– Я не слышу тебя, старая! – крикнула она, позволяя своему человеческому облику проступить сквозь бушующую воронку пыльного ветра. – Может, поднимешься наконец? Я устала тебя ждать.
Повторять ей не пришлось, Матильда зарычала, закружилась Вихрем, поднимая облака праха, затягивая их в себя. Она устремилась ввысь и налетела на зависшую во тьме Нинель, два их мертвых естества, столкнувшись, породили молнию, ослепительную и холодную.
– Слабой была, слабой и померла, девка, – шипела старуха. – Учила тебя, да видать зря. Забыла, кто тебе сопли утирал? Кто уму-разуму учил, а? Старая Матильда нужнее всех была, слезы вытереть да травок принести, чтобы ты дитя скинула. Помнишь?
– Замолчи! – Нинель взвилась к тяжелому небу, множа и разнося кругом разряды молний. – Это все из-за тебя… – Она задыхалась от ярости. – Ты сбила меня с толку. Ты направила против… против всех.
– Произнеси ее имя, девка. Нас скоро не станет, пока мы тут забавничаем. Позови ее по имени. Сестрицу названую, может, она и придет.
В один миг Нинель оказалась рядом со старухой, заключила ее сморщенное лицо в тиски бесплотных ладоней.
– Ты ничего не знаешь обо мне. Ты ничего не знаешь о том, как я жила. И чем. Ты мерзкая старуха и всегда ей была. И сдохла мерзкой старухой.
Матильда вырвалась и отлетела в сторону, хохоча и плюясь.
– Паучья подстилка! – завопила она, уходя к земле, проносясь по ней губительным ураганом.
Нинель проводила ее взглядом и бессильно сжала кулаки. Если бы только она могла убить гадину, то не задумывалась бы и секунды. Но, будь они смертны, первой, чью жизнь Нинель прервала бы, оказалась бы она сама.
Столько лет быть запертой в мертвом теле. Наедине с тяжелыми мыслями и виной. С памятью, что ее не щадила и заставляла терзаться. Нинель помнила все до мельчайших деталей. Балы в открытых садах, шорох бархата, нежность шелка, аромат чистого тела, умасленного благовониями. Ночи в Роще, когда она, нагая, знающая о своей красоте, входила в серебряный полукруг, предвкушая сладостный восторг от встречи с высшей силой. Ни один мужчина не умел возносить ее на высоту блаженства, схожего с тем, что она ощущала в крылатом сне. Хотя они старались, о, как они старались. Как она позволяла им стараться. Но даже он, всесильный Правитель, уступал в этом Божеству.
Все обернулось прахом. Одна только память осталась живой и ясной.
Всю жизнь до Огня, с ее пиршествами и негой, Нинель боялась старости. И этого с ней не случилось. Впору рассмеяться, и она смеялась. Долгие годы хохотала, разнося в пыль целые города уцелевших. Пока с ужасом не поняла, что уподобляется сумасшедшей старухе.
«Нет уж, дорогуша, – подумала она тогда, – разум еще пригодится тебе. Когда придет пора заслужить смерть».
Пора пришла. Смерть была так близко, только протяни руку. Попроси о ней спящую в этих землях Рощу. Только просить будет другая – молодая, сильная, живая. Та, которая вознесется на вершину блаженства, опадая к серебряным ногам Божества. Пока она, Нинель, будет снова и снова сталкиваться мутным ветряным боком с теми, кого не убить.
Она посмотрела туда, где разгоралась настоящая битва. Немыслимой высоты смерч, непроглядно черный, будто созданный из ночной тьмы, носился над пустыней, порождая все новые вспышки, собирая тяжелые тучи над оазисом.
Остальные Вихри силились ему помешать, но их попытки вызывали в Нинель мрачную ухмылку. Рядом с грозной мощью Газула даже Корбун, обернувшийся серебряным ветром, казался беспомощным. Старик уносил полнящиеся ядовитой водой облака в сторону, но они тут же возвращались обратно, гонимые волей смерча.
На земле серой тряпкой лежала Эалин. Газул смел ее, даже не заметив. Над ней склонился Генрих. Сколько смертей еще должно случиться, чтобы этот безответно любящий пережил свою любовь? Нинель не знала. Ей казалось, что она и не умеет любить ничего, кроме Рощи. Никого, кроме неназванного. И плевать, что кричала сумасшедшая старуха. Между тем, как ее тело сплеталось с чужими телами, и сердцем, разбивающимся на осколки при едином взгляде в серебро глаз Божества, была пропасть. И не нашлось таких крыльев, чтобы ее преодолеть.
Яркая молния полоснула небо, пронзая тяжелую тучу. Казалось, она застонала, будто живая, готовясь пролиться ядовитой водой. Туда, где прятался в ущелье оазис. Нинель зависла в воздухе, не зная, к кому примкнуть в этой битве. Подумав немного, она решила не вмешиваться. Исход был близок, как никогда прежде.
Алиса ступала по влажному песку, прижимая к груди притихшего Чарли. Лис так и норовил лизнуть ее в щеку, ворча что-то, опасливо прижимая большие уши к голове. Он чуял ее тревогу, храбро предлагая разделить все горести на двоих, и от этого сердце Крылатой полнилось нежной грустью. Вот еще пара шагов, несколько слов, обращенных к Вестникам, и ей придется выпустить мягкое тельце лиса из рук, передав его заботам Сильвии, и уйти в крылатый сон.
Глупо было бы надеяться, что после волны огня, обрушившегося на варваров, кто-то будет ее останавливать, – это Алиса понимала ясно. Но страх быть отвергнутой остальными словно подернулся все тем же тяжелым пеплом. И лишь Чарли, доверчиво прижимающийся к ней, связывал теперь Алису с настоящим.
Потому она не страшась вошла в оазис, предчувствуя, что увидит там. На сером валуне у самого входа скорчилась Юли. Она прижимала к лицу ладони, что-то беззвучно шепча, раскачиваясь и всхлипывая. Лин стоял над ней, поникший и замерший, не решаясь прикоснуться к острому плечу девочки. Вымазавшийся в саже, с обожженным лицом, измученный, он еле держался на ногах и не поднял глаз на Алису.
Крылатая прошла мимо, сдерживая дрожь в теле. Больше всего сейчас она боялась выдать собственный страх, сомнения, что ее одолевали. Ее народ был в смятении, ему предстояло решить – верить ли Жрице, веровать ли в благость Рощи или нет. От того, прямо ли держит она спину, бесстрашно ли смотрит на остальных, зависело, что выберут они, новые люди нового мира.
Крылатая вышла на середину площадки, поросшей мягкой травой, и огляделась.
Чуть в стороне, спиной к ней, стояла Сильвия. Осторожными движениями девушка обтирала обожженное лицо Сэма, который болезненно морщился, но терпел, не произнося ни звука. Они словно не замечали вернувшуюся Жрицу, занятые своей болью.
Один лишь Освальд, продолжавший сидеть у давно потухшего костра, смотрел прямо на Алису. Холодные глаза его пронзали ее насквозь. Во взгляде Крылатого читалось торжество. Он кривил губы, потирая костяшки пальцев о колено, и весь его вид кричал: я знаю, что ты боишься, я знаю, что ты сомневаешься, я знал, что так будет!
В горле у Алисы пересохло, слова, что она так тщательно подбирала, пока шла сюда, вылетели у нее из головы.
«Скажи им, что они спасены силой Рощи», – подсказал ей Алан.
Серебряное дерево, от которого Алису отделял весело журчащий ручей и кострище, взволнованно шелестело листвой, наклоняясь к ней, протягивая ветви. Крылатая судорожно сглотнула и уже хотела было начать говорить, но в этот миг в рассветной тишине ущелья раздался голос Сильвии.
– Что там случилось на самом деле? – спросила она, наконец оборачиваясь к Алисе.
– Мы спасены… – только и сумела выговорить Крылатая, понимая, что это совсем не те слова, что хотели услышать Братья. – Силой Рощи, что мне даровали… Мы спаслись от варваров. Их больше нет.
– Так это правда? – По лицу Сильви пробежала судорога, исказившая правильные черты девушки. – Ты… сожгла их? Как же так…
– У меня не было выбора, – ответила Алиса, почувствовав, что ей не хватает воздуха.
«Не говори им этого! – лютовал в ее голове Алан, но она почти его не слышала. – Они не должны знать о наших сомнениях! Мы – их сила, мы – их защита! Ты все испортишь…»
– Я не хотела, я не знала, Сильви! – дрожащим голосом прибавила Алиса, чувствуя, что слезы захлестывают ее, мешая говорить. – Это было сильнее меня… Алан старался помочь, он не видел иного выхода. Мы не защитили бы ни себя, ни его. Варвары смели бы все живое. Что еще было делать?
Сильвия выслушала ее, сморщившись, как от боли. Но, едва замолчав, Алиса с облегчением увидела в глазах Крылатой отблески понимания. Алан продолжал вопить, но теперь она не желала его слушать. Если бы Братья принялись кричать, если бы в страхе отпрянули, как только она приблизилась к ним, она сумела бы оставить их позади, уйти в сон, так, как решила. Но жалость, смешанная с разочарованием, выбила почву из-под ног Алисы.
– Какое же мы тогда благо? – чуть слышно откликнулась Сильвия. – Ох, Алиса… Мы даже здесь слышали, как они кричали. Можно ли так поступать с живыми?
– Ты их просто не видела. – Сэм осторожно сжал девичью ладонь в своей. – Их было много, слишком много, чтобы мы могли с ними справиться. И они бы нас не пожалели. Их бы не тронули наши страдания. Алиса спасла и Рощу, и нас. Не дело обвинять ее теперь.
Он говорил это решительно и хмуро, поглядывая на остальных. Сильвия потупила взгляд и, ничего не сказав в ответ, отошла от него. Лин даже не шелохнулся, продолжая стоять у камня. Одна лишь Юли оторвала ладони от заплаканного лица, вслушиваясь в слова великана, и, когда тот замолчал, прошептала:
– Я слышу их крики. Они все еще кричат. Пламя вгрызается в их кости, пожирает тела, разрывает их на части, будто голодный зверь. Огонь еще слепит им глаза, хотя от глаз этих остался лишь прах. Вся пустыня полнится их криками, их смертью.
Алиса закаменела, чуя, как обжигают ее слабые отзвуки того, что слышится сейчас Лекарю. Того, что бушует в слабом теле девочки, призванной спасать от гибели страждущих, а не потворствовать их страшной смерти.
– Я не хотела, – чуть слышно произнесла Алиса.
И Алан всколыхнулся в ней волной темной ярости. Венок, о котором Жрица успела забыть, тяжелый, налитый обжигающей силой, сдавил ей голову так, что шипы вонзились в виски. Роща лютовала в ней так зло, что было не различить голосов. Они слились в один протяжный рык, подминая Крылатую под собой, заставляя ее склонить колени.