Главное, чего я хочу от других барабанщиков, – чтобы они отрывались. Чувак, ты же барабанщик – ты самый крутой в этой гребаной группе. Веди себя так, будто ты очень рад здесь быть, и дай мне повод на тебя посмотреть.
Что касается моей ударной установки, то в этом вопросе я всегда был минималистом. Я не пользуюсь двойной бас-бочкой. У меня один том-том, один флор-том, малый барабан и бас-бочка. (И иногда дополнительный малый барабан.) В некотором смысле это ограничивает мои возможности, но я всегда хотел добиваться большего, имея как можно меньше: играть на небольшой установке как можно круче. И, когда я только начинал, я всегда сам устанавливал барабаны. Мне не хотелось таскать с собой в клуб огромный чемодан. Я хотел ставить небольшую установку, не волноваться об этом и наслаждаться игрой.
Я начал помогать Трэву с барабанами, когда он играл в Aquabats, и остался с ним, когда он перешел в Blink-182. Несколько лет спустя я начал ездить с ним на гастроли в качестве техника – я был с ним дольше его жен, менеджеров и звукозаписывающих компаний. Забавно, но это правда. Мы побывали во всех уголках планеты, и, где бы мы ни были, везде мир вращается вокруг игровой доски.
Когда мы только познакомились, Трэвис играл на маленьких тугих барабанах с высоким звуком – и играл очень быстро. Из-за его манеры игры людям всегда казалось, что он по жизни шумный человек, а на самом деле он тихий, несколько закрытый парень. В Blink-182 у него никогда не было микрофона на сцене. Поэтому на концертах Марк или Том спрашивали у зала: «Эй, все хотят услышать, как говорит Трэвис?»
Толпа одобрительно кричала, и кто-нибудь подносил Трэвису микрофон, а тот говорил: «Привет». И люди просто с ума сходили. Они никогда не слышали, как он говорит, так что это всегда было здорово.
Он очень сосредоточенный человек. В жизни есть место удаче, но то, что у него есть, не свалилось на него с неба. Он определенно тот поросенок, который построил домик из кирпичей, а не из соломы. Когда он пришел в Blink-182, Марк с Томом шутили: «Наконец-то у нас в группе появился музыкант!»
У Трэвиса по-прежнему барабаны с высоким звуком – не таким высоким, как раньше, но более высоким, чем у большинства барабанщиков. Это пошло еще из марширующего оркестра: таким образом его игра словно прорезает общее звучание. Он часто играет сложные, быстрые партии, и на высоком звуке слышно, что у него получается гораздо лучше, чем на пониженном звуке, где это получилось бы мягко и неряшливо.
У нас довольно простая установка по сравнению с инструментами многих других барабанщиков. Трэвис не устанавливает инструменты, которыми не пользуется. Для концерта с диджеем мы обычно берем барабаны поменьше. Для большого рок-концерта – побольше, но установка та же самая. Для Трэвиса не существует желтого света: либо красный, либо зеленый, – и всегда, когда он работает, он выкладывается на 100 процентов.
Большинство барабанщиков устанавливают свои барабаны под наклоном к себе – так легче по ним бить. Но я всегда ставлю их ровно, вероятно, потому, что привык так играть за многие годы в оркестре[14]. Есть еще несколько барабанщиков, которые так делают, – Стюарт Коупленд ставит их почти ровно. Микки Ди ставит ровно. Майк Бордин, который играл с Faith No More и Оззи Осборном, тоже ставит ровно. Но у нас маленький клуб. Когда ребята становятся постарше, они начинают наклонять барабаны, чтобы не делать лишнюю работу. Когда я играю на чужой установке, наклоненные барабаны оказываются очень удобны, и я понимаю, почему люди так делают.
Тарелки у меня чертовски высоко – когда другие садятся за мой инструмент, то спрашивают, как я вообще до них достаю. Первым делом они наклоняют барабаны и опускают тарелки. То, как я устанавливаю инструменты, усложняет мне игру, но я всегда так делаю. Мне странно, когда я что-то меняю, как будто я еду на «Форде» вместо «Шевроле».
Я знаю, что делаю то, чего не должен делать, когда играю: размахиваю руками, бью в барабаны слишком сильно, и правильнее по технике было бы держать палочки пониже. Конечно, я мог бы сесть за инструмент и играть как самый техничный в мире монстр. Но вам скоро стало бы скучно, как и мне. Я играю так, как играю, потому что это сложнее, интереснее и, что самое главное, веселее.
Я уже так давно играю, что запястья у меня очень громко хрустят. Перед выступлениями я обычно немного разминаюсь и разогреваюсь часа полтора. Полчаса я играю на тренировочном пэде, чтобы почувствовать себя свободно, а потом еще целый час либо на пэде, либо на обычной установке. После этого я выхожу на сцену и отыгрываю концерт, так что всего я играю три часа. Как только начинается шоу, я попадаю в другой мир. Я отключаюсь и не думаю: я просто играю на барабанах. Если я начну думать – о барабанах или о чем-то еще, – то не смогу быть в моменте и, вероятно, сыграю не очень хорошо.
Для меня нет ничего необычного в том, чтобы уйти со сцены и увидеть на руках кровь, особенно спустя неделю или пару недель гастролей. Я мог бы сразу забинтовывать руки, но мне всегда нужно ускоряться. Раньше я закрывал раны суперклеем, а теперь друзья дают мне хирургический клей. Это всего лишь часть работы, и я не люблю жаловаться. Как я всегда говорю: всем плевать, жги дальше.
Особенно это верно для игры на барабанах. Я с нетерпением жду долгих поездок на автобусе в турне, потому что знаю, что смогу играть без перерывов. От моего дома до Сан-Франциско семь часов дороги? Отлично, это значит, что у меня много времени позаниматься. Я часами сижу за пэдом с метрономом. Иногда я делаю тренировки на скорость: когда я так делаю, добавляю себе еще пять ударов в минуту[15]. Сейчас, когда я пробую дойти до 250, я начинаю отставать через сорок пять секунд, поэтому не двигаюсь дальше, пока не смогу выполнять упражнение в течение минуты. Как только я заканчиваю работу с метрономом, я начинаю играть в два раза быстрее.
Так я развиваю выносливость для игры с такими агрессивными группами, как Transplants, у которых во многих песнях 210–220 битов в минуту. Многие барабанщики выходят из себя, когда им приходится играть под звуки специальной записи с компьютеризированным метрономом. Но я занимался с метрономом с детства, поэтому он мне всегда нравился. Я говорю другим барабанщикам, что они должны подружиться с метрономом.
Подростком я часами играл под разные записи, а это не так уж отличается от игры под метроном. Я учился играть под записи Van Halen, King Diamond, Run-D.M.C. или Beastie Boys, а потом мои сестры включали, например, Дженет Джексон или Мадонну. Я многому научился, играя под все эти альбомы, даже те, в записи которых не участвовали барабанщики.
Какой бы у тебя ни был инструмент, если любишь его, то не перестаешь учиться. Я часами торчу у себя в репетиционной комнате и именно там придумываю новый материал для будущих проектов. Или часами играю в сумасшедшем темпе, который мне, вероятно, никогда не понадобится, просто чтобы бросить себе вызов. Сейчас я заново учусь играть весь свой материал, используя левую руку в качестве ведущей вместо правой. Даже если я не буду постоянно пользоваться этим навыком, когда-нибудь он мне пригодится – и, поскольку я тренировался, мне будет легко. Если занимаешься боксом или скейтбордом, можно добиться большего, если ставить в позицию ведущей разные ноги. (Скейтеры называют противоположную позицию «гуфи».) Если научиться быть амбидекстром, или гуфи, при игре на барабанах – это может привести к чему-то новому, а развитие никогда не заканчивается.
Для того, кто любит свое дело, быть посредственным недостаточно. Не обязательно быть лучшим в мире, но нужно быть лучшей версией самого себя.
7. California Babylon
Я хотел показать Марку и Тому, что я посвятил себя Blink-182. Они жили в Сан-Диего, и я решил, что тоже должен там жить. Я подумал, что мне не придется тратить столько времени на дорогу: каждый раз по два часа ехать на репетицию, а потом еще столько же обратно домой. Весной 1998 года я нашел квартиру в Карлсбаде, примерно в получасе езды к северу от города, и переехал к своим друзьям Бренту, Адаму и Порно Питу. Карлсбад был тихим городком – там много пенсионеров и семей военных, – но мы превратили свой дом в рай для холостяков. Угарные вечеринки, повсюду «Кадиллаки», голые девушки, разгуливающие по дому в четыре утра, громкая музыка – это было потрясающе.
Так продолжалось около двух с половиной недель, а потом домовладелец прислал нам уведомление о выселении.
Трэвис поджег мне подмышку. Я всё время спал на полу, лежа на спине. И вот однажды утром я просыпаюсь, а у меня под мышкой волосы горят. Он сидел и смеялся, а я начал гоняться за ним по дому. Я запер его за тяжелой стальной дверью. Он задыхался и кричал, чтобы я перестал, но при этом продолжал смеяться, и от этого было только хуже. Я всё кричал: «Волосы у меня под мышкой! Давай я твои тоже подстригу!» – «Не-е-е-е-ет!»
Когда нас выгнали из квартиры в Карлсбаде, мы впервые по-настоящему поссорились. Мы стали обвинять друг друга, но виноваты были оба. Когда он был на гастролях, я приглашал домой кучу людей, и в конце концов кто-нибудь не проявлял уважения. Наши соседи были законченными придурками: они злились, потому что Трэвис мыл свой «Кадиллак», а в нашем жилом комплексе нельзя было мыть машины. Или я бегал по комплексу голым, чтобы меня приняли за умственно отсталого, а меня за это арестовывали.
«Я даже здесь не бываю – я всё время на гастролях, поэтому в выселении виноват ты».
«Нет, причина в том, что ты трахаешь девочек с открытыми окнами».
Мы поссорились и на какое-то время пошли каждый своей дорогой.
Я воспринял выселение как знак того, что если Blink-182 мне и подходит, то Карлсбад – нет. Я вернулся во Внутреннюю империю. Оказалось, что мне не нужно жить рядом с Сан-Диего, потому что Blink-182 не репетировали. Вообще. От меня требовалось только сесть в автобус, когда начнутся гастроли.