яжении периода созревания и детство продолжается долго. У высокоразвитых существ – и в первую очередь, разумеется, у людей – доля инстинктивного поведения не так высока. В мозге присутствует огромное количество связей между нейронами, которые постепенно, под воздействием жизненного опыта образуют устойчивые нейросети – наше поведение, память, привычки, умения. Ценой крайней уязвимости молодых особей и сниженной доли автоматизма достигается необычайное умение приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, обучаться и совершенствоваться.
Напротив, у существ с малоразвитым когнитивным аппаратом доля врожденных моделей поведения чрезвычайно высока и их нейропластичность предельно ограничена. После появления на свет им требуется либо совсем немного времени, чтобы освоиться, либо оно не требуется им вообще. Насекомые и рыбы с самого момента появления готовы к любому повороту событий. Они уже «знают» и умеют почти все, что им в этом мире может понадобиться. Когда у жирафа рождается детеныш, он драматически обрушивается в бытие с высоты в полметра – и сразу оказывается на четырех ногах. Пару недель спустя – это уже полноценная и самостоятельная особь, умеющая все то же, что и взрослый жираф.
У столь сильной опоры на инстинкты есть громадное преимущество в скорости созревания, ведь в большинстве ситуаций, чем дольше животное не может позаботиться о себе, тем меньше вероятность, что оно останется живо и оставит потомство. Наконец, основная масса существ на нашей планете имеет слишком низкую продолжительность жизни, чтобы полагаться не на заложенные природой поведенческие и когнитивные шаблоны, а на индивидуальный опыт. У них нет для этого ни времени, ни вычислительного ресурса нервной системы.
Эволюционным недостатком низкой нейропластичности является практически полная неспособность существовать вне своей экологической ниши. Достаточно небольшого, но критического изменения окружающей среды, к которому поведенческие программы не готовы, и вид может полностью вымереть. Одновременно такая слабая изменчивость индивидуальных особей лишает виды возможности создания культуры, то есть системы передачи знаний следующим поколениям. Этим колоссальным по своим преимуществам достижением могут похвастаться лишь виды homo и в зачаточных формах, к примеру шимпанзе, у которых замечена передача навыков использования орудий между поколениями.
Нейропластичность, длительность созревания и положение на эволюционной лестнице в общих чертах совпадают. Для вступления в зрелость детенышам обезьян нужно в три раза больше времени, чем парнокопытным, человекообразным обезьянам – в три раза больше, чем обыкновенным, людям же в три раза больше, чем шимпанзе. Именно степень совершенства когнитивного аппарата позволила человеку добиться прорыва в эволюционной гонке, оставив прочие родственные виды далеко позади. Мы увеличили среднюю продолжительность собственной жизни в несколько раз, снизили детскую смертность в десятки раз, одолели огромный список некогда неизлечимых болезней. Мы достигли доминирования во всех средах и нишах планеты, приспособились ко всем условиям существования и начали осваивать космос.
Путь человечества не лишён трагедий, тупиков и блужданий кругами и вовсе не гарантированно продолжится успешно. Несмотря на это, недооценивать даже с сугубо эволюционной точки названные головокружительные достижения, что часто делается, есть очевидная слепота и отсутствие исторической перспективы.
Человеческий мозг представляет собой слоистую структуру, и чем глубже залегают его части, тем они обыкновенно древнее. То, что обеспечивает едва ли не весь объем нейропластичности и все наши высшие умственные функции, есть наиболее молодой и верхний его слой – кора, а если точнее, то «новая кора» – неокортекс. Особенно нужно отметить ее заднюю теменную долю, где в основном располагается языковая модель мира и осуществляется мышление.
Во-вторых, ключевую роль играет уже много раз упоминавшаяся префронтальная кора. Она занята не столько чистым ассоциативным мышлением, сколько прогнозированием и сравнительным анализом различных программ поведения и их исходов, а также запуском поведения по итогам выбора. Продвинутая конфигурация неокортекса, и прежде всего описанных выше областей, сделала возможным и наш разум, и культуру, ответственные за чудесные свершения человеческого вида.
Высокоразвитая кора мозга, однако, есть новомодная роскошь, которая имеется лишь у крошечной доли живых существ. Некогда она отсутствовала и у наших эволюционных предков, обладавших маленьким мозгом, а потому вынужденных ориентироваться в мире, полагаясь на грубоватые инстинктивные и поведенческие стереотипы. Ими всецело руководили структуры мозга, которые залегают под корой и в значительной степени располагаются в так называемой лимбической системе. Лимбическая система связывает воедино наши базовые биологические потребности и обслуживающую их эмоциональную жизнь. Она в несколько раз древнее и примитивнее неокортекса и в главных своих чертах сформировалась уже порядка 200 миллионов лет назад. Возникающие там эмоции и побуждения выполняют многие важнейшие функции нашего разума и коры в целом, но на более низком уровне качества.
Во-первых, хотя это прозвучит непривычно, «эмоции», как и разум, являются инструментом познания. Они реагируют на специфическую информацию и сообщают живому существу, как интерпретировать то или иное событие, навешивают на него особый ярлычок. Если мы чувствуем поток положительных ощущений, это информационный сигнал, сообщающий об успешности удовлетворения потребности или близкой перспективе такового. Напротив, страх, страдание, тревога говорят нам, что следует избегать породивших их обстоятельств. Показав, как относиться к тем или иным явлениям жизни, эмоции затем запускают соответствующее поведение – либо стремление, либо избегание во всем многообразии и сложности их форм.
С эволюционной точки зрения кора не только надстроена поверх лимбической системы, но и взяла на себя часть ее задач, вследствие чего в некоторых точках между ними образовалось пересечение и конфликт. Оценка одних и тех же событий формируется одновременно и в коре, и в лимбической системе. Поведение формируется одновременно и в коре, и в лимбической системе. У всех видов, кроме людей, первая так слабо развита, что хотя и неизменно участвует в разгорающихся спорах, но не имеет в них почти никаких шансов. Допустим, неокортекс шимпанзе, самого близкого к нам по смышлености родственника, сообщает ему, что все хорошо. В то же время эмоции трубят о беде и угрозе – и именно последние с неизбежностью одержат верх в выборе характера поведения.
Борьба разума и чувств или, если выражаться строже, разных познавательных и поведенческих блоков, есть нейробиологический факт. При приближении масштаба анализа, в нашей голове (как и в голове шимпанзе) в момент принятия решения происходит примерно следующее. Во-первых, что уже несколько раз описывалось, активируется вентромедиальная часть префронтальной коры, располагающаяся примерно в середине лба. Это, как уже упоминалось, агент эмоций и базовых потребностей внутри лобных долей, обслуживающий волю лимбической системы. Во-вторых, активируется дорсолатеральная префронтальная кора, локализованная на верху лба и по обе стороны от центра – самая разумная, холодная и трезвая часть мозга. В зависимости от того, что возбуждается сильнее, мы можем с большой точностью предсказать, какой характер будет у принятого решения.
Психическая жизнь человека имеет множество сходств не только с высокоразвитыми существами, обладающими сложной нервной системой. Мы едины со всем древом жизни и разделяем некоторые коренные проблемы существования даже с ночными мотыльками. Мотыльки, подобно многим насекомым, используют свет от ночных светил для навигации в пространстве. Их нервная система руководствуется следующим элегантным по своей простоте правилом – нужно прокладывать курс таким образом, чтобы лучи света попадали в глаз под углом, допустим, 30 градусов.
Благодаря этому, световые ориентиры позволяют им летать по практически идеальной прямой траектории, а также успешно возвращаться домой после завершения поисков пропитания. Луна и звезды, служащие ночным мотылькам надежными помощниками, расположены на очень большом расстоянии, поэтому все испускаемые или отражаемые ими лучи параллельны друг другу. Искусственные источники освещения, напротив, намного ближе – лучи из них выходят под углом, веерообразно. По математическим причинам это приводит к тому, что применение существующей уже 300 миллионов лет навигации по острому углу заставляет несчастных насекомых сужающимися спиралями нестись к самосожжению, стоит им только столкнуться с лампочкой или свечой.
Точно так же, как мотыльки, люди с трагическим постоянством суют голову в пламя и вредят самим себе, поскольку часть нашего аппаратного и программного обеспечения безнадежно устарела. Вместо когнитивного процессора коры мы руководствуемся мощностями карманного калькулятора древней лимбической системы. Содержа в себе врожденные шаблоны реагирования, она не чувствительна к нюансам конкретного положения вещей, обладает очень слабой обучаемостью и возникла в условиях, кардинально отличающихся от нашей теперешней жизни.
Из этого не стоит, впрочем, делать вывода, будто эмоции следует всячески подавлять и умерять, и дальше это станет еще яснее. Необходимо, однако, признать тот факт, что в точке, где функции коры и лимбической системы пересекаются (оценка и выбор программы, например), первая обладает стократ бо́льшими возможностями и эффективностью. Что означает действительно, а не в качестве романтической фигуры речи, руководствоваться «чувствами» и зовом сердца, инстинктами и нутряным чутьем, можно представить следующим образом.
Для этого требуется изучить клиническую картину людей с серьёзными повреждениями префронтальной коры или опухолями в ней. Продолжая порой жить еще десятки лет, они утрачивают способность к планированию, к какому бы то ни было качественному анализу ситуации, мышлению и взвешенному выбору. Более того, для них становится практически невозможной