предательство не есть некий высший вид злокозненности; это просто единственное подлинно аморальное явление, корнями в которое уходят все прочие.
По своей природе предательство представляет собой нарушение нами своего долга, отречение от собственных обязательств. Главный же долг человека есть всегда его долг перед самим собой. Утверждение это, однако, вовсе не является реверансом личному эгоизму. Дело в том, что приведение нами собственной жизни в порядок и ее здоровое развитие не есть только лишь в наших высших интересах – это в интересах всего общества и тех, кто вокруг нас. Лишь сильные и заботящиеся о себе люди способны менять этот мир к лучшему и лишь в них это желание может подлинно зародиться. Те же, кто пренебрегает обязательствами перед собой, опасны для окружающих не менее, чем для самих себя. Отдаваясь во власть подтачивающим их регрессу и энтропии, они подвергают свою личность порче, которая поселяет внутри озлобленность, ожесточение, инертность, отупляет и ослабляет. Скверна внутренних прегрешений неизбежно воплощается затем в поступках, становясь прегрешениями внешними, обильно сочась во внешний мир и отравляя все, до чего она касается, передавая эстафету деградации дальше.
Прежде чем стать предателями других, мы, таким образом, почти что всегда сперва многократно предаем самих себя. Описанная здесь ситуация ни в коей мере не является фигурой речи, а есть настолько точное описание положения дел, насколько это представляется возможным. Являясь вместилищем разнородных и разнонаправленных сил, человек отдает предпочтение тем, которые обеспечивают ему гомеостаз или толкают вниз, тем самым предавая конструктивные потенции собственного существа. По физическим законам как мира внешнего, так и внутреннего движение вниз, бездействие и разрушение всегда даются значительно легче движения вверх – им не требуется преодолевать гравитацию.
Проще потреблять, нежели создавать. Проще жертвовать будущим ради настоящего, нежели настоящим ради будущего. Проще немедленно удовлетворять свои желания, а не откладывать гратификацию. Проще повторять раз за разом уже известное, следовать проторенными путями, а не осваивать новое. Проще давать волю раздражению, барахтаться в тоске, разочаровании и находить себе оправдания, нежели научиться контролировать собственное сознание и методично менять жизнь к лучшему. Проще черпать наслаждение в иллюзиях (ибо они возводятся без труда) и садистском применении своей силы, а не создавать действительные основания для радости.
Регрессивные силы и формы поведения кажутся узкому мышлению средством избавления от бремени бытия, от присущего жизни страдания, так как каждое мгновение отказа от конструктивного усилия спасает нас от напряжения. Тем не менее всякая маленькая экономия, достигаемая подобным путем, берется в кредит у будущего с грабительскими процентами. Сберегая с каждым днем понемногу в счет дня завтрашнего, с течением времени мы оказываемся все глубже в долговой яме, спускаемся ниже и ниже. Место, в котором мы тогда обнаруживаем себя, есть место дурное – лучи солнца редко туда пробиваются, там холодно, мрачно и пусто, воздух сырой и нездоровый, потому и люди, живущие в этих измерениях, столь малопривлекательны.
В отношении к самому себе есть лишь один универсальный моральный принцип – не вступать в добровольной слепоте в союз с регрессивными силами собственного существа. Аморально лишь предательство своих конструктивных инстинктов и только поступок, являющийся результатом такового предательства себя, есть поступок аморальный. Предложенный подход к трактовке этической ценности действия можно назвать генетическим, ибо в нем моральный смысл деяния ставится в зависимость от лежащих в его основании движущих сил. Грубо резюмировать генетическое ви́дение критерия моральной ценности можно словами: «Хорош поступок, имеющий хорошую мотивационную основу».
В этом он противоположен консеквенциализму – определению этической ценности действия по последствиям: «Хорош поступок, который имеет хорошие результаты». Консеквенциализм тяготеет к точке зрения, что если наши решения имеют благие результаты, то они моральны. Напротив, поступки, приносящие дурные плоды и оканчивающиеся неудачей, имеют отрицательную ценность. Позиция эта проблематична, так как предлагает судить о действии задним числом, постфактум. Сама по себе, изолированно, она не дает никакого руководства в ситуации выбора, загоняя нас в некую временну́ю петлю, где мы должны решить, стоит ли поступать так или иначе, на основании знания последствий – или хотя бы своего прогноза по ним.
Кроме того, она пребывает в разладе со здравым смыслом и фундаментальными моральными интуициями человека. Всякому воображение может предложить сотни ситуаций, где дурные поступки могут иметь благой результат, не становясь от этого менее дурными. Когда наша глупость и испорченность вдруг по воле случая сыграли нам на руку, ответственность за это принадлежит фортуне и здесь нечего ставить себе в заслугу. С другой стороны, самые взвешенные решения и благие мотивы порой наталкиваются на сопротивление действительности и оборачиваются негативными последствиями. Но в том, чтобы потерпеть неудачу, нет ничего дурного, ибо ответственность за исход поступка принадлежит нам лишь частично.
Консеквенциализм тем не менее служит необходимым промежуточным этапом для оформления генетического подхода. Анализируя большую совокупность действий и их результатов, мы находим между ними общее, дистиллируем и вычленяем саму суть успеха и неудачи, прогресса и регресса. Вывод, к которому мы неизбежно приходим, состоит в том, что в основном те из них имеют благие плоды, которые имели благую основу – и наоборот. Это и дает нам надежный рабочий критерий, избавляя от необходимости каждый раз непродуктивно перегружать свою способность суждения скрупулезными расчетами последствий.
Одна из старейших формулировок сего наблюдения содержится в известных словах Иисуса из Евангелия от Матфея: «По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые». Иисус здесь, с позволения, несколько преувеличивает. Из дурного начала порой проистекает благой результат, а самая здоровая основа может породить беду. И все же это аномалии, а не правило.
Следовательно, этическое значение поступка связано не с последствиями, пребывающими в значительной мере вне нашей власти, а с движущим его истоком, конструктивными или регрессивными силами. Если мы следуем зову первых, то хоть это и не делает нас неуязвимыми для неудач и катастроф, вероятность успеха, как бы мы его ни трактовали, оказывается безмерно больше, чем если мы отдаемся на волю порчи и хаоса.
Генетическая концепция морали противоположна также содержательной, которая лежит в основе нашей цивилизации и самой судебной системы. Содержательный подход предполагает, что есть действия, которые вне зависимости от их истоков или последствий являются аморальными. Резюмируется он тавтологией: «Хорош тот поступок, который хорош», – и это тотчас проливает свет на его ограничения. Когда мы настаиваем, будто нечто хорошо само по себе, и не важно, каковы его мотивация или плоды, мы подвергаем поступок противоестественному изъятию из его жизненного контекста.
Содержательный ракурс восприятия морали возникает по итогам анализа последствий широкого набора действий, и те, чьи последствия полагаются по большей части полезными или дурными для общества, объявляются таковыми по своей природе. Причина, почему именно содержательная интерпретация лежит в основании судебных систем – в ее скорости, простоте и том факте, что содержание поступка, в отличие от генетической основы, намного легче эмпирически установить.
Мышление в подобных рамках, однако, оказывается сбивчивым и противоречивым, и человеческий ум инстинктивно сопротивляется его узости, применяя двойные и тройные стандарты. Если взять самый крайний пример, то хотя убийство повсеместно признается содержательно аморальным, в отношении его одновременно допускается множество нарушающих изначальную логику исключений. Так, во всех известных культурах убийство на войне, как и в ходе самообороны, одобряется или допускается, а непреднамеренное имеет иную степень тяжести, нежели преднамеренное. То же самое относится к любым иным действиям, которые оцениваются как абсолютно аморальные в свете содержательного критерия, однако в ряде случаев происходит стихийное переключение на другие способы оценки.
Описанное колебание между разными системами координат без способности примирить их или выстроить между ними иерархию изводит законодателей, философов и религиозных мыслителей уже второе тысячелетие. В особенности это свойственно для последних, которые до сих пор не могут выбрать между осуждением любой лжи и признанием допустимости лжи во спасение, осуждением любого насилия и оправданием насилия на войне, против еретиков, «во благо» всякого рода. Судя по всему, наша юридическая система может функционировать только в рамках преобладания содержательного подхода со всеми его упрощениями, погрешностями и парадоксами. Наша индивидуальная жизнь, впрочем, не может и не должна быть им ограничена, поскольку это притупляет взгляд и подрывает ее высшие возможности. Для нее идеально годится именно генетический подход.
Поступок никогда не оторван от порождающих его причин, и именно их понимание дает нам наиболее корректное ви́дение и надежное руководство. Интуитивно мы часто сознаем это и потому оперируем двойными стандартами при оценке содержательно идентичных действий. По этой же причине мы не осуждаем ни кровожадности хищных зверей, ни безобидности их жертв, ибо как первые, так и вторые сохраняют верность свой природе. Жестокость же людскую, как и порожденную слабостью людскую кротость, мы по всей справедливости считаем предосудительными, ибо коренятся они в предательстве. Мы не считаем аморальным и безумца, ибо он верен самому себе, поглотившему его безумию и не может отступиться от него. Мораль и аморальность есть там, где есть свобода выбора (по крайней мере феноменологически) между регрессивным и конструктивным, где есть выбор между верностью и вероломством.