В июле Blink-182 отправились на гастроли в честь воссоединения в Лас-Вегас. У нас не было особой постановки: ни масштабного светового шоу, ни таинственного клавишника на сцене, ни гитариста за кулисами. Большинство рок-групп сейчас выступают именно так. Нас было всего трое, и мы делали то, что должны были делать. В тот вечер мы с группой играли в «Hard Rock Cafe», а потом мы с Адамом выступали на афтепати в ночном клубе «Рейн» и исполняли все свои ремиксы с «Коачеллы», только в обратном порядке. Мы просто отжигали.
Мы с Адамом ушли со сцены, и руки у меня были все в крови, потому что за один вечер я играл больше четырех часов. После шоу мы несли всякую чушь и развлекались как могли, а потом Адам сказал: «Трэв, всё плохо, чувак. Мне хочется упороться наркотиками и послать все к черту». Я подумал, он имеет в виду, что ему плохо после авиакатастрофы, то есть еще не пришел в нормальное психическое состояние. Мы оба были психологически травмированы, но в тот момент Адаму было хуже, чем мне. Когда он это сказал, я вспомнил, как он приходил ко мне в репетиционную комнату, где лежали кучи травки, брал травку, окунался в нее лицом, вдыхал запах и говорил: «Когда-нибудь, в один прекрасный день… Я смогу выкурить косяк на пляже». Он знал, что у него зависимость, – когда он употреблял много наркотиков, его вес перевалил за сто тридцать килограммов. Он знал, во что превращается его жизнь, когда он теряет контроль, поэтому я не думал, что мой друг и правда хочет «упороться наркотиками и послать всё к черту», – но это были последние слова, которые я от него услышал. Они всё звучат и звучат у меня в голове.
Следующие пару недель я гастролировал с блинками. Я написал в «Твиттере», как здорово снова давать концерты со своими братьями. Адам оставил комментарий: «Надеюсь, это не значит, что мы с тобой больше не будем играть, бро. Я знаю, что тебе нравится играть с ними больше, чем со мной, но надеюсь, мы еще выступим вместе».
Я ответил: «Ты шутишь, бро? Я обожаю с тобой играть. И ни на что на свете не променял бы нашу музыку. Я просто говорю, как хорошо, что наша группа снова вместе».
Потом мы поехали выступать в Нью-Йорк, и я написал Адаму сообщение: «Йоу, я в Нью-Йорке, давай встретимся». Он не ответил.
Меня и так всё время одолевали тревожные мысли, так что я старался чем-нибудь себя занять каждую минуту. Вечером 29 августа у блинков был запланирован концерт в Хартфорде, штат Коннектикут, а днем я работал в студии с рэп-группой Slaughterhouse над треком для своего сольного альбома. Пару недель назад я прислал им бит, они были в восторге, так что мы встретились, чтобы поработать над этой композицией.
У них был небольшой перерыв, и я увидел, как несколько человек собрались вокруг ноутбука и что-то обсуждали. Я подошел посмотреть, что там такое. Дэниел протянул мне ноут и сказал: «Мне жаль, Трэв».
В новостях говорилось, что Адам умер, вероятно, по причине передозировки наркотиками. Я был в шоке: у меня как будто камень стоял в горле. Парни из Slaughterhouse пытались меня утешить – они тоже знали Адама, – но я даже говорить не мог. Мне казалось, умерла какая-то часть меня. Я разрыдался и ушел из студии[57].
Адам поехал в Нью-Йорк и никого с собой не позвал. Обычно с ним ездил один из наших менеджеров, а еще у него тогда была девушка, но он специально поехал один – из того, что нам удалось узнать, мы сделали вывод, что он решил в одиночестве накачаться наркотиками и чтобы некому было его остановить. У него в горле обнаружили десять таблеток оксикодона. От одной таблетки уже развозит, и я задавался вопросом: неужели он просто не знал новых лекарств? Может, он ошибся в дозировке, потому что в те времена, когда он был наркоманом и весил сто тридцать кило, ему нужно было гораздо больше таблеток? Может, он сделал это нарочно? Я не знаю. И я всё время об этом думаю.
Адам был одним из лучших людей, которых я знал. Он был милым парнем, хотя слишком много думал не о том, о чем нужно. Он любил зарабатывать деньги, любил тратить деньги, любил общаться. Обожал женщин. Мы только приедем в отель, а он уже сидит в нескольких гаджетах и переписывается с тремя-четырьмя девушками одновременно. Во время долгих перелетов ему никогда не хотелось говорить о своей карьере. Он всё время спрашивал: «Йоу, что думаешь о вон той цыпочке?»
Известие о его смерти настолько всех потрясло, потому что от него этого никто не ожидал, – он помог стольким людям, что мог бы и сам попросить о помощи, если она ему требовалась. Он помог моему брату бросить пить. Он двадцать раз пытался заставить Трэвиса бросить наркотики.
У меня не было таких отношений ни с одним другим артистом: он помнил, что я рассказывал ему о своих делах, и звонил мне спросить: «Ну как ты, чувак? Всё получилось, как ты задумал?» Обычно от музыкантов такого не дождешься – они по природе своей эгоисты. Время от времени мне звонил Трэвис, причем, думаю, потому, что его к этому приучил Адам.
Оглядываясь назад и видя, что произошло в мире электронной музыки и диджеев, я думаю, что, если бы не было той авиакатастрофы и если бы Адам не ушел от нас, они, вероятно, стали бы хедлайнерами электронной танцевальной сцены и зарабатывали по четыреста-пятьсот штук за концерт. Трэвис и Адам стали хорошими друзьями, и только небо им не покорилось.
После смерти Адама из выживших в авиакатастрофе я остался один: словно оказался в главной роли фильма«Пункт назначения», только в реальности, где обманул смерть, и теперь судьба преследовала меня. Я боялся садиться в автобус с группой Blink-182 и ехать на следующую площадку: мне казалось, что я могу погибнуть в любой момент. Когда Адам был жив, меня успокаивало то, что раз он жив, то и я могу жить. Теперь эта теория рухнула. Я мог часами разговаривать с любым психотерапевтом в мире, но это было не то же самое, что разговаривать с ним, потому что психотерапевт не пережил ту авиакатастрофу. Мои отношения с Адамом выходили далеко за рамки особенной связи: когда он умер, словно умерла часть меня. Я вышел играть на сцену, но был при этом совершенно не в себе. Я просто сидел в автобусе до самого начала концерта и всё плакал и плакал, потом вышел, механически отыграл все песни и вернулся в автобус. После концерта мы сделали перерыв в гастролях, чтобы я съездил на похороны Адама в Калифорнию. Я не присутствовал на похоронах Че и Криса, потому что лежал без сознания на больничной койке в ожоговом центре, и похороны Адама пропустить не хотел.
Мне было плевать, даже если меня выгонят из группы: я должен был быть там.
Я ехал в Калифорнию на автобусе четверо суток, с остановками только на заправках, и всю дорогу плакал.
Похороны оказались тяжелее, чем я ожидал: словно вместе с Адамом хоронил Криса и Че. На большинстве похорон, где я бывал в детстве, гроб оставляли открытым, и, хотя мне не хотелось видеть Адама мертвым, мне нужно было увидеть его в последний раз, – но гроб закрыли, потому что Адам был иудеем.
Потом я четыре дня ехал обратно на восток, чтобы продолжить выступать с блинками. Это были одни из самых крутых концертов в моей жизни. Во время концерта мы поминали Адама и показывали его фотографии на большом светодиодном экране. На мгновение воцарялась тишина, а потом мы играли «Ghost on the Dance Floor» («Призрак на танцполе». – Прим. пер.).
Мне всё время хотелось спрятаться. Я боялся выходить на улицу, боялся ездить на автобусе. Мне хотелось свернуться калачиком и сбежать от всего. Каким-то образом я пережил следующие три недели до конца турне. Я не выходил из автобуса и не делал саундчек. Я просто каждый день отыгрывал концерт, опустив голову и плача. Последний день гастролей пришелся на годовщину авиакатастрофы. Я был жив, но не жил по-настоящему.
18. Can a Drummer Get Some
Когда я вернулся домой с гастролей Blink-182, мне наконец сделали рентген и МРТ, которые должны были сделать год назад, и обнаружили, что у меня спина сломана в трех местах. Врачи спросили: «Почему вы ничего не сказали? Должно быть, вам было очень больно».
«Ну да, но я подумал, раз я попал в авиакатастрофу, то уже никогда не буду чувствовать себя на все сто». В больнице мне сказали, что на восстановление уйдет еще два-три года, и я всё равно не буду прежним – мне повезло уже в том, что я жив. Это мне подходит – я и так старался не жаловаться, не ныть и ничего не принимать как должное.
Сила мысли – самое мощное оружие.
В больнице я ел много мяса, чтобы тело восстановилось, и даже после выписки ходил с Шэнной и детьми в стейк-хаусы. Ни один из них мне не понравился. Как только я смог снова стать вегетарианцем, мне захотелось пойти еще дальше, и я перешел на веганство[58]. Есть много продуктов помимо мяса, из которых можно получать нужный организму белок, и я чувствую себя лучше, когда придерживаюсь этого образа жизни: мой желудок никогда не ощущает тяжести. Просто не есть продуктов животного происхождения недостаточно: нужно еще питаться здоровой пищей. Можно быть веганом и при этом есть всякую дрянь. Раньше я питался одним «Ред Буллом» и буррито с бобовым сыром и рисом и никогда не пил воду. Я был вегетарианцем, но питался отвратительно. Теперь я стараюсь каждый день пить много воды, а благодаря полезной пище в организме и энергия положительная[59].
После аварии левая рука у меня надолго онемела: мне сделали на ней много операций, и я не думал, что когда-нибудь она станет прежней. Даже если бы я никогда в жизни больше не смог играть на ударных, мне всё равно хотелось закончить свой альбом. Это была одна из целей, которая придавала мне сил: я так хотел дописать этот альбом, потому что он очень нравился Лил Крису. Он меня подбадривал: «Трэв, дружище, все эти артисты мечтают с тобой поработать». Думаю, он мотивировал меня больше, чем любой из всех моих менеджеров. Когда создаешь сольную пластинку, можно делать вообще всё что угодно в музыкальном плане, а всё, чего я хотел, – это посотрудничать со своими любимыми МС и музыкантами и отдать дань уважения жанру хип-хоп, который я так люблю.