рассказать, потому что ты был еще ребенком. Ты увидишь меня другими глазами, ты многое узнаешь; я была твоей мамой, но я была и женщиной, со страхами, сомнениями, поражениями, сожалениями и победами. Чтобы давать советы, которыми я тебя щедро наделяла, я тоже должна была ошибаться, и со мной это случалось часто. Родители – это горы, на которые всю жизнь стараешься взобраться, пока однажды сам не заметишь, что играешь их роль.
Знаешь, нет ничего более сложного, чем вырастить ребенка. Всегда стараешься поступать правильно, прекрасно зная, что беспрестанно ошибаешься. Для большинства родителей все сводится к любви, даже если иногда не можешь избавиться от доли эгоизма. Жизнь – вовсе не священнодействие. В тот день, когда я закрыла этот чемоданчик, я испугалась, что разочарую тебя.
Я не знаю, сколько лет тебе будет, когда ты прочтешь это письмо. Я представляю тебя молодым красивым мужчиной лет тридцати, может, старше. Боже, как бы я хотела прожить эти годы рядом с тобой. Если бы ты знал, до какой степени мысль, что я не увижу тебя утром, когда ты открываешь глаза, не услышу звук твоего голоса, когда ты меня зовешь, опустошает меня. Эта мысль причиняет мне большую боль, чем недуг, который уносит меня так далеко от тебя.
Я всегда любила Энтони настоящей любовью, но эта любовь так и не стала моей жизнью. Потому что я боялась – твоего отца, той боли, которую я могла ему причинить, боялась разрушить то, что я создала, боялась признать, что я ошиблась. Я боялась нарушить установленный порядок, боялась начать все сначала, боялась, что ничего не получится, что все останется лишь мечтой. Но не прожить эту любовь было кошмаром. Ночью и днем я думала о нем, и я его себе запрещала.
Когда твой отец умер, страх остался – страх предать, страх за тебя. Все превратилось в бесконечную ложь.
Энтони любил меня так, как любая женщина мечтает быть любимой хотя бы раз в жизни. И я не смогла вернуть ему эту любовь – из-за трусости. Я прощала себе слабости, я находила удовольствие в дешевой мелодраме и не знала, что жизнь проходит слишком быстро, а я позволяю ей пройти мимо меня.
Твой отец был хорошим человеком, но Энтони в моих глазах был единственным: никто не смотрел на меня так, как он, никто не говорил со мной так, как он; рядом с ним ничего не могло случиться со мной, я чувствовала себя абсолютно защищенной. Он понимал каждое мое желание и не уставал выполнять их. Вся его жизнь была основана на гармонии, на теплоте, на умении давать. Он протягивал мне руку, а я искала смысл существования в борьбе и не умела принимать дары. Я струсила, я заставила себя поверить, что это счастье невозможно, что жизнь не может быть так сладка.
Единственную ночь мы занимались любовью; тебе было тогда пять лет. Я забеременела, но тогда не сохранила ребенка. Я никогда не говорила об этом Энтони, но уверена, что он знал. Он всегда все угадывал во мне.
Возможно, хорошо, что все произошло именно так, – из-за моей болезни. Но я все же думаю, что болезнь, может быть, не развилась бы, если бы я была в мире с самой собой. Все эти годы мы жили в тени моей лжи, я лицемерила с жизнью, и она мне этого не простила.
Вот ты и узнал намного больше о твоей матери. Я колебалась, говорить ли тебе, в очередной раз боясь осуждения. Но не я ли учила тебя, что худшая ложь – это ложь самому себе?
Существует так много вещей, которые мне бы хотелось разделить с тобой, но нам было отпущено мало времени. Энтони не стал тебе отцом из-за меня. Когда я узнала о своей болезни, было уже поздно отступать.
Ты найдешь массу всего в неразберихе, которую я тебе оставляю, твои фотографии, мои, Энтони, его письма – не читай их, они принадлежат мне. Они здесь, потому что я не могла решиться с ними расстаться. Ты спросишь, почему нет фотографий твоего отца, – я порвала все однажды ночью – я была в гневе на себя…
Я старалась сделать лучшее из возможного, любовь моя, лучшее из всего, что могла сделать женщина, какой я была, со всеми своими достоинствами и недостатками; но знай, что ты был моей жизнью, всем ее смыслом, самым прекрасным, что со мной произошло. Я молюсь, чтобы однажды и ты узнал это несравненное чувство – иметь ребенка; ты многое поймешь.
Моей самой большой гордостью было бы остаться твоей Мамой, навсегда.
Я люблю тебя.
Лили
Артур сложил письмо и положил на чемодан. Лорэн увидела, что он плачет, подошла к нему и вытерла слезы кончиком указательного пальца. Удивленный, он поднял глаза, и горе его было смыто нежностью ее взгляда. Потом палец Лорэн скользнул к его подбородку и приподнял его. Артур провел рукой по ее щеке, потом их губы соприкоснулись…
– Почему ты делаешь это для меня, Артур?
– Потому что я люблю тебя, и тебя это не касается.
Он взял ее за руку и повел из дома.
– Куда мы идем? – спросила она.
– К океану.
– Нет, здесь, – сказала она, – сейчас.
Она встала перед ним и расстегнула ему рубашку.
– Но как ты сумела, ты же не могла?..
– Не задавай вопросов, я не знаю…
Она заставила рубашку соскользнуть с его плеч, проведя руками по спине. Он почувствовал, что растерялся – как можно раздеть фантом? Она улыбнулась, закрыла глаза и в ту же секунду оказалась обнаженной.
– Мне достаточно было подумать о модели платья, и оно немедленно оказывалось на мне; не представляешь, как я этим попользовалась…
Она обвилась вокруг него и поцеловала.
В душу Лорэн проникло его мужское тело, а ее душа проникла в тело Артура – на миг объятия… Чемодан был открыт.
Глава 12
Инспектор Пильгез явился в госпиталь в одиннадцать часов.
Старшая по смене позвонила в полицию, как только заступила на службу, в шесть часов утра. Пациентка в коме исчезла из госпиталя, и речь идет о похищении.
Записку с соответствующей информацией Джордж Пильгез нашел на своем столе, когда пришел на работу, и пожал плечами, задаваясь вопросом, почему дела такого рода вечно сваливаются именно на его голову. Сорвав зло на Наталии, которая распределяла вызовы, поступающие в Центральную диспетчерскую, он развернулся на каблуках и отбыл. Начиналась плохая неделя. И она была лишь продолжением другой плохой недели, которая закончилась два дня назад.
В больнице Джордж Пильгез встретился со старшей медсестрой Ярковицки. Она увидела перед собой плохо выбритого мужчину, полноватого, но не лишенного элегантности.
– Это ужасно, – сказала она, – никогда ничего подобного не случалось.
Тем же тоном она добавила, что председатель административного совета госпиталя был вне себя и хотел бы повидаться с инспектором после полудня. Он должен вечером доложить о случившемся членам совета. «Вы ведь найдете ее, инспектор?»
– Возможно, если вы мне расскажете все с самого начала.
По словам Ярковицки, похищение произошло в момент смены служб. Вечернюю сестру еще не нашли, а ее ночная сменщица подтвердила, что во время обхода в два часа ночи место было пустым. Она подумала, что пациентка умерла, а постель еще не прибрали. Такова традиция – в течение двадцати четырех часов постель, на которой скончался пациент, остается незанятой. И только когда Ярковицки делала свой первый обход, она осознала всю драматичность происшедшего и забила тревогу.