В то время я тусовался со многими рэперами: Джермейн Дюпри и Нелли хотели, чтобы я сам встал к микрофону. Они говорили мне: «Чувак, тебе нужно записать рэп-альбом. Мы напишем тебе песни и что хочешь – тебе нужно только записаться». Я отвечал: «Черт возьми, нет. Я барабанщик, чувак. Я хочу играть на чертовых барабанах». Может, я и мог бы это сделать, но мне не хватало страсти – записывать биты мне казалось веселее, чем становиться к микрофону. Я ни секунды не собирался заниматься тем, что не мое. И в то время рэп по-прежнему был гангстерским жанром. Мое авторство упомянули в своих песнях разные рэп-исполнители: Lil Wayne, T.I., Too Short, Gucci Mane, Dem Franchize Boyz, Shop Boyz. У меня от этого просто крышу сносило. Я всегда любил хип-хоп так же сильно, как и рок, и было удивительно приятно стать частью этого сообщества. Я решил, что и правда хочу записать альбом, хочу спродюсировать все песни и хочу играть в нем на ударных – и чтобы в нем участвовали все мои любимые MC.
Иногда я уходил из студии и думал: уф, получилось не очень. В другой раз я думал: да это же лучшие биты, которые я когда-либо записывал. И каждый день появлялись всё новые артисты. Ти-Ай приезжал в город и говорил: «Эй, я выступаю у Джея Лено и хочу, чтобы ты сыграл со мной». Джейми Фокс: «Привет, я выступаю на церемонии вручения наград «Би-И-Ти» и хочу, чтобы ты сыграл со мной».
Если в это время я работал в студии, то днем Лил Крис развлекал этого артиста, а потом привозил его ко мне поздно вечером. У нас была целая система: каждый день к нам кто-нибудь приходил. Так вот, летом 2008 года я записал «Fuck the World» с Баном Би и Бини Сигелом[50]. А еще «Can a Drummer Get Some» с Геймом, Swizz Beatz, Риком Россом и Лил Уэйном.
Я уже не играл в Blink-182 и Transplants, но по-прежнему жил мечтой. Парня, который вырос на музыке Beasties, Whodini и KRS-One, Джей-Зи приглашает сыграть в альбоме Бейонсе. Во многих отношениях то, что блинки распались, привело и ко многим положительным изменениям. Я обожал эту группу, но в ней моя карьера была одномерной: я играл в Blink-182 и гастролировал, и всё. Группа была как пятое колесо, без которого я не мог ездить сам. Когда ее не стало, мне пришлось научиться жить самостоятельно. Во многом это напоминало период, когда умерла мама: я во многом от нее зависел, а потом мне пришлось повзрослеть.
Марк и Трэвис тогда как раз купили себе студию в Северном Голливуде – я пришел на собеседование со звукорежиссером Крисом Холмсом, когда они еще только начали ее обустраивать. Он сказал: «Можешь остаться, если хочешь». Я был на подхвате: красил стены, укладывал проводку, выносил мусор, ходил за кофе.
Предыдущий владелец оформил студию в каком-то психоделическом клоунском стиле. Там было очень-очень странно.
И сбоку от туалета была такая странная кладовка. Теперь там живут барабаны – как будто их недостаточно во всех остальных местах. Но, когда мы туда въехали, в кладовке с потолка свисала лампочка, а на полу лежал грязный матрас. Это было отвратительно – напоминало маленькую странную комнату для изнасилований.
Примерно на середине записи альбома +44 пришел Скинхед Роб и стал играть, а Трэвис добавлял ударные. Мы оборудовали еще одну комнату, и они стали искать звукорежиссера. Крис Холмс оказал мне большую услугу, сказав: «О, этим может заняться Джеймс».
Как-то вечером в студии было полно народу – я пытался работать, но понял, что поплыл, потому что вокруг все курили. Я развернулся, а на столе позади меня – деньги, пушки и наркотики: и всего этого большие кучи. В Лос-Анджелесе я еще не освоился – сам я из Вермонта – и не знал, что предпринять, поэтому просто уткнулся обратно в работу.
Как-то раз к нам приходил Ту Шорт. Мы с ним работали, а потом ни с того ни с сего я понял, что мы говорим о том, как устроить с девушками секс втроем. Я подумал, что он дает отличные советы – если кто и понимает в тройничках, то это, пожалуй, Ту Шорт.
Марк любил приходить по утрам и работать над песнями +44. Трэвис появлялся чуть позже. А если мы занимались хип-хопом или проектом Expensive Taste, то они приходили поздно. Я был на месте в семь-восемь часов утра, чтобы подготовиться к приходу Марка, а если запись затягивалась, то уходил около четырех утра. В музыкальном бизнесе это нормальное явление, но мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Я смирился с тем, что провожу много часов подряд за работой, и решил, что есть большая разница между жалобами и простым ворчанием.
Трэвис захватывал в студии всё больше и больше пространства – он постоянно раздвигает границы. Часто он занимался своими проектами в обеих комнатах. А потом он стал звать туда работников «Famous», чтобы постоянно с ними взаимодействовать.
Семейная жизнь с Шэнной тоже изменилась: я всю ночь работал в студии, а она думала, что я с кем-то трахаюсь. У нас в течение долгого времени были большие проблемы с доверием, а потом она стала странно себя вести, из-за чего мы крупно поскандалили. (Одна ее подружка постоянно провоцировала наши ссоры, и это только всё усугубляло.) Я сказал Шэнне: «Знаешь что? Можешь съехать. У нас ужасные отношения, и с меня хватит».
Она произнесла: «Прости меня, – и разрыдалась. – Я уже пару недель хочу тебе кое-то сказать. Я беременна. Я так странно себя вела, потому что хотела устроить сюрприз». Она открыла дверь в ванную комнату, а там были сотни розовых воздушных шариков, розовые цветы, розовый торт. Шэнна говорит: «У тебя будет девочка, Трэвис». Я тут же растаял и снова стал самым счастливым будущим отцом.
Я заново влюбился в Шэнну, узнав, что она носит нашу малышку. Я легко забыл о наших проблемах, потому что взволнованно ждал появления девочки. Я очень долго обустраивал ее комнату. Я уже знал, каково быть отцом мальчика: когда Лэндону исполнилось два года, я научил его писать на улице[51]. Но я знал, что с девочкой всё будет по-другому. Мне предстояло многому научиться, и я с нетерпением ждал ее появления на свет. Во время обеих беременностей Шэнны я читал книгу «Будущий отец», чтобы узнать, что именно каждый день происходит у нее в утробе.
Алабама родилась в канун Рождества 2005 года[52]. Она появилась на свет и сразу же уставилась на меня своими огромными глазами: не плакала, просто спокойно смотрела на меня подолгу, даже не моргая. Меня это почти пугало. Я знал, что у нас с ней проблемы, с самого первого дня. Когда я укачивал ее перед сном, то слушал песню «Isn’t She Lovely» Стиви Уандера на повторе и иногда даже храбро пытался подпевать.
С самого рождения Лэндона и Бамы я понял, что несу ответственность за то, какими они станут. По этой причине мне хотелось проводить с ними каждую свободную минуту. Я никогда не понимал, что такого сделал, чтобы заслужить эти очаровательные создания. Я был так горд и счастлив стать их отцом. С этого момента я хотел быть настоящим образцом для подражания: я хотел быть первым, кого они видят, когда просыпаются, водить их в школу и укладывать спать. Я стал лучше питаться, каждый день заниматься физкультурой, и, несмотря на то, что я по-прежнему злоупотреблял таблетками – я был наркоманом, – я всё равно искал способ стать лучше и завязать. Это постоянно давило на меня.
Когда мы вернулись домой, я поверить не мог, что теперь у меня маленькая девочка. Уже в детстве у нее была красивая круглая попка. После всего того дерьма, что я вытворял с девушками в своей жизни, я понял, что буду проклят за это. Маленького мальчика учишь защищаться, заботиться о сестрах, быть жестким. А маленькую девочку с первого дня ее жизни стараешься оберегать. Это самое странное. По сей день, когда я обнимаю Лэндона, он делает мне захват – мой мальчик, – ему нравится играть жестко, но я по-прежнему его часто обнимаю и целую. А Бама просто обнимает меня в ответ, повиснув на мне и обхватив ногами, и говорит: «Папочка». Когда появился Лэндон, я почти сразу уехал на гастроли, и нам обоим было тяжело, а с Алабамой я смог проводить больше времени. Поэтому она ползала за мной по всему дому и говорила: «Папа, папа, папа». А как только она научилась ходить, то привязалась ко мне как маленький хвостик. Когда Бама капризничала перед сном, я сажал ее на велосипед, пристегивая к специальному сиденью, и катал вокруг дома, отчего она сразу засыпала. Я едва отъезжаю от дома, а она уже спит.
Когда кто-то из детей просыпался ночью, я разрешал им спать у меня на груди. Иногда я даже будил их, а потом укладывал вместе с собой. Пока я был рядом, всё шло отлично – а когда я уезжал, Шэнна с трудом могла уложить их в кроватки. И, поскольку мы с ней не ладили, она злилась, что я беру детей в постель, – ей хотелось, чтобы мы чаще бывали наедине, а меня больше заботило отцовство.
Первый год нашей жизни с Шэнной прошел как в кино. Пока она носила под сердцем малышей, всё было просто волшебно. Когда родились наши дети, это были самые счастливые моменты в моей жизни. Но остальная часть наших отношений превратилась в головную боль. В браке с Шэнной я сыграл одни из лучших концертов в своей жизни – так сильно она меня бесила. Я подсел на эти ощущения – их ничем не заменишь.
Мне казалось, что после реалити-шоу Шэнна изменилась. Ей хотелось быть актрисой, и я чувствовал, что ее поведение наиграно, что она вытворяет всё это на камеру – чтобы привлечь внимание, а может, у нее просто драматический характер. Реалити-шоу превращалось в варьете – и перед камерой она вела себя со мной не так, как в жизни, а потом стала и в жизни вести себя неискренне. Я сказал Джесси, продюсеру шоу: «Давайте покончим с этим, пока всё не стало совсем некрасиво». Мне казалось, что съемки меня не изменили: я обращал на камеры не больше внимания, чем на каких-нибудь мух на стене, и продолжал жить и заниматься музыкой так же, как и раньше.