ее зловещую: одной рукой человек себя душит, а другой пытается разжать сомкнутые пальцы.
Синдром чужой руки – это довольно редкий феномен, вызванный хирургическим рассечением или повреждением мозолистого тела мозга – пучка проводов (аксонов), которые соединяют правое и левое полушария. Он, однако, в гротескной форме иллюстрирует то, что происходит внутри всякого здорового человека каждую секунду его жизни. С той только оговоркой, что борьба протекает не между двумя руками, а многими миллионами и миллиардами, организованными в специфические армии и блоки из нервных клеток нашего мозга.
Представим типичную и всякому знакомую ситуацию, когда нам необходимо что-то сделать: например, взяться за учебу или работу. Мы сознаем, что это дело важное и благое и приступить к нему поскорее – в наших интересах. Мы также понимаем, что сам процесс, пускай и неприятен, но вовсе не так мучителен, как его избегание и последствия нашего бездействия. И все-таки мы никак «не возьмём себя в руки» – ходим кругами или лежим плашмя на диване, пока вдруг нечто внутри нехотя не переломится.
Несомненно, имело место внутреннее борение, однако кто с кем боролся? С одной стороны, можно утверждать, что мы сами есть множественный феномен, суммарный эффект работы многих процессов, и как раз они выясняли отношения между собой. С другой стороны, можно сказать, что помимо подлинного «Я», сознающего наш высший интерес центра психики, существуют иные внутренние и внешние силы, оказывающие на него влияние, но нам чуждые и часто ставящие палки в колеса.
Как раз вторая точка зрения являлась преобладающей бо́льшую часть истории человечества. По умолчанию, обыденное сознание, так же как философское и религиозное, представляют личность чем-то отличным от получаемого опыта. Нам кажется, что мы есть не сам опыт, а тот, кто его воспринимает – некий пассажир внутри тела, человечек внутри головы, который как в театре обозревает распахивающийся перед ним мир. Но тогда возникает много резонных вопросов, например, что в голове у этого человечка? Еще один? И так до бесконечности?
Это будто бы абсурдно – дробить сознание на части, каждая из которых распадается на еще более мелкие части, поэтому наше «Я», разумную душу, было принято толковать как субстанцию – нечто неделимое и единое. В «голове» этого волшебного человечка, нашей души, нет ничего, поскольку он нерасчленим на дальнейшие части или во всяком случае обладает четкой и иерархической структурой. Все же те противоречия, которые мы наблюдаем в своем поведении, вызваны внешними влияниями и ошибками суждения, а не внутренней борьбой.
На Западе изложенная точка зрения возникла при самом зарождении философии и отчётливо выражена уже Пифагором, который был, судя по всему, первым, кто объявил человека душой, пленённой внутри тела, духом, заключенным в темнице материи, из которой тот должен освободиться. Вскоре эти идеи были обстоятельно обоснованы Платоном, а затем развиты в неоплатонизме, гностицизме, христианстве – по сути, во всех заметных западных учениях вплоть до XIX в. За исключением буддизма, в традиции Востока преобладало аналогичное ви́дение, будь то египетская философия, зороастризм, даосизм или индуизм и йога. Внутри индивида имеется абсолютное духовное начало, отождествляемое с умом и соотносящееся с верховным Абсолютом. Именно оно есть наше подлинное и высшее «Я» – относительно неизменное и иерархически расположенное над чувствами и прочими аспектами психики, которые вносят сумятицу и сбивают с верного курса. Человек, следовательно, не должен забывать, что он есть это разумное и сознающее благо «Я», и оборонять себя от пагубных влияний чувственной реальности, следуя высшему голосу.
Кажется естественным и крайне комфортным предположить, что «Я» обладает цельностью и выстраивается вокруг единого центра. Стоит, однако, взяться за это утверждение всерьез, как возникает множество неразрешимых неувязок. Наблюдая за своим опытом, мы не находим в нем ни единства, ни постоянства, а только смену бесконечно малых психофизических состояний – мыслей, впечатлений, переживаний. В них нет никакого «Я» за исключением иногда посещающей нас мысли о том, что оно существует – и столь же быстро уносящейся прочь. Первое глубокое и систематическое осмысление этих обстоятельств было проведено Буддой, который в своей великой второй проповеди обратил внимание первых пяти учеников именно на этот факт. Она так и называлась – проповедь об отсутствии «Я», о не-Я – ан-а́тмане. Более двух тысячелетий спустя, в XVIII в., Дэвид Юм независимо пришел к очень схожей концепции на Западе.
Будда рассуждал в следующем духе. Наш опыт внутренне разнообразен, и в нем можно выделить пять групп феноменов: телесные, чувственные, восприятия, мышления и сознания. Мы не можем назвать цельным Я, центром нашего опыта, ни их все вместе, ни лишь какую-то одну группу, так как им присуще большое многообразие и непостоянство. Феномены опыта пребывают в беспрестанном потоке, они мгновенно сменяются и трансформируются: прогремел звук, пронеслась мысль, зажглось чувство, пережилось ощущение, дала знать о себе боль, сверкнул свет – и так без конца.
Нигде в этом потоке мы не находим субъекта, кроме как в виде непродолжительной мысли о субъекте, которую вскоре уносит течение вместе со звуками, красками и прочими элементарными психофизическими состояниями. Мы не есть наши мысли или чувства, наши восприятия, телесные ощущения или акты осознания. Мы не управляем их ходом, и они столь малы, эфемерны и текучи, что не могут претендовать на статус постоянного центра.
Но что же тогда – мы? Если подходить к проблеме в рамках классического понимания, то нас не существует. Есть только поток феноменов без их носителя, и наша личность суть процесс без лежащей под ним неизменной субстанции. «Я» – это не человечек, который пребывает внутри мира как исследующий его персонаж компьютерной игры, а сам этот мир, вся совокупность пребывающего в течении опыта.
Это можно пояснить на примере музыки. Музыкальная композиция представляет собой сочетание и чередование во времени разнообразных звуков, и ее цельность потому иллюзорна и условна. Наконец, у музыкальной композиции нет никакого «Я», которое бы проходило через все ее течение. Разумеется, звуки сливаются в общие паттерны и находятся в некоей последовательной гармонии, отчего мы можем сказать, что эта мелодия такова по своему духу, а иная от нее совсем отличается. Так и жизнь одного человека, подобно мелодии, отличается от жизни другого за счет разницы входящих в опыт компонентов. Но как музыка есть последовательность звуков без какого бы то ни было центра, так и человек есть процесс, своего рода эффект взаимодействия и чередования состояний опыта, а не их носитель.
Второй этап, после критики субстанциальности субъекта, наступил в XIX в. и связан с именами таких первопроходцев, как Ницше в философии, Достоевский в литературе и Фрейд в психоанализе. Их интересовала не столько структура опыта и то, есть ли у него носитель, а тот же вопрос применительно к желанию и поведению. Независимо друг от друга и под разными углами они увидели, сколь большое это упрощение – считать, что существует управляющий поступками разум, сознающий нашу пользу, и периодически осаждающие его чувства, влечения и ошибки суждения.
Человек на каждом шагу действует себе во вред, прекрасно это сознавая, делает то, что сам презирает, то, что противоречит его интересам. Разумные соображения потому вовсе не являются непременным центром поведения и иерархически не расположены выше прочих. Нет также и чувств, потребностей, влечений, которые бы имели однозначно преобладающее значение. В каждом человеке расклад и расстановка сил свои. Один способен отказаться от фундаментальных потребностей в безопасности, в еде и воде ради полового инстинкта или игры в рулетку. Другой пожертвует жизнью ради любви, третий любовью ради жизни, четвёртый поставит собственную разумную пользу надо всем.
Человек, выражаясь словами Ницше, только «общественный строй многих душ», где отдельные движущие нас аффекты и желания подобны мини-личностям. Гнев, зависть, ревность, любовь, ненависть, радость, отчаяние, решимость, колебание – это не состояния, в которых оказывается человечек внутри головы, субъект-субстанция. Это скорее поочерёдный выход на сцену различных «мини-субъектов», циркуляция которых и составляет внутренний опыт.
Для иллюстрации можно привести такую аналогию: в командном пункте нашей головы прямо перед пультом управления толпа мартышек каждую долю секунды затевает шумные драки и свары. Мартышка, которая побеждает, прыгает за пульт управления поведением и какое-то время силой исходящей от нее угрозы держит остальных в стороне. Но вот проходит немного времени, и ее стаскивает набравшийся сил конкурент. Тогда мы хотим уже не есть, а почитать книгу, не ругаться, а помириться, не спать, а бодрствовать. По законам нейробиологии только одна доминирующая потребность и программа может реализовываться в поведении в каждый взятый момент времени, поэтому за пультом всегда одна главная мартышка – специфическая нейронная сеть мозга.
Личность человека есть тогда что-то вроде статистического среднего из нрава мартышек, которые за этим пультом оказываются, она полицентрична не только с точки зрения восприятия опыта, но и мотивации. У нас нет центров поведения, которые обладали бы безусловным преимуществом, нет встроенной ригидной иерархии между ними, даже базовые биологические потребности могут быть легко подавлены иными потребностями вплоть до сознательного лишения себя пищи, питья, безопасности, удобства и чего угодно вплоть до жизни. Все зависит от конкретной расстановки сил в конкретной голове и исторической ситуации.
Исследуя внимательно роль чистого разума в этой игре, мы не можем не заметить, что он вообще не является силой, инициирующей поведение, не является игроком на арене. Разум лишь калькулятор – он ничего не хочет и не может хотеть по самой своей природе. Он снабжает своими вычислительными мощностями захватившую контроль потребность и верно служит ей, пока та у руля. Если вы хотите пить, разум будет искать способы удовлетворить это желание. Если вам вздумалось слагать стихи и писать картины – он озаботится и этим. Наконец, если вы хотите убивать или одержимы тягой к приему наркотика, он с такой же готовностью придумает, как это устроить.